За время, пока его не было дома, к нему приходило несколько человек по разным делам; одна рыбачка даже приносила ему больного ребенка. И он сознавал, что это больше, чем дружба, — его окружали доверие и любовь.

Он проснулся рано, почти на заре. Шафранный свет пылал на востоке, не было слышно гула прибоя, над морем лежал полный штиль.

Быстро одевшись, Илья вышел на улицу, спустился на причал. Вахтенный рыбак дремал, прислонившись к шаланде. Он не заметил Варичева. Отомкнув лодку, Илья с силой нажал на весла. На середине реки он оглянулся по сторонам. На берегу никого не было видно; наверное, его не заметил никто. Впрочем, он и не боялся. Он ехал для последнего разговора с капитаном.

Утреннюю вахту на шхуне в этот день нес переводчик. Издали еще он увидел Илью и теперь встречал его своей обычной, заискивающей улыбкой.

Варичев поднялся на палубу и спросил капитана.

Переводчик покачал головой.

— Он спит.

— Разбудите его, — потребовал Илья.

Но переводчик удивленно поднял брови.

— Зачем? Он поручил мне… Вы же знаете — он мой шурин. Мы ждали вас сегодня. Правда, ждали ночью. Утром все же опасно.

— О чем вы болтаете? — раздраженно крикнул Илья.

Японец остался невозмутимым.

— О вашей безопасности, — сказал он. — Вы привезли часы и хотите получить карту. Но эта карта является гарантией для нас, гарантией, что мы уйдем отсюда благополучно. Собственно, ей нет никакой цены, если не считать вашей подписи.

Он протянул руку, останавливая Варичева.

— Часы вы не показали никому. Это понятно. Иначе ваших молодцов трудно было бы удержать…

— Но теперь я расскажу им все, — сказал Илья. — И я арестую всех вас до одного.

Переводчик засмеялся.

— Тогда в первую очередь вы арестуете себя… Иначе это сделают без вас. Но мы ничего не хотим. Мы хотим только уйти и уйдем завтра утром. Никто не будет знать о неприятных минутах, пережитых вами. О, мы бы, несомненно, поверили вам, но вы здесь не один.

Кажется, он готов был говорить целый час, но Варичев резко оборвал его:

— Я прошу вернуть мне карту.

И протянул японцу часы. Тот взял их и медленно отошел к трапу.

— Подумайте… Хорошо подумайте, сэр. В ваших руках не только наша, но и ваша собственная судьба.

Варичев смерил взглядом разделявшее их расстояние. Он мог бы убить этого маленького человека или вышвырнуть его за борт. Но, словно поняв движение Ильи, японец поспешно взбежал по трапу на низкий спардек и скрылся в каюте.

Илья остался один на тесной палубе, заваленной сетями. Он стоял и думал, стиснув зубы. С чего это началось? И ему почудилось — это началось давно, в морозную зиму на фактории, когда дрейфующий корабль был покинут им навсегда. Однако не это было самым главным теперь. Он может усилить вахту на берегу, принудить к уходу незваных гостей. Он может сделать так, что ни один из них не побывает больше на берегу. Тогда будет спасено так удачно начатое им дело: ведь он — мозг и душа этого дела, и, значит, в этот решительный момент он просто обязан защитить себя. Не ради личного интереса, конечно…

Он вернулся на причал и, встретив двух рыбаков, приказал им внимательно следить за шхуной. На берег никого не выпускать. Третьего рыбака он послал вскоре на шхуну с запиской к капитану. Он требовал, чтобы «Моджи-мару» ушла не позже чем завтра. Это — последняя его уступка. Он говорил себе, что только ради благополучия своих рыбаков, ради еще несвершенных планов пошел на маленькую жертву перед своим человеческим достоинством.

Около складов он встретил Крепняка. Тот сразу же одобрил усиление вахты, но нахмурил брови, как только Илья сказал, что «гости» уходят лишь завтра.

— А если не уйдут, — сказал Крепняк решительно и потряс кулаком, — тогда… тогда мы задержим шхуну. И вот что — давай сегодня же обыщем ее… Я сам берусь за это дело.

