Об Иване Ивановиче Пущине художник Знаменский записал: «…Вскоре после его прибытия в этот город все оскорбленное и униженное, охающее и негодующее начало стекаться к нему, как к адвокату…»

«Государственный преступник» И. И. Пущин оставался пламенным патриотом родины, и в горький час, когда и сюда, в глухомань, донеслась скорбная весть о падении Севастополя, он сделал памятную запись: «Все-таки верю в судьбу безответной Руси…»

Этот деятельный, энергичный человек увлеченно мечтал и о лучшем будущем земли сибирской. «Сибирь богата всеми дарами царства природы, — записывал он. — Измените несколько постановления, все пойдет улучшаться».

Думы о завтрашнем дне России постоянно занимали, тревожили, воодушевляли и Муравьева-Апостола. Он даже предпринял трогательную попытку непосредственного контакта с грядущими поколениями соотечественников, в счастливую судьбу которых верил. В августе 1849 года он замуровал в своем доме, под печью, бутылку с письмом потомкам, залив ее воском. Это письмо было найдено лишь в 1935 году при ремонте дома. Перечисляя своих товарищей, находившихся в те годы в ссылке в Ялуторовске, постаревший узник с гордостью отмечал, что дух его опальных единомышленников не сломлен: они не сомневались, что и труд их, и «дум высокое стремленье» оставят в истории народа добрый след.

«Для пользы и удовольствия будущих археологов, которым желаю всего лучшего в мире, ложу эту записку», — писал Муравьев-Апостол.

Вот о какой «знаменитой бутылке» толковал наш маленький провожатый!

Не чаял, конечно, старый декабрист, что его «послание» дойдет до адресата. Что чутким, отзывчивым адресатом станет весь многонациональный советский народ, посланцы которого что ни день будут бережно открывать двери этих скромных комнат, слушать эту почтительную тишину, с уважением вглядываться в черты героев… Они заслужили признательность потомков, и эта признательность лаконично и ярко выражена в высказывании Ленина, которым открывается экспозиция Ялуторовского мемориального музея. «Крепостная Русь забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ».

…Сибирь сегодня — это открытие и освоение фантастических богатств. И примечателен, и трогателен тот факт, что, шагая вперед великанскими шагами, Сибирь бережно хранит свои большие и малые реликвии — все достойное памяти народа.

…На улице Ялуторовска, плотно укрытой сочной муравой, я разговорился с местными ребятами. Они играли в футбол, но устали, поугомонились и присели отдохнуть на свежих сосновых бревнах, завезенных к очередному котловану стройки. Я присел рядом с ними и спросил, кивнув на котлован:

— Что будем строить, ребята, и как скоро?

Подростки переглянулись, и старший — его называли «капитаном», — черноглазый паренек, ответил с готовностью:

— Тут к Новому году будет жилой дом. А на первом этаже — книжный магазин… огромный! А вы сюда, дядя… самолетом?

— Конечно, самолетом. До Тюмени.

— А высоко летели?

— Десять тысяч метров.

Ребята снова переглянулись, и «капитан» вздохнул:

— Здорово!.. Я тоже летал самолетом, только маленьким, почтовым. Правда, это так по привычке говорят, что он, мол, маленький, а когда подойдешь — большой! Вот и Устим Загоруйко летал. — Он кивком указал на вихрастого, веснушчатого приятеля. — И другой Устим, вот тот, крайний, Левченко…

— Значит, у вас тут два Устима?

— Нет, у нас три Устима, — улыбнулся черноглазый паренек. — Я тоже Устим…

— Имя довольно-таки редкое, ребята. Скажу вам откровенно: не везде и не каждый день встретишь сразу трех Устимов!

Они уже окружили меня дружной, доверчивой стайкой, и веснушчатый Загоруйко, хитровато жмурясь, спросил:

— А почему так повелось у нас? Может, угадаете?

— Я знаю! — объявил Левченко, порываясь встать, но «капитан» удержал его рядом с собой.

— Да ведь не тебя спрашивают!

Я сказал ребятам, поразмыслив, что начинаю догадываться.

Как они притихли, сдвинувшись еще теснее, ожидая моего ответа!

