Только Николай не выпил вина. Он подержал стакан, осторожно, словно боясь, что заметят, поставил его на прилавок. Тотчас рядом с ним появился Петушок.
— Что, Коленька светик, не пьете?.. Я за вас.
Отступив на шаг, Николай с удивлением следил, как, запрокинув голову, закрыв глаза, медленно, с наслаждением пил вино Петушок. Откуда-то появился Андрюша, веселый, уже хмельной, он забавлял женщин, беседуя с самим собою: «Вы, Андрей Ильич? Я Андрей Ильич. Закурим, Андрей Ильич?..»
Рослая, краснощекая молодуха громко хохотала, глядя на кузнеца. «Скучное веселье, — подумал Варичев. — И вино-то здесь ни к чему». Он тоже выпил, крякнул, как Асмолов, тыльной стороной руки вытер губы.
— Умеет! — похвалил Петушок. — Как воду качает…
— Хватит! — объявил Асмолов. — День горит!
Серафима поспешно собрала посуду. Рыбаки вернулись на суда.
— Вам отдохнуть еще надо, — проходя мимо, тихо сказала Серафима. — Вставать-то на зорьке придется.
Некоторое время он еще побыл на берегу, осмотрел «Катеньку», крепкую, просмоленную шаланду, и в полдень вернулся домой, в маленький домик Николая.
Вечером Серафима пришла одна. Николай задержался на шаланде. Усталая, но веселая, она помыла руки, потом зажгла лампу.
— На Николая-то не обиделись? — спросила она, присаживаясь к столу напротив Ильи. От нее пахло морем, солоноватым и свежим запахом рыбы.
— За что же? — удивился Илья.
— За ваше здоровье пили, только он не пьет, никогда не пьет. Он ведь смешной, Николай. На ребенка похож. Золотое сердце у него.
Она помолчала, прибавила в лампе огня.
— Молчальником его прозвали. Петушок, этот смеется всегда: «Хорошо, — говорит, — мы помолчали сегодня с Николаем».
— Но с вами-то он говорит?
— Нет, — сказала она спокойно. — Слово одно разве услышишь.
В этом домике с первого дня что-то поразило Варичева. Что, он не мог понять. Но сегодня он понял — его поразила тишина. Несколько раз, просыпаясь, он подолгу лежал в постели, и, хотя хозяева были дома, Варичев не слышал ни голоса, ни шагов. Он подумал, что ей, молодой еще, жизнерадостной женщине, наверное, бывает просто страшно с Николаем, страшно самой тишины. Но как она скучала, если Николай задерживался в море! Сколько раз на день выходила она к реке. Как прислушивалась ко всякому шороху за окном.
— Давно вы так живете? — спросил Илья.
— Шесть лет… — Серафима придвинулась к свету. — Шесть годиков уже… другие удивляются, а мне с ним не скучно. Я все понимаю, только гляну в глаза ему, все пойму. Вот сегодня… Это редко бывает, чтобы так, как сегодня на Степку, смотрел он. Плохая была у него думка.
— Я поищу себе комнату. Может, к Андрюше перейду.
— Зачем? — удивилась Серафима.
— Неудобно…
Она презрительно усмехнулась.
— Эх вы, городской человек… И что это вы вздумали?! Я тут хозяйка. Живите, нам только веселей будет.
Она встала, прошла по комнате, легко притрагиваясь к вещам, остановилась у окна, отдернула занавеску.
— Вы все хотите знать. Вы все одинаковые, городские, — почти со злостью проговорила она. Косая тень от печки углом падала на ее лицо. Оно казалось перекошенным. — Душу человека узнать, что море до дна изведать. Другая душа — мышонок пугливый. Третья — черный угорь… А вот у Николая — настоящая… человеческая душа.
Варичев сдержал улыбку; в самом деле, это было смешно; зачем она говорила это? Чтобы оправдаться или чтобы себя же обмануть? Зачем строила эту стену между собой и им? Но если так, не сладко ей жилось. На причале никто не удивлялся грубым шуткам Петушка над Николаем. Он был просто тихим юродивым, Николай.
Варичев ждал, думая, что Серафима расскажет подробно об этой странной дружбе, он хотел это знать, но она больше ничего не сказала. Устало опустив руки, она вернулась к столу и принялась готовить ужин. Ее движения были бесшумны. Тихий стук маятника снова наполнил комнату. Илья молча наблюдал за ней. С первого дня жизни в этом поселке он обдумывал и проверял каждый свой шаг. Теперь он сказал уверенно:
— А знаете, Серафима, я могу остаться и навсегда. Здесь, в Рыбачьем, остаться.
