Коля Найденов не чувствовал за собой никакой вины, но от зловещего голоса Раевского и всей той мрачной обстановки сельуправы, в которой он очутился нежданно-негаданно, его пробрала дрожь. Ему вспомнились страшные рассказы о полицаях, и его обуял ужас.

— Я ничего не знаю! — плачущим голосом закричал он, видя, как Раевский приближается к нему медленной походкой. — Пустите меня! Не трогайте меня!

Его никто и не думал трогать. Раевский даже улыбнулся Коле.

— Чудак-человек! — проговорил он не без добродушия. — Кто тебя тронет, если ты не виновен! Ты расскажи, откуда у тебя эти радиодетали. А ты волнуешься чего-то, кричишь! Я и вправду могу подумать, что ты виновен.

Колю била противная мелкая дрожь, он никак не мог собраться с мыслями.

— Так ты говоришь, что раньше занимался приемниками, а теперь бросил? — спросил Раевский.

Коля ответил утвердительно. Затем посыпались вопросы. Мальчик еле успевал отвечать на них.

— Куда ты дел свой приемник?

— Какие девчата купили?

— А что в том приемнике было неисправно?

— Где эти девчата устраивают танцы?

— Может, это были не местные девчата, а партизанки?

— Ты не хочешь называть их фамилии? Значит, это были партизанки?

Коля Найденов вовсе не хотел впутывать в это дело соседку Наташу и красавицу Анку, уговорившую его продать приемник, но все поворачивалось против него самым худшим образом. Ему оставалось или назвать фамилию, или его обвинят в связи с партизанами, а за это — Коля знал великолепно — полагался расстрел. Не догадывался пятнадцатилетний паренек, что туг расставлена ловушка. Не знал он и о истинных целях, для которых Анка и Наташа купили приемник. По наивности своей верил: хотели танцевать девчата под радиолу, да не вышло ничего у них, а он, Коля, предупреждал, не советовал покупать, они не послушались — и пусть пеняют на себя.

Он назвал их фамилии.

Большой беды в этом Коля не видел: придется девчатам отдать приемник, луснут их денежки — только и всего.

Потом Раевский спрашивал, с кем дружит Коля, часто ли бывал у Печуриных, с кем из девчат дружит Наташа, есть ли у нее ухажер? На все вопросы, не видя в них ничего плохого, Коля отвечал, что знал.

— Ну вот, — сказал ему Раевский, — вижу, и в самом деле ты ни в чем не виноват. Арестовали тебя по ошибке. Ты извини, конечно. Всякое бывает. Ну, можешь быть свободен.

— Я могу идти домой? — переспросил Коля.

— Катись! — выразительно махнул ему рукой дежурный полицай.

Забыв на лавке свою кепчонку, Коля Найденов стремглав вылетел за ворота сельуправы.

Допрошенная по такому же методу малограмотная бабка Агафья, сама того не ведая, как и Коля Найденов, нанесла ДОПу тяжелый удар: она назвала фамилии девчат и хлопцев, заходивших к Нюсе, в том числе Орлова, Маслову, Тяжлову и сторожа баштана Митю.

— Чей же такой Митя? — как кот, ласково мурлыкал Раевский.

— А я почем знаю? — резонила бабка. — Митя и Митя, пленный якийсь. Хучь пленный, та гарный хлопец! Та и Нюся гарна дивчина, тож зря вы её заарестувалы, — защищала бабка Агафья молодую соседку.

Раевский только ухмыльнулся.

Расчет Башмака оказался верен. Деревня — не город. В городе можно годами не знать, с кем соседи водят знакомство. Горожане такими вещами интересуются разве в том случае, когда за стенкой ведут себя слишком шумно. А в деревне появится на улице незнакомый человек — уже новость, и любопытствующие женские взгляды следят за ним. В деревне все на виду: кто куда пошел, что соседи варили на обед, какая девушка с каким парнем гуляет — знают досужие кумушки.

В результате допросов Раевскому стало известно около двадцати родственников и знакомых Печуриных и Лущик. Их надо было арестовать и, в свою очередь, допросить. Однако Раевский не решался брать на себя ответственность за массовые аресты: он предвидел, что этим дело не кончится, после новых допросов придется предпринимать новые аресты.

После недолгих колебаний он по телефону спросил у гебитскомиссара позволения выехать для личного доклада по делу о подпольщиках.

Вернулся Раевский из Каменки очень быстро, через каких-нибудь три часа, и не один. Вместе с ним на пролетке сидели, зябко ёжась, немецкие солдаты в касках и с автоматами на груди. Приехали они в сумерках, поэтому мало кем из знаменцев были замечены.

В ту же ночь в Большой Знаменке начались массовые аресты.

Проводив Наташу до базара и убедившись, что она теперь в безопасности, Семен Беров заспешил назад, в Алексеевку. Ему необходимо было явиться на работу, а перед этим предупредить о случившемся Никифора. Он шагал по людной Красной улице — это был наикратчайший путь.

Когда он проходил мимо ворот сельуправы, то заметил стоявшую во дворе подводу, ту самую, на которой везли Нюсю. Полицаев не было, Нюси тоже. Сидела на телеге, свесив ноги в мужских сапогах, закутанная в платки женщина. «Не она ли Ирина Веретенина?» — мелькнуло у Семена, и он ускорил шаг.

Никифор, выслушав Семена, собрался быстро, как по тревоге. Несколько экземпляров листовок — очередную сводку Совинформбюро — он сунул в нишу за приемник и пришпилил бумажный коврик па место. Шапку на голову, ватник на плечи — вот и готов солдат в дальний путь. Перед тем как уйти, сказал Дарье Даниловне:

— Если понадоблюсь, спрашивайте у Баклажовой. А ты, — посоветовал он Семену, — выходи минут через пять после меня.

И ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, не оглядываясь.

Семен вспомнил, что они так и не успели договориться, как быть дальше. На случай провала у них не было выработано плана. О возможном провале по взаимному молчаливому согласию доповцы избегали говорить. Это казалось им малодушием, трусостью. А на самом деле тут сказывалась неопытность.

«Махин предупредит через связных. Недаром же сказал, что держать с ним связь через Баклажовых», — вяло думал Семен по дороге к мастерской. Потом он стал раздумывать над тем, успел ли добежать Гришутка на Лиманную или нет? Почему-то он был уверен, что Гришутка выбрал самую кратчайшую дорогу и для быстроты даже срезал петлю, которую делает тропинка, огибая болотце у поваленной вербы. Он представил себе: мальчуган в больших отцовских сапогах прыгает с кочки на кочку по замерзшему болоту, спотыкается, падает, опять бежит, па ходу утирая нос. Добежав, наконец, до хаты Беловых, Гришутка берется за деревянную ручку, входит в сенцы.

Справа в сенцах стоит кадка с водой, слева висит на гвозде оцинкