– Суров? Я? Из-за того, что какая-то королевская шлюха хочет навесить на себя королевскую цацку, вся страна может пойти ко всем чертям! А эта дура думает только о том, чтобы свой зад пристроить на чужое место! Да, мадам, я суров. Но моя суровость оправдана. Спросите хоть короля. Если бы он имел намерение жениться, то женился бы давно. Но он всё тянет. Потому что он, в отличие от этой эгоистичной гадины, думает о королевстве, а не о своей персоне.

Катерина больше не стала слушать разглагольствований севшего на своего конька Фуке де Ла Варенна. Она их уже знала наизусть. Последний год кто только ни рассуждал на эту тему. Все мнили себя знатоками политики. Многим давно было понятно, что из-за Габриэль д’Эстре может случиться нечто ужасное в стране. Только сама Габриэль и её многочисленная родня слепо шли к своей цели. Катерина вздохнула. Ну, чего ещё надо? Куча титулов, поместий, богатства, дети, любящий мужчина под боком, причём, мужчина не самый последний в королевстве… Не многим так везёт в жизни. Нет, ей хочется ещё и на небе при жизни посидеть. Одного не понимает: власть – это не одни только радости. Недостаточно назваться королевой. Нужно ещё заслужить любовь подданных. Вон, Марго, детей не родила, а полстраны её любит и благословляет. А пол-Европы ей сочувствуют. Потому как не только красива, но и умна, образованна и знает, когда надо остановиться. А этой выскочке всё мало…

Внезапно Катерина остановилась. Если Гильом сегодня не уедет на своей объевшейся лошади, то куда она послала Хаима? Того не остановят ни стражники, ни ворота, ни отсутствие парома. Она дала ему цель, и он её повеление выполнит. Если только его не убьют. Что вряд ли. Хаима убить может только она. И всё же… не страшно. У неё в запасе есть Жан – такой же беспрекословный исполнитель.

Катерина прокралась к конюшне и заметила Гильома, в ярости хлеставшего кнутом по двери. Значит, его лошадь не дала ему далеко уйти, и он ждёт, когда оседлают другую. Что ж, у Бертрана будет время подготовиться.

Катерина некоторое время понаблюдала за беснующимся человеком, оглядела конюшню, заметив, что коня слуги Ла Варенна нет, удовлетворённо кивнула и вернулась в дом.

Рано утром, не дождавшись восхода солнца, из дома священника пешком спешно выскочил еще один слуга с письмом от мадам Габриэль королю, едва не сбив с ног портшез с повитухой. Мадам Дюпюи крепко выругалась, отряхивая своё платье. В дверях её встретила домоправительница с красными от бессонницы глазами.

– Проходите, сударыня, – бормотала она, провожая мадам Дюпюи по коридору. – Уж не знаю, что с ней такое. Месье Ла Ривьер прибыл вчера довольно поздно. Но он успел осмотреть мадам. Приказал давать ей тёплое молоко с водой. Он очень нервничает. У мадам судороги. То они есть, то их нет. Мадам плохо спала.

– Да и вы тоже, мадам Эрман, – бросила повитуха уставшей женщине, скользнув по ней взглядом.

– Я вообще не спала, – вздохнула домоправительница. – Ведь это наша гостья. Ведь это мадам Габриэль. А ну как что случится – король не простит нашему дому.

– Не городите чепухи, милочка, – сурово одёрнула домоправительницу повитуха. – Ещё ничего не случилось.

– Да, но всё же…

Дамы подошли к комнате Габриэль д’Эстре. Повитуха, не колеблясь, открыла дверь и вошла. Домоправительница, помедлив, робко последовала за ней. Пока повитуха осматривала мадам Габриэль, в комнату вошёл Ла Ривьер. Обменявшись им одним понятными словами, они начали отдавать распоряжения. Муж домоправительницы, капитан гвардии, выделил несколько человек для охраны комнаты мадам Габриэль. А так же выставил пост у въездных ворот, чтобы чернь Парижа, да и просто любопытные дворяне, не дай бог, не начала штурмовать дом священника, чтобы убить мадам Габриэль, полюбоваться на её муки или просто поглазеть на королевскую шлюху. Домоправительница и повитуха усадили полуживую красавицу в ванну. Наблюдавший за ними Ла Ривьер, скривился, когда вода начала окрашиваться в коричневый цвет.