— Память, — сказал я им, — не только граненый камень или могильный холм. Образ может храниться в имени, как бы продлевая свою жизнь. Когда-то в этих местах страдал и томился в ссылке, бежал, был пойман, закован в кандалы и… снова бежал неукротимый вожак украинской бедноты — гроза помещиков и царских держиморд Устим Кармелюк.

Я видел, как лица ребят просветлели: да, они были рады, что и мне, приезжему, известно и дорого это имя.

— Верно, дядя, — чуть слышно молвил черноглазый. — Мне так и папапька говорил…

Тобольск… В течение трех столетий этот город на Иртыше был столицей Сибири. Сюда стекались богатства со всех необъятных просторов необозримого края — от Урала до Тихого океана, от полярных морей до границ Китая.

Не случайно еще в давние времена «Сибирский вестник» писал:

«Кто хочет видеть прекрасное в натуре, тот поезжай в Тобольск…»

Этот северный город славился не только широким размахом купеческих предприятий, скороспелой наживой удачливых дельцов, пышными хоромами местной знати, грандиозными ярмарками и богослужениями… В нем действительно жило «прекрасное в натуре»: восхищал и привораживал почти волшебный облик белокаменного кремля. Воздвигнутый по указу Петра I, по чертежам и планам вдохновенного русского зодчего-самородка Семена Ремезова, удивительно гармоничный архитектурный комплекс уже в течение веков вызывает всеобщее почтительное признание.

Кремль и Софийско-Успенский собор, Меновой двор и Рентерея, памятник Ермаку Тимофеевичу и дома, в которых жили ссыльные декабристы, — многое в этом городе открывается взгляду живыми, увлекательными страницами истории, а его книгохранилище и архив, где хранятся тысячи томов редких книг и 450 тысяч документов, являют собой еще не прочитанную летопись Сибири, начиная с XVII века до наших дней.

Центр сибирской духовной жизни на протяжении многих десятилетий, Тобольск не только выписывал, читал, обсуждал книжно-журнальные издания разных времен, он и сам издавал журналы и книги, и сегодня в местном музее можно увидеть отпечатанный здесь еще в 1790 году «Исторический журнал» и другое знаменитое издание — «Иртыш, превращающийся в Иппокрену».

В сегодняшнем Тобольске каждый покажет дом, в котором родился, рос, работал великий Менделеев, и дом композитора А. Алябьева, покажут, где жил чудесный сказочник П. Ершов…

Через старый Тобольск прошли, с ложным клеймом «государственных преступников», замечательные люди России: несломленный Радищев, упрямый и романтичный Кюхельбекер, сосредоточенный Грабовский, непоколебимый Чернышевский, погруженный в глубокие раздумья Достоевский, светлый и спокойный Короленко… И в ту глухую пору в сибирском городе на Иртыше нашлись отважные люди, которые не устрашились ни полицейского доноса, ни обывательской хулы: прорвались за стены пересыльной тюрьмы и добились свидания с Достоевским, чтобы ободрить его, поддержать.

Это были русские женщины, жены декабристов, — Ж. Муравьева, Н. Фонвизина и П. Анненкова с дочерью.

Видимо, истинно «прекрасное в натуре» жило и светилось в душах людей — в их любви к народу, в готовности идти ради него и на высокий творческий подвиг, и в кандальный сибирский путь.

В прошлом веке история нанесла оживленному, деятельному Тобольску жестокий удар: Транссибирская железнодорожная магистраль, пройдя через Тюмень, устремилась к Омску, и «стольный» город на Иртыше оказался в стороне от решающе важных событий времени.

Железную дорогу в Тобольск проложили, и уже 26 октября 1967 года, одолевая непроходимые болота, проносясь над реками, раздвигая тайгу, первый поезд прибыл на берег седого Иртыша в районе Тобольска.

Так началась вторая биография древнего города — нового мощного узла коммуникаций, грандиозного центра нефтехимической и лесохимической промышленности края.

Это, конечно, в будущем. Но частью это уже осуществлено. Уже грохочут по новому мосту над Иртышом у Тобольска товарные и пассажирские поезда. Дорога — «артерия жизни» той необозримой стройки, что развернулась в Тюменском крае от Ханты-Мансийска до Нового Порта, на Обской губе, от Нефтеюганска до Тазовского, — а эти расстояния измеряются многими сотнями километров!