В общем, время шло незаметно — беседовали, шутили, смеялись, и, помнится, из-за стола поднялся наш Арсений Калиныч, капитан порта, бывалый морячина, — поднялся и сказал:

— Давайте перейдем поближе к делу: я предлагаю выпить за…

Тут раздался телефонный звонок, я снял трубку и услышал испуганный голос дежурного по причалу:

— Средний рыболовный траулер «Нептун», — кричал дежурный, — шквалом сорвало с якорей! Его несет на скалы!

Я машинально повторил эти слова, и гости, будто по команде, встали.

— Что будем делать? — спрашиваю. — Минуты на счету.

Капитан Громик побелел лицом, но голос у него четкий, твердый.

— По крайней мере, — говорит, — нам нужно быть в порту. Экипажу «Нептуна», возможно, потребуется помощь с берега. И следует поднять весь медперсонал: авария тяжелая, и, наверное, есть раненые.

Он бросается к вешалке, хватает полушубок, шапку; за ним спешат остальные, а меня снова зовут к телефону, метеостанция сообщает, что скорость ветра до 50 метров в секунду, а температура 7 ниже нуля.

Он горестно вздыхает, качает головой.

— Что значат эти семь градусов при таком ветре, да еще на самом берегу океана, — не расскажешь. Люди в беде, и дорога каждая минута. Приказываю телефонистке связаться с медиками — пусть направляются в райком, а оттуда, мол, двинемся машинами. Быстро одеваюсь, — валенки, теплая куртка, рукавицы, — открываю дверь, выхожу на крыльцо, и — вот оно! — будто плетью по лицу полоснуло. Хочу закрыться руками, но что-то бьет в спину, сшибает с ног, и я валюсь в сугроб…

Он поднимает с песка синеватую ракушку и осторожно поглаживает ее закраину, похожую на лезвие ножа.

— Что может быть нелепее и обиднее состояния, когда какие-то считанные метры, которые ежедневно проходишь, даже не замечая их, вдруг становятся значительным расстоянием и нужно прилагать неимоверные усилия, чтобы протащить самого себя до калитки!

Кто-то наткнулся на меня, помог встать — голоса его я не слышал, хотя он что-то кричал; потом и он упал, и еще падал два раза, и так, подымая и поддерживая друг друга, мы все же минут через двадцать добрались до райкома, куда от моей квартиры — рукой подать.

От райкома до порта, примерно, километр, но в пургу расстояния неизмеримо возрастают, и мы понимали, что пешим порядком нам этот километр не одолеть. Решили двигаться вездеходами. Пробились к гаражу, руками, за неимением лопат, разгребли сугроб, открыли двери, стали выводить машины, — а тут еще одно ЧП — загорелся наш радиоцентр.

Пожар — угроза всему городу; прежде всего — угроза связи с материком, с областью, с кораблями. Решаем разделиться на две группы: медики и несколько подоспевших моряков направляются в порт, остальные — в аврал на пожаре… Смутно помню дальнейшее, как мы дрались с огнем, именно дрались — затаптывали его ногами, забивали комьями снега. Сколько это продолжалось? Наверное, не менее часа, но пожар мы все-таки одолели, отстояли наш радиоцентр, а потом…

Субботин помолчал, грустно усмехнулся, проводил взглядом стремительно взмывшую над мачтой острокрылую чайку.

— Все, что «потом», — было за гранью возможного. Сколько, вы полагаете, понадобилось времени, чтобы пробиться на трех вездеходах в порт? Десять минут… пятнадцать… двадцать? Нет, мы пробивались через горы сугробов ровно два часа! Можно было подумать, что пурга искривила улицы, перекосила рельеф. Вокруг — сплошная белая масса, несущаяся с грохотом, с ревом, неведомо куда, не имеющая определенного направления, то бьющая снизу вверх, то вертящаяся наподобие смерча, то громыхающая обвалом — светопреставление, да и только. И в памяти лишь раздробленные эпизоды: кого-то мы несли — он совсем обессилел и свалился в сугроб. Почему-то несли и меня: тоже, наверное, упал. Затем я помогал кому-то взбираться по скользкой крутизне и не сразу сообразил, что это была наружная лестница в Управлении порта. И еще запомнилось, как трудно было перебираться через большие, округлые, покрытые свежим льдом глыбы камня на берегу и как сквозь гул прибоя слышался вроде бы стон… Это был стон корабля. Да, он стонал, как живой, и бился на самом прибое. От удара о риф у него раскроилось днище, но большая волна еще раз подмяла его, придвинула к берегу и уложила на эту отмель… Грустная, право, картина, тяжелая и обидная.

Синеватая ракушка хрустнула в его руке, и он отбросил осколки на песок.

— Так это случилось. В новогоднюю ночь! А с виновника ничего не спросишь: он способен на всякие каверзы, океан. Мы приняли выброшенный с «Нептуна» трос и закрепили на скале. Пурга продолжалась. Постепенно команда переправилась по этому тросу через прибой. Она не имела потерь, и это мне запомнилось. Именно это запомнилось, когда уже ничего не запоминалось. Там, на «Нептуне», обошлось без потерь!

Мы встали с бруса и пошли по берегу среди разнообразных и бесчисленных «даров океана». Солнце играло на гребешках прибоя, и пена покорно ластилась у наших ног. Впереди, над россыпью рифов, высоко вздымался мыс, гордый и живописный.

— Красивый у нас край, правда? — с неожиданной, тихой увлеченностью спросил Субботин. — Иной раз только глянешь на этот могучий простор — и на душе легче… Забыл ли я ту новогоднюю ночь? Нет, не забыл. Верно, что и горести не обходятся без улыбки. Я после той ночи проспал четырнадцать часов. А открыл глаза и удивился: в квартире, за тем же праздничным столом, сидели те же гости. Словно не было ни пурги, ни всех наших переживаний. Первый, кого я узнал, был капитан порта. Да, это был Арсений Калиныч, лихой моряк, человек веселый и открытый. Он заметил, что я проснулся, и сразу же оживился и поднял фужер.

— Вот за кого выпьем, секретарь… за нас! Ей-богу, мы заслужили.

Он засмеялся. Кисти рук у него были забинтованы, а усы обожжены.

Теплоход шел вдоль Курильской гряды на юг… Студеная равнина океана, полная сияния и голубизны, была необычно спокойна и приветлива. Только вчера молодой моторист из экипажа говорил мне, что пересекает эти широты в четырнадцатый раз и не припомнит случая, чтобы здесь, в районе Парамушира, Онекотана, Матуа, не штормило. Значит, нам повезло. И настроение у пассажиров было приподнятое, словно бы праздничное, — сахалинцы, приморцы, курильчане, камчатцы, они-то хорошо знали эти места и принимали столь добрую погоду как подарок.

Восемь тысяч лошадиных сил, спрятанных под этажами палуб в машинном отделении теплохода, уверенно и равномерно перемещали его сверкающую громадину над плавными холмами волн. И целый человеческий мир, с незавершенными делами, планами, заботами, устремлениями, недавними разлуками, ожиданиями встреч, новостей и радостей, мир удивительно сложный и разнообразный, размещенный на белых ярусах лайнера, плыл к своим бесчисленным целям, включенным в один маршрут.

Есть среди путешествующих по морям, да и не только по морям, приметные, романтичные натуры: их можно, пожалуй, назвать созерцателями. Отыщет такой созерцатель на теплоходе укромный уголок, присядет на скамью или, за неимением такой, облокотится на планшир фальшборта и смотрит, смотрит на океан часами, не отрываясь. Заговорите с ним — не откликнется, не услышит или отзовется двумя-тремя словами «ради приличия», и замечает ли он, как летит время, поглощенный тихой страстью наблюдения?

Среди трех сотен пассажиров нашего теплохода можно было бы насчитать не менее трех десятков «тихих романтиков» — они непрерывно «дежурили» на корме и на верхней палубе, вглядываясь в океан, молчаливые, замкнутые, даже немного торжественные. С одним из этих романтиков, вернее с одной, я и заговорил, спросив, что удалось ей рассмотреть на горизонте.

Пожилая женщина нисколько не удивилась вопросу:

— На горизонте начинает обозначаться остров Расшуа. После него мы увидим Ушишир, а затем появится остров Кетой.

— Понятно, вы в этих краях не впервые.

Она продолжала всматриваться в горизонт.

— Да, я живу на Итурупе, но в Северо-Курильске высаживалась в первый раз. Нашим чаще приходится бывать в областном Южно-Сахалинске, чем на соседних островах.