Ближе к вечеру мадам Габриэль перестала видеть. Затем у неё отказал слух. Она всё порывалась на ощупь написать письмо или хотя бы продиктовать его. Встревоженный известиями от Ла Ривьера, Ла Варенн потребовал вернуть очередного курьера. На вопрос удивлённой госпожи де Гиз, Ла Варенн ей ответил, что отвезёт письмо королю сам вместе с последними известиями о здоровье его любовницы. И, несмотря на возражения госпожи де Гиз, он решил незамедлительно ехать в Фонтенбло.

В суматохе последних событий все как-то забыли про Катерину. Весьма довольная выпавшей ей свободой, Катерина попыталась прочитать мысли Гильома. Но того так захватывали эмоции, да и расстояние было уже порядочным, что все попытки Катерины заканчивались головной болью. Тогда она попыталась проследить мысленно за Хаимом. Тот немедленно откликнулся на призыв. И через несколько минут она уже могла смотреть его глазами на своего дьявольски красивого родственника.

– Очень хорошо, Хаим, – сказал Бертран, похлопав по плечу Хаима. – Я получил предупреждение дражайшей родственницы. Передай ей вот что. Пусть она делает то, что считает нужным там, а я попытаюсь задержать короля здесь. Гильом и Ла Варенн, вернее, его гонец, тоже были тут. Насколько я могу предположить, сам Ла Варенн тоже скоро пожалует. Это всё. Ступай.

Бертран взмахнул рукой, и заляпанный грязью и кровью гигант, молча, без эмоций повернулся и вышел. Катерина тут же оставила его оболочку.

– Ах, Катерина, – пробормотал Бертран, шагая из одного угла комнаты в другой, от чего пламя одинокой свечи слегка колебалось. – Что за игру ты ведёшь? А Гильом? Ему-то что надо?

Его размышления прервал стук в дверь.

– Дружочек, ты не спишь? – раздался голос короля.

– Нет, мой господин, – Бертран подошёл к двери и распахнул её. На пороге со свечой в руке стоял король. Его расстёгнутая сорочка была измята, как будто он в ней спал.

– Почему ты не спишь? У тебя утомлённый вид, дружочек, – Генрих поставил свечу на стол и расположился в ближайшем кресле.

– Да и вы, мой король, не в постели, – Бертран заложил руки за спину и насуплено смотрел на короля.

– Я там был. Пока этот чёртов Ла Варенн меня не вытащил от туда. Надо сказать, в тамошнем обществе мне было приятнее, чем в его.

– Он приехал?

– Да вот только что. Приехал и огорошил меня сведениями о моей драгоценной Габриэли.

– Он ведь говорил вам, что мадам плоха?

– Он мне сказал, что она очень плоха. Что она уже ничего не видит и не слышит, – Генрих нахмурился. – Что бы это могло быть?

– Вы о чём, мой король?

– Ещё четыре дня назад, в понедельник, кажется, я прощался с ней на берегу. Она была здорова и выглядела очаровательно, хот очень печальна. Что неудивительно после того, как ей голову задурили всякие предсказатели и гадатели. Да и сон нам с ней приснился удивительный накануне. А в среду у неё начинаются судороги. Вчера она пишет какое-то истерическое письмо с просьбой вернуться в Париж, а сегодня она ослепла и оглохла. Дружочек, для меня это очень подозрительно. Тем более, что вчерашний гонец Ла Варенна принёс его письмо, в котором этот дурак утверждал, что всё в порядке. Как может быть всё в порядке, если человек чувствует приближение смерти?

– Вы не знаете, ехать ли вам или нет, мой король? Вы боитесь, что, если вы поедите, что вас тоже могут отравить?

– Отравить? – Король грустно улыбнулся. – Я же обещал жениться на ней. А ты, дружочек, мне говорил не раз, что Франция её не любит. Знаешь, – Король понизил голос до драматического шёпота. – Я знаю ещё кое-что.

– Что – Бертран невольно подался вперёд.

– Я знаю, что и Европа её недолюбливает, – серьёзно сказал король. – А флорентийцы готовы её живьём съесть. Ведь Дзаметта, у которого она в понедельник обедала, флорентиец? – внезапно спросил он.

– Итальянский финансист, бывший сапожных дел мастер при Валуа, которым единственно он шил обувь по причине малого размера их ног, – ответил Бертран, пристально глядя на Генриха. – А флорентиец он, венецианец, веронец, генуэзец или еще кто – надо Ла Варенна спросить. Ведь это по его совету мадам Габриэль там обедала.