— Возьмите с собой четверых вооруженных матросов. Оружие — на всякий случай. При встрече избегайте малейшей грубости. Расспросите у курильцев об острове по возможности подробно.

Словно из-под руки у Головнина неслышно, неожиданно появился мичман Мур. После побега из Капштадта он всячески старался заслужить одобрение своего начальства, даже прислужничал и лебезил, и капитан уже собирался было списать его со шлюпа в Петропавловске, но Мур показался таким растерянным и жалким, так слезно стал упрашивать и умолять, что капитан переменил решение, сказав:

— Служить, но не прислужничать. Поняли? Я постараюсь проверить вас на серьезных заданиях.

Мур поговаривал иногда, будто он с нетерпением ждет этих серьезных заданий. Теперь он стоял перед Головниным заметно взволнованный, с дрожащими тонкими губами, с тем неуловимо переменчивым обликом лица, какой бывает у некоторых людей, когда они одновременно и отваживаются, и боятся, и стремятся скрыть это от постороннего взгляда.

— Посмею обратиться, господин флота капитан… и просить вашего разрешения отправиться вместе со штурманским помощником Новицким в разведку.

— А что же? Пожалуй… — согласился Головнин. — Особенно не опасайтесь: во-первых, курильцы — наши друзья. Во-вторых, в случае неожиданностей — мы наготове.

Шлюпка отвалила от борта «Дианы» и быстро понеслась к поселку. Там, на низком берегу, засуетились люди. Они сдвинули на воду большую байдару, в которой разместился целый отряд, и байдара пошла наперерез шлюпке.

— Что это, приветливая встреча, — в раздумье заметил Рикорд, — Или опасность?

Спустить еще одну шлюпку! — приказал Головнин, — Мичман Якушкин, вы отправляетесь со мной. С нами — четыре вооруженных гребца.

— Разрешите мне… — отозвался Рикорд.

— Нет. Вы замещаете на шлюпе командира.

Берег, казавшийся близким, по мере движения шлюпки как будто все время отдалялся. Оглянувшись на корабль, Головнин мысленно поблагодарил Рикорда — «Диана» выбрала якорь и осторожно следовала в глубь залива.

Но куда же делись Мур, Новицкий и четыре матроса? Их шлюпка лежала за полоской слабого прибоя, на каменной осыпи, а мичмана и его спутников на берегу не было. «Возможно, их пригласили в один из шалашей? — подумал Головнин. — Это означало бы радушие и гостеприимство».

Он направил шлюпку в узенькую бухточку и первым ступил на звонкий, осыпающийся гравий берега. Поднимаясь по зыбкой гальке на малый взгорок, он понял, почему издали не приметил своих посыльных: они спустились за вал гравия, нагроможденного прибоем.

В лощинке, за валом, он увидел всю посланную группу. Штурманский помощник Новицкий и четыре матроса стояли на плоском выступе каменной плиты, держа оружие под руками и, видимо, стараясь скрыть свою готовность к бою. Один из матросов курил, Новицкий беспечно улыбался, но, весь поглощенный происходящим, даже не расслышал, как скрипел и позванивал гравий под ногами Головнина.

На пологом откосе раскинулся лагерь матерчатых палаток. Неподалеку от лагеря, у самого вала, капитан увидел мичмана Мура. Каким-то особенно маленьким, взъерошенным и жалким выглядел в эти минуты Мур. Прямо перед ним, на расстоянии в три шага, стоял такой же маленький, бронзоволицый японец, в длинном халате с наплечниками, с двумя кривыми саблями по бокам. Два десятка японских солдат как будто бы ждали в эти секунды команды своего офицера. Защищенные латами, они держали ружья наизготовку, В воздухе блуждал острый запах серы… В руках японских солдат дымились зажженные фитили.

Летом 1810 года с тринадцатого курильского острова Расева к Итурупу вышла большая груженая байдара, на которой находились пятнадцать человек: семеро мужчин, шесть женщин и двое детей.

Груз на байдаре был невелик: несколько десятков шкур морской выдры, нерпичьи и тюленьи кожи, небольшой сверток лисьего меха и отдельно, бережно упакованные, орлиные крылья и хвосты.