С большим трудом Илье удалось убедить его не нарушать гостеприимства. Он считал это вполне логичным со своей стороны, — первый шаг был хорошо продуман и нельзя останавливаться на полпути, — зачем все открывать теперь, когда до отхода шхуны осталась одна ночь? Пусть вместе с нею канет в морском просторе даже память о том, что случилось здесь за последние дни.

Он вернулся домой, но делать ничего не смог. Приходил Андрюша, приносил новые уключины, Илья сказал ему резко: «Завтра»…

Он рассеянно выслушал Рудого, который предлагал немедля выйти на лов, и тоже сказал: «Завтра».

Серафима заметила, что он чем-то озабочен. Она подошла к нему встревоженная.

— Здоров ли ты, Илюша?..

Он не ответил ей. Он думал о себе, о своих новых земляках, живущих здесь рядом. Как поступил бы Крепняк сегодня на шхуне, если бы с ним так разговаривал переводчик? Он, конечно, связал бы этого юркого человечка и привез на берег. Но что это дало бы ему? Они сожгут карту и никаких доказательств не останется у Крепняка. Варичев забыл, что в комнате кроме него находится Серафима. Он сидел у стола, захваченный мыслями, но все они были оправданием его поступка. Наконец, уже совершенно спокойный, он поднялся из-за стола.

Серафима стояла у двери. Слезы дрожали на ее ресницах.

— Что это с тобой? — удивленно спросил Илья, словно опомнившись, и обнял ее за плечи.

Она опустила голову. Он слышал, как бьется ее сердце.

— Ты все мне рассказывал… Правду говорил… Почему ты сегодня молчишь?

— Я просто устал, — сказал Илья, жадно ловя ее дыхание, быстро оглядываясь на окна. Но она отшатнулась. Он словно спешил, словно торопился уйти. Впервые он почудился ей таким чужим и далеким. Она больше ни о чем не спросила его. И даже улыбнулась насильно — ей не нужны утешения, когда-нибудь Илья поймет это.

Когда он ушел, Серафима долго еще стояла у двери. Теперь она была одна. Слезы катились по ее щекам. Она чувствовала: что-то случилось. Но он ушел и не захотел, чтобы она помогла. Тяжело было думать об этом Серафиме.

До самого вечера Варичев пробыл на причале и уснул вместе с Асмоловым в тесном кубрике баркаса, пахнущем тесом и смолой.

Японская шхуна стояла на якоре посередине реки, развернувшись носом против течения. Подслеповатый рейдовый огонь едва заметно светился на ее мачте. В свете луны, зеленом и дымном, была отчетливо видна безлюдная палуба, даже вахтенный не стоял, как обычно, у маленького, словно игрушечного, трапа.

Вскоре после полуночи луна зашла, и мрак над рекой стал непроглядно густым, хотя на вершинах далеких гор еще дрожал и струился холодный свет.

В тишине, наполнившей мир, только угадывалась близость могучего и словно живого моря, тяжелое и влажное дыхание его.

Вахтенные на причале не слышали ни плеска весел, ни сдавленного шепота пяти человек, плывших на лодке от шхуны к берегу.

Это случилось далеко за полночь, почти в предрассветный час, когда на скалах начали просыпаться птицы и тяжелая роса сплошь укрыла траву. Пять человек вышли на берег ниже причала, неподалеку от того места, где еще недавно горел амбар. Тот, который вышел первым, самый маленький и ловкий, остановился на отмели, прислушался и неторопливо вытащил из-за пояса парабеллум. Все остальные заметили его движение и достали из карманов револьверы.

Лодка тихо развернулась и прижалась бортом к берегу. Течение могло унести ее, поэтому человек в очках взял цепь и, отыскав кочку на откосе, закрепил на ней кольцо.

С отмели на невысокий обрыв они поднялись одновременно.

Бледный свет звезд едва заметно блестел на листьях травы. Впереди, в тишине, спал поселок, только в домике, где был заключен Петушок, горел розоватый огонь.

— Это напоминает мне конквистадоров, — сказал маленький человек. Он всегда шутил в опасные минуты. — Ну, конквистадоры, за мной…

Осторожно и медленно он двинулся на огонек. Низко пригибаясь к земле, один за другим, четверо шли по его следам. Он останавливался иногда, вглядывался в ночную темень, и все останавливались тотчас, как бы повторяя каждое его движение.