Серафима первая поднялась со скамьи.
— Спасибо тебе, Андрюша… хорошая песня.
Варичев тоже встал.
— Слово только надо заменить… имя. Ничего я такого не сделал…
Кузнец хитро усмехнулся, покачал головой.
— А как же песня родится? Для примера она родится, милый человек.
Илью удивили эти слова. Больше, они обрадовали его.
За окном кто-то крикнул:
— С моря идут!
— Пойдемте, — сказала Серафима. — Рано возвращаются, верно, удача… — Она хотела скорей уйти отсюда, сама не зная почему.
Варичев задержался немного; на берегу реки он догнал ее.
От плоского синеватого мыса, вверх по реке, шли маленькие ловецкие суда. Их было три. Низкая, быстро скользящая кавасаки, одномачтовый баркас и шаланда. Баркас шел впереди под кривым черным крылом паруса. Издали еще Варичев узнал Асмолова. Он стоял на носу, кряжистый, седой. Длинные волосы его трепал ветер.
У причала, на берегу, собирался народ — женщины рыбачьего поселка. Илья заметил, с каким интересом все поглядывают на него. Здесь, конечно, каждый знал его историю — старик Асмолов передал ее так, как сам понял, — вот кому был обязан Илья этой всеобщей дружбой.
Баркас быстро приближался. Легкая пена кипела у его форштевня. Черный парус, наполненный ветром, легко летел над мелкой зыбью реки. Асмолов издали узнал Варичева и помахал ему рукой. Илья дотронулся к козырьку фуражки. Он внимательно следил за ходом и швартовкой баркаса. Высокий, с загнутыми внутрь бортами, с длинным бушпритом и плоской срезанной кормой, он был похож на те старинные суда, которые сохранились разве только на древних гравюрах. У самого берега баркас легко развернулся, парус поник, судно спокойно и тихо подошло к причалу.
— Доброе здоровье! — крикнул Асмолов. Он спрыгнул на причал и набросил на сваю швартовый конец. — Значит, поднялись?.. Хорошо!
Варичев заметил, что он любил это слово. Они пожали руки друг другу.
— Выхожу с вами на лов…
Их обступили со всех сторон.
— Завтра выходим, — сказал Асмолов, закуривая, весело щуря глаза. — На заре. Кета пошла… Хорошо идет!
Баркас до самых бортов был наполнен рыбой, крупной, в тусклых серебряных отливах, переплетенной сетями, еще живой. Илья изумился невольно: так мало времени пробыли в море рыбаки и с такой богатой добычей возвратились. Недаром был назван этот край золотым — живым золотом полны его студеные глубины.
Эти первые дни работы, знакомства с людьми, когда он входил в новую жизнь, прошли совсем незаметно. Варичев медленно сближался с рыбаками. Обычно, а теперь особенно, он подолгу приглядывался к людям, прислушивался к их разговорам, но когда характер становился понятен ему и уже, казалось, можно было даже предугадывать мысли, поступки своего нового знакомого, — он нередко испытывал скуку, хотя также нередко и ошибался в предположениях.
Главное, здесь все было проще, он сразу понимал людей, простые сердца их были открыты. Как морские просторы, как жадный полет птиц в синеве, как ветер с юга, они были веселы, дети моря, влюбленные в дикую силу его, они знали свою, настоящую, радость.
В этот же вечер на берегу, когда была закончена выгрузка рыбы и женщины принялись за разделку, Асмолов собрал совет. Мужчин было двенадцать человек: три старика — Асмолов, Рудой и Крепняк — сели рядом на доски. Сразу же на причале утих разговор. Женщины тоже замолкли. Синий табачный дымок вился над головами рыбаков.
— Кто незнаком еще? — спросил Асмолов. Все обернулись к Варичеву. Невысокий, смуглый, с черной курчавой бородкой человек весело воскликнул:
— Я опоздал малость!
Он протянул Варичеву руку.
— Степан Иванович… а по прозванию Петушок.
Кто-то засмеялся, улыбнулся и Асмолов.
— Кличку-то менять придется, — «Говорун» больше подходит.
Не отпуская руки Варичева, Петушок быстро повел бровями.
— Ежели ты к нам на шаланду пойдешь, эх, весело будет… Николай, даже тот смеется… каменный человек!
Не похож был Петушок на всех остальных. Илья это сразу отметил. Он говорил, все время кося глазами, словно ожидая одобрения своим шуткам.
— Едем, понимаешь, мы с лова. А Николай заснул. Взял я да намазал ему чернью ладонь… Только он просыпается, глянь, говорю, Николай, что это у тебя на носу… Он — хвать за нос, ну, весь вымазался.
Николай стоял в стороне. Илья заметил смущение на его лице. Кажется, Петушок хотел еще что-то рассказать, но Рудой прикрикнул:
— Хватит, болтушка!
— Вишь ты, — безобидно сказал Петушок и бочком отошел от Варичева.
Илья пожал руки всем остальным, поздоровался с Николаем. Николай ничего не сказал. Он опустил голову, внимательно разглядывая доски причала. Только сейчас Варичев заметил странную нелюдимость этого большого, сильного человека, его застенчивость.
— Вот что, ребята, — сказал Асмолов, отбросив самокрутку. — На шаланде три человека. Степка, этот не горяч до работы… Николай тянет за пятерых.
— Это кто же, я не горяч? — гневно воскликнул Петушок. Отодвинув плечом Николая, он встал перед Асмоловым. — Я, говоришь, не горяч?
Асмолов даже не взглянул на него. Он продолжал спокойно:
— На шаланду, я думаю, Илью Борисыча направить. — И улыбнулся. — Этот наладит дело.
Крепняк покачал головой.
— Как же так, Порфирыч!
— А что?
— Приезжий человек… гость!
— Да ведь Илья Борисыч до самой осени тут будет.
— Милости просим, — сказал Крепняк весело. — Пускай отдыхает человек.
Теперь заговорили все одновременно.
— Его это воля, — коротко отозвался Рудой.
— А если на шаланду меня пошлете, — крикнул Петушок, — увидите, какой я не горячий!
Варичев подождал, пока смолкнет разговор.
— Сколько вы должны приготовить рыбы к осени, когда придет пароход? — спросил он у Крепняка.
— Двести тонн… одной красной. Потом, значит, икры двадцать бочек… потом…
— Хорошо, — сказал Илья. — А если мы приготовим триста тонн?
— Ну, — радостно протянул Крепняк, — это, брат, премия!
— Все, — сказал Варичев. — Принимайте меня на шаланду.
Асмолов громко засмеялся, и все поспешно встали с досок.
— А что, Рудой? — смеясь, закричал он, хлопая Варичева по плечу. — Вот человек!
Стоя у прилавков, на которых разделывали рыбу, Серафима все время прислушивалась к разговору. Теперь она выпрямилась, держа маленькую рыбку у самой груди. Эта розовая рыба трепетала в ее руках, как пламя.
Крепняк и Рудой тоже поднялись.
— Ну, коли так, — сказал Рудой, крепко обнимая одной рукой Варичева за плечи, — счастливого лова тебе, Илья Борисыч!
Крепняк тоже подошел ближе, расправил плечи, снял черный клеенчатый картуз.
— Так что принимай «Катеньку» — шаланду нашу, товарищ капитан… — Крепняк оглянулся: — Эй, команда: Николай, Петушок, новый бригадир заступает! — Петушок подпрыгнул, ударил в доски каблуками.
— Есть! Капитану — честь!..
Николай улыбнулся, по-прежнему не поднимая глаз.
— Такое дело, — сказал Петушок, быстро наклоняясь к Асмолову, — смочить бы не мешало…
Асмолов переглянулся с Крепняком.
— И верно… Эй, Серафима, сходи в погребок.
Она засмеялась, отложила нож и, взглянув на Варичева, закинула за голову руки, поправила прическу.
Приплясывая, Петушок двинулся вслед за ней. Николай глянул на него в упор. Обернувшись, Серафима остановилась на тропинке, строго сдвинула брови.
— Отстань…
Петушок покосился на Николая, пожал плечами.
— И не надо… сама принесешь.
На тесной палубе баркаса и у прилавков на берегу, стоя рядом, женщины разделывали рыбу. Длинные, узкие ножи плавно скользили по розоватым, мягким брюшкам кеты. Груды сочной икры падали на прилавок, таяли под парной солнечной теплынью. Женщины работали, почти не следя за руками. Быстро мелькали ножи. Светлая чешуя сыпалась к ногам их, как снег.
Серафима пришла через несколько минут, и Асмолов сам налил полные стаканы, тряхнул седой головой.
— За тебя, Илья Борисыч… большую удачу тебе!