Это была группа охотников-курильцев, русских подданных, и плыли они на юг в надежде встретить на каком-либо из островов лионских купцов, чтобы обменять свои товары на рис, халаты, табак, платки…

Японские купцы на гряде то появлялись, то исчезали; прочно и надолго они здесь не обосновывались, отлично зная, что самовольничали на чужой земле.

Особенно ценным товаром курильцев были орлиные хвосты и крылья: щеголи-самураи украшали этими перьями свои стрелы. С набором таких стрел, где-нибудь на улице японского городка, самурай и действительно чувствовал себя орлом среди мирной дичи.

Небольшое японское селение охотники заметили на острове Итуруп в заливе. Как это было принято и в прежние времена, они еще издали стали показывать свои товары. Потом, уже безбоязненно, высадились на берег.

На этот раз, однако, их встретили не торговцы — солдаты. Рассыпавшись цепью, с ружьями, с обнаженными саблями в руках, большой отряд японских солдат замкнул их полукольцом, отрезав путь к морю. Угрожая саблей, маленький японский офицер приказал курильцам — всем, включая женщин и детей, — стать на колени. Тут же он поздравил своих солдат с победой, а пленных (так почему-то называл он охотников) приказал отвести в тюрьму. Из длинной его речи охотники поняли только одно: коль скоро курильцы — русские подданные, офицер считает себя вправе казнить их или миловать, отпустить на волю или держать в тюрьме.

Молодой курилец Алексей решился задать офицеру только один вопрос, который едва не стоил ему жизни.

— Да, мы русские подданные, — сказал он. — Но разве мы не на русской земле?

Офицер пронзительно вскрикнул и замахнулся саблей. Алексей успел уклониться от удара. На него набросились солдаты, били прикладами, топтали ногами, таскали за волосы и бессознательного, полуживого бросили в тюремный барак.

Целый год охотники, вместе с женщинами и детьми, находились в этом темном сыром бараке, получая в пищу солдатские объедки. Зимой от холода, голода и цынги умерло трое мужчин и три женщины. Японский офицер говорил посмеиваясь:

— Поторопитесь и вы, остальные. Мне надоело с вами возиться… Рубить вам головы мне просто лень.

Примерно в неделю раз офицер вызывал кого-нибудь из пленников и задавал одни и те же вопросы:

— Вы русские разведчики? Вы пришли на остров, чтобы донести о нас русским? Вы взяли с собой женщин и детей, чтобы не вызывать у нас подозрений? А где находятся русские морские офицеры Давыдов и Хвостов? Что, и этого вы не знаете? Ну что ж, можете умирать медленной смертью, если не хотите отвечать.

Возможно, из каких-то источников японцы получили в конце концов доказательства, что захваченные ими люди — мирные охотники острова. Офицеру только и оставалось исправить ошибку. Он так и сделал, но сделал по-своему, по-самурайски. Он вызвал пленников из барака, приказал им снова стать на колени и сказал:

— Я не могу оживить тех, что умерли. Значит, такова их судьба. Я не могу возвратить и ваших товаров — они давно уже проданы, значит, такова судьба этих товаров. Но я дарую вам свободу, возвращаю байдару и еще дарю несколько мешков риса. Ступайте домой и благодарите судьбу.

В океане бушевал шторм. Курильцы сидели на берегу, на черных холодных камнях, с надеждой вглядываясь в свинцовую даль. Так проходили дни… Ветер стихал, но при первом кратком затишье над океаном ложился плотный, тяжелый туман. И снова проходили дни. Утром, в середине июня, проглянуло солнце и с первыми признаками долгожданной погоды над ясной отчетливой линией горизонта курильцы увидели силуэт корабля.

Вопросы мичмана Мура японскому офицеру и его ответы переводил курилец Алексей. Головнин не сразу увидел переводчика. Курилец стоял на коленях, не решаясь поднять головы, запыленный и черный, как эти камни.

— Прикажите этому человеку подняться, — сказал Головнин. — Где видано такое, чтобы переводчик стоял на коленях?

Мичман резко обернулся, выпрямился, козырнул. Новицкий и матросы стали смирно. Японский офицер понял, что перед ним командир корабля. Он поднял руку ко лбу и медленно поклонился, сгибая поясницу. Капитан тоже ответил поклоном. Мичман докладывал громко, взволнованно: