Плечи ее дрогнули, она усмехнулась.

— Ладно. Извиняться не обязательно. Можете взглянуть.

Как-то неприметно в руках у нее оказался чистенький батистовый платочек, она осторожно развернула его, и мы увидели ее находку. Это была бусинка — свежая, пронзительно-голубая бусинка, размером с пшеничное зерно.

Летчик протянул руку, желая прикоснуться к зернышку, но девушка отстранилась и бережно свернула платочек.

Заметно разочарованный, он спросил:

— И это… за четыре дня работы?

— Я очень довольна, — серьезно сказала девушка.

Он покачал головой.

— Что касается меня… Нет, я не был бы доволен. Скажу вам откровенно: чего-то я в земляном вашем деле не уясняю. Вы радуетесь бусинке? Что она для вас? Крупица далекого времени? Верю, занятно. И вы, конечно, знаете, и когда этот город был заложен, и почему так назывался — Мангазея?

Девушка смахнула со щеки назойливого комара и внимательно взглянула на собеседника.

— А вы это хорошо сказали: крупица далекого времени. Так оно и есть: мы собираем крупицы далекого времени. Зачем? Чтобы лучше знать историю Родины. Вот и вам интересно: и когда здесь город был основан, и почему такое замысловатое название носил? Что ж, извольте, отвечу: Мангазея была основана в 1601 году, а ее имя — от названия ненецкого племени, которое здесь обитало, — Мангазес… — Она слегка поклонилась нам. — Нет, не стоит благодарности, тем более, что уже сегодня у вас возникнет множество новых вопросов: и почему решено было строить город в такой дали, и чем он славился, и при каких обстоятельствах исчез?

Впрочем, и это будет лишь начало: вопросов у вас появится значительно больше, а для того, чтобы на них ответить, и чтобы ответить правильно, — мы терпеливо роемся в этой земле.

— Если точнее, — заметил Данила Петрович, — вы как бы уходите в прошлое?

— Да, за ответом…

— И это, наверное, интересно… пребывать в XVII столетии? Знать по именам воевод? Восстанавливать по ниточке их наряды, обстановку, быт?

Она охотно подтвердила:

— И еще как интересно!

— Ну, так оно и есть! — шумно вздохнул Данила Петрович. — Мои наблюдения подтверждаются. Сейчас вы, девушка, убедитесь, что я хитрый дядька и постепенно подхожу к своему главному вопросу. Мне, славная, очень хотелось бы знать, а видны ли оттуда, из XVII века, дела, которые здесь вот, на Тазе, на Пуре, на Оби, происходят? Может, вы, милая, напомните мне, где и когда впервые на земле сибирской нефть из скважины ударила и кто был героем того замечательного денька?

Девушка прямо смотрела на летчика, и в карих ее глазах коротко отразилось удивление, потом меж бровей обозначилась строгая черточка, а губы еле приметно дрогнули.

— Если вы забыли, — мягко сказала она, стараясь сдержать улыбку, — или, быть может, не знали, что ж, постарайтесь запомнить. Есть такой славный товарищ — Семен Урусов. Это он со своей бригадой прошел вблизи поселка Шаим скважину номер шесть. Из нее-то и вырвалась на поверхность первая сибирская нефть. А было это, уважаемый пилот, в июне 1960 года. В общем, у вас, наверное, найдется карта, и я покажу вам в Кондинском районе поселок Шаим…

Данила Петрович опешил — такого ответа от этой девчушки он, конечно, не ожидал.

Поспешно закуривая и стараясь скрыть смущение, он спросил:

— Значит, вы полагаете, что находка в Шаиме заслуга одного человека? Я, например, на этот счет несколько иного мнения.

От девушки не укрылось его смущение, но она улыбнулась ему, и в тоне ее голоса неожиданно прозвучала уверенная нотка старшей:

— Да, в этом вы, конечно, правы. Я могла бы назвать вам много имен… Юрий Георгиевич Эрвье, Алексей Сергеевич Барсуков, Юрий Петрович Баталин, Дмитрий Иванович Коротчаев… Андрей Алексеевич Трофимук…

Данила Петрович потешно вскинул руки и прислонился плечом к стене раскопа.

— Сдаюсь… Но, сделайте милость, славная… как вы заучили столько имен?

И опять в ее голосе отчетливо слышалась интонация старшей:

— Если это имя первооткрывателя, его и не нужно заучивать — оно «запишется» в памяти и само. Разве вы удивитесь, если я назову Прончищева, Челюскина, Беринга, братьев Лаптевых? Или физиков нашего времени — Курчатова, Королева?..

