— Я теперь знаю, почему вокруг этой поляны примерно на полкилометра только банановый подрост, кусты, а деревьев нет совсем, — не отвечая Тартарену, заметил Юнг.

— А я не знаю, в чем причина, и знать не хочу, — отозвался Тартарен. — Только я задолбался вычищать этот твой банановый подрост. Это как салат на грядке разравнивать. Только каждый лист по два метра — и этим вашим ножиком его пилить надо минут по десять каждый.

— А еще этот кустарник с острыми листьями, — пожаловалась Катя. — Он такой пахучий. Меня бабушка заставляла полоскать горло такой вот гадостью, когда я болела ангиной в детстве. У меня на нее аллергия.

— Так что же ты такое открыл? — спросил Юнга Крис.

— Года три назад на этом берегу был сильный лесной пожар. Бушевал он часов десять. Все деревья начисто выгорели. Остались только пни. Вон вроде этого, — Юнг показал на обугленный обрубок, торчащий кариозным черным зубом. — Прекратился пожар так же внезапно, как и начался. Вниз огонь не пошел — берег слишком высок. А вот почему он не пошел выше — не знаю. Может быть, ливень его остановил.

Тартарен звонко хлопнул себя по щеке, посмотрел на останки мошки.

— А что же еще могло огонь остановить? Ясное дело — ливень. Мы теперь знаем, какие тут ливни бывают.

— Да. Если он вспыхнул и погас по естественным причинам.

— А по каким же еще?

— Не знаю.

— А с чего ты решил, что пожар был три года назад? — спросил Крис.

— Примерно таков возраст этой растительности, — показал Юнг на окружающие их заросли, коротко посмотрев при этом в сторону Светы.

Посмотрел и удивился.

Может, ему показалось. Но Свете, похоже, все эти его открытия изрядно надоели за время совместных поисков тропических фруктов. Хотя, пока были вместе, она слушала его с интересом. Вопросы задавала. Кивала в ответ. И смотрела как-то… Не один там был интерес к его знаниям и теориям — это точно. А теперь…

Ну да! На его объяснения морщится, скучая. И явно благосклонно смотрит на подкалывающего его Тартарена.

— Ну и к чему ты нам все это рассказываешь? — спросил Тартарен. — Думаешь, бананы от твоих рассказов быстрее созреют?

Светка, поглядывающая на Тартарена кокетливо, после этих его слов громко засмеялась.

Польщенный Тартарен повел плечами.

— Бананы не созреют, — помрачнел Юнг. — А вот эвкалипты, — сделал он ударение на слове, — может, и подрастут.

Сказал и замолчал со значением. Никто не понял.

— А при чем здесь эвкалипты? — спросила наконец Катя.

— Ой, да он мне всю дорогу про эти эвкалипты… — нервно посмеиваясь, заговорила быстро Света. — Что эвкалипты растут только в Австралии. Что в Австралию мы никак попасть не могли. И такой сорт абрикосов встречается в Средней Азии. А в Атлантике нет. И ананасам тут взяться неоткуда. И что все это кто-то здесь специально посадил и посеял! А значит, где-то здесь должны быть люди.

— Ты это серьезно? — спросил Крис.

— Вполне, — втянув голову в плечи, внимательно глядя на угли костра, отозвался Юнг. — Это от эвкалипта у Кати аллергия. А он нигде, кроме как в Австралии, не растет. И естественным путем попасть сюда не мог.

— Куда ж они де-е-елись, эти люди? — оглянулась Катя, точно ожидая, что из зарослей немедленно высунется голова фермера, возделывающего необитаемую землю под эвкалиптовую рощу.

Юнг ничего не ответил.

— Ладно, — сказал Крис. — Проверим завтра твою теорию. А сейчас… Давайте-ка спать ложиться.

Спорить с Крисом никто не стал.

А когда он объявил, что нужны двое добровольцев на посменное ночное дежурство — поддерживать огонь и посматривать по сторонам, — вызвались Юнг и Тёма. И все устроились на банановых листьях на ночлег. Легли вповалку, не особо разбирая, кто, где и с кем.

Только Катя, подхватив охапку листьев, перетащила их на другую сторону костра и расположилась там одна.

Света при этом хмыкнула и снова, как тогда на пляже, придвинулась под теплый бок Тартарена. А когда он забросил свою лапищу ей на плечи и притянул к себе, только заворочалась, устраиваясь поудобнее.

Тартарен довольно заворчал, почувствовав теплый ее задик у себя на животе. А Светка приоткрыла глаз и совсем не сонно и насмешливо глянула на смотревшего на эту сцену во все глаза Юнга.

Дима вздохнул, снял с сумки Тёмы просохший ежедневник путевого журнала и стал писать в нем свои заметки при свете костра, стараясь больше не смотреть в сторону Светы.

В темноте на банановой подстилке вздыхали, ойкали, шлепали сквозь сон себя по щекам и чесались. Мошкара жрала спящих.

Юнг отложил еженедельник, бросил в костер пару банановых листьев.

Дымом заволокло поляну. Мошка убралась к реке. Возня спящих стихла.

Катя, крутившаяся уже часа полтора без сна, встала, подошла к костру, села, обхватив руками колени.

— О чем думаешь? — не глядя спросил Дима.

— Так…

Сидели смотрели, как огонь, высушив листья, начинает по краям их тихонько разжигать.

— В Москве, наверное, волнуются, — неизвестно о ком сказал Юнг.

— Пока нет, — отозвалась Катя. Быстро и твердо. Видно, она себя об этом уже спрашивала. И решила, что пока — нет.

— Это правда? — спросил осторожно Дима.

— Что?

— Ну то, что Света угадала про твою маму.

— Правда.

— Давно? — Юнг, может быть, и не стал бы спрашивать. Как-то неловко такие вопросы задавать, в сущности, малознакомой девчонке. Но это где-то там, среди людей. Здесь ночью, неизвестно где у костра, — можно.

— В прошлом году, — вздохнула Катя. — Са-амое главное, что это была моя лучшая подруга. Готовились к экзаменам, сидели зубрили у меня в комнате, по вечерам мама поила нас чаем. Отец смеялся, шутил, ухаживал за нами. А потом ушел жить к этой… моей лучшей подруге.

— А мама?

— Она сильная. Ее так просто не сломаешь. У нее свой бизнес рекламный и вообще… Хотя я знаю, ей тяжело. А она не показывает. Не то что я. Вот и из-за того, что я не звоню два дня. Переживает, а виду не покажет.

— То есть разыскивать тебя…

— He-а… Вот не вернусь через две недели, как обещала, тогда, может быть.

— Понятно.

Сидели, смотрели на разгоревшийся огонь.

Кто-то зашуршал и вздохнул сзади.

Обернулись разом, стали вглядываться в темноту.

— Ой! — тихо вскрикнула Катя. — Глаза!

Там сидело нечто маленькое, темное. Наклонив побег эвкалипта, обрывало листики, жевало. Повернулось в их сторону, посмотрело большим печальным глазом с отблеском костра.

Картофельный нос, большие мохнатые уши и грустный взгляд. Медвежонок коала, смешно подергивая носом, обрывал листочки эвкалипта и отправлял их в рот.

— Ой! — умилилась Катя. — Это же коала!

Юнг засмеялся.

Медвежонок посмотрел на него обиженно, отпустил прутик, поднялся, пошел вразвалочку, раздвинул кусты носом. Кусты сошлись, зверек исчез.

Юнг перестал смеяться.

— Ты чего? — спросила Катя.

— Полный бред, — вздохнул Юнг.

— Почему?

— Австралийский сумчатый медведь в Атлантике. Знаешь, кого следующего мы здесь встретим?

— Кого?

— Кого угодно. Может, даже кенгуру. Или индийского слона.

Тёму будить они не стали.

Дима старался не смотреть на Свету, пригревшуюся в объятиях Тартарена. Подошел и лег рядом с Тёмой. Катя сказала, что она все равно не уснет. Подежурит до рассвета.

Пятеро спали вповалку. Катя бросала банановые листья в костер. Дым плыл над поляной, и что-то такое вспоминалось Кате из прошлой ее жизни и растворялось в этом дыму.

Подперев рукой щеку, она смотрела на эту странную картину — скорчившись, подтянув ноги, пятеро ребят, еще два дня назад совершенно ей незнакомых, спали на листьях в банановой роще.

Они ей нравились все. Непохожи на ее знакомых филологов и рекламщиков — приятелей матери. На девиц с филфака — заносчивых бизнес-любовниц, надменных папиных дочек, тарахтящих о ночных клубах, сексе, субботних шопингах в Европу, презирающих их толстушек-аспиранток, манерных мальчиков.