Она покачала головой.
— Нет… не такой жизни вы человек.
— Я решил остаться, — сказал Варичев, пристально глядя ей в лицо, медленно подбирая слова. — Но об этом не надо говорить. Я только вам это доверяю. — Он знал, что уже может ей доверять, и знал, что их сблизит только это взаимное доверие.
Осторожно она положила на стол темную ковригу хлеба.
— Нет, я не шучу, Серафима, как-нибудь я подробно вам расскажу — почему.
Она опустилась на табурет, слегка отодвинула лампу.
— Каждый человек ищет счастья, — сказал Варичев. — Я верю в судьбу. То есть не слепо верю. Судьба у человека такая, каков он сам. Но при аварии «Дельфина» я испытал себя хорошо.
Серафима слушала удивленно.
— Понимаете? — спросил он.
— Что-то мудрено очень, — ответила она тихо.
— Ничего, будет время, поймете, — сказал Варичев. — Я многое мог бы вам рассказать. Но уже с завтрашнего дня я начну говорить делом. Через два года, осенью, когда придут корабли, никто не узнает этого глухого поселка. В далеких портах, на западе, на юге, капитаны, встречаясь, вспомнят не раз тихий городок на берегу этой северной реки…
— Городок? — удивленно переспросила Серафима.
— Город… со временем, — сказал Варичев.
— Кто же это сделает?..
Илья видел: она уже все понимала. Но она недоверчиво улыбнулась, когда Варичев положил руку себе на грудь:
— Я беру ответственность… Я буду строить…
— Один в поле не воин…
Варичев выпрямился, положил на грудь руки.
— Один… ведет воинов…
Теперь она смотрела на него как-то снизу вверх, наивная в своем изумлении, словно и вправду великан был перед ней…
Долго не мог уснуть Илья в эту ночь. Ветер — шумел над крышей, и доски ее глухо гудели, как паруса. Луна временами проглядывала сквозь тучи, и оконное стекло зыбилось, словно море.
Поздно ночью пришел Николай. Полуоткрыв глаза, Варичев видел, как он кивнул жене, сосредоточенный и мрачный уселся за столик.
— Устал? — спросила Серафима.
Он только пожал плечами. Пока он ел, медленно и спокойно, Серафима стояла напротив, следя за его каждым движением. Она казалась маленькой, почти девочкой, перед этим черным молчаливым человеком. Варичев подумал, что у нее, должно быть, сильный характер.
Его разбудили на заре. Он быстро оделся и вместе с Николаем спустился к реке. Крепняк и Петушок уже были на шаланде. От розового света с востока река была объята густым и плавно стелющимся дымом; синеватый туман лежал над берегами; тишина тундры была наполнена терпким запахом трав.
Сегодня «Катенька» первая вышла в море. На баркасе и на кавасаки еще не собрались рыбаки. Сидя на корме, Варичев молча слушал пустую болтовню Петушка. Легкая парная вода тихо летела вдоль борта. У невысоких крутых обрывов, на черной воде омутов шумно плескался лосось… В утреннем небе, светло-зеленом на западе, птицы летели к морю.
Поминутно наклоняясь к Варичеву, Петушок горячо дышал ему в щеку.
— А попал я сюда по случаю… ветром занесло. Три года выбраться не могу. Один раз все-таки добрался до Николаевска-на-Амуре. Ну, как водится, нашел двух ребят… все до копеечки спустил им в карты. Опять сюда завербовался — тут богатые места… Мало кто их знает…
— Родом откуда будешь? — спросил Илья.
— Не знаю, — сказал Петушок безразлично. — Без роду, без племени молодец. — Он придвинулся ближе. — Как думаешь, премию мы возьмем? Это — большие деньги!
— Возьмем, — сказал Варичев.
Петушок засмеялся.
— Пускай Асмолов попляшет тогда…
— Почему же Асмолов?
— Да ведь мы возьмем его куш!
Илья ничего не сказал. Теперь он хорошо понимал Петушка. Но молчание Варичева Степка, видимо, понял как одобрение.
— Ну, делишки наши, хо-хо! — крикнул он весело, показывая прямые, чистые зубы. — Держись, Николай!
Николай сидел у мачты, рядом с Крепняком. Он оглянулся и, быстро встав, высоко поднял руку. Варичев оглянулся тоже. Над краем обрыва, над рекой, окутанной розовым дымом, стояла Серафима. Он сразу ее узнал. Она махала платком, вся залитая светом, легкий дым плыл у ее ног, казалось, она летит вслед за шаландой.