— А… ваша бусинка? — вдруг весело и громко вспомнил Данила Петрович. — Да, понимаю!

Движением мягким и настойчивым он отобрал у девушки платок, осторожно развернул его и положил голубое зернышко на ладонь.

— Крупица далекого времени. Быть может, свидетельница дел отважных? А сколько в ней небесной голубизны!..

И внешне грубоватый крепыш пилот осторожно и медленно приподнял бусинку на ладони, и она сверкнула в луче солнца пронзительно-голубым огоньком.

Обь у Салехарда — великанище. Ее не с чем сравнить — она вне сравнений. Даже громадина моря не оставляет такого ощущения целенаправленной силы, как эта, прохваченная водоворотами, кипящими бурунами, крутыми завихрениями течений, поистине великая река.

Когда сильный скоростной катер, оставив за кормой дощатые причалы Салехарда, мчит, минуя низкие острова, через пропаханную ветром, звонкую, разноголосую стремнину к дальнему новому городу на взгорках левого берега — Лабытнанги, эта сила движения взмыленного серого потока, которому как будто и правда нет ни конца ни края, неизъяснимо и властно тревожит душу, и захватывает, и восхищает.

— Ой, река!.. — произносит чуточку нараспев молодая рослая сибирячка, подставляя ветру смуглое лицо.

— Обь — кормилица, раскрасавица, — говорит пожилой, кряжистый, седой рыбак, — нынче, смотри, совсем спокойная. А бывает, однако, и сердитая… Ух, какая она бывает!

Кто-то весело цитирует строчку песенки:

— Хороши вечера на Оби…

Я смотрю на часы — так долго здесь тянется легкое, светлое предвечерье! Стрелка, впрочем, замерла на цифре 2, и, озадаченный, я сверяю время у капитана и никак не могу поверить, что уже, как оказывается, два часа ночи.

Молодой капитан — и не суровый, не угрюмый, в общем, не традиционный, а веселый и общительный — шутя напоминает, что наше судно следует прямо по «обручику», то есть по линии Полярного круга, а в летнюю пору в этих местах утро не отличить от вечера, а день от ночи.

Удивителен и властно красив этот край неиссякаемого дня и неисчерпаемого полноводья! Пустынны травянистые острова; затишливы под кручами бездонные омуты, непуганы птицы над раздольем плесов и проток; ярки облака и кристально чист воздух.

Зеленый массив берега встает из пучины, как открытие… вероятно, такой же нетронутый и дикий, каким его видели первые землепроходцы Сибири где-то на рубеже XI века. Но… что это? Молния всплескивает над кручами и синевато отсвечивает на ряби волн.

Вахтенный матрос усмехается моему вопросу.

— Молния? Да, пожалуй, похоже. Это работает автоген.

Мы пристально всматриваемся в очертания берега, постепенно различая вышки подъемных кранов, застывших у воды, стенку причала, жилые вагончики, каменную насыпь вдоль светлого плеса и на ней маленький, торопливо бегущий куда-то, словно бы совсем игрушечный паровоз.

— Порт Лабытнанги, — объясняет вахтенный и сам с интересом всматривается в берег. — Вон, смотрите-ка, куда он размахнулся, наш порт, до дальнего мыса! Он еще, конечно, строится, а работенка здесь, скажу вам, только на крутой характер. Если ты, работяга, духом слаб, сюда и не сунься, не выдержишь.

Рослый парень в брезентовой куртке, из-под которой виднеется полосатая морская тельняшка, встряхивает длинным русым чубом.

— Ты, палубный, нас, новеньких, не пугай. Тут, во-первых, вон какой простор! А мы, матросик, Васюган видели. Слышал про Васюган?

Матрос затягивается табачным дымом и швыряет за борт окурок.

— Почему не слышать, если у нас, на Оби, как на почтовой линии, все новости тут как тут. Твой Васюган — это болото немеряное, а у нас в Лабытнангах — вечная мерзлота.

— Да не просто болото, — прерывает его чубатый, — а термальное! Это горячая трясина, зловонный гнилой парник. В самую лютую стужу бездонная гниль не промерзает, под любыми сугробами держит тепло… И что же? А то, что нефтепровод Александровское — Анжеро-Судженск по расписанию был в строю: восемьсот километров, да трубы диаметром в метр двести двадцать миллиметров, — это, братец, не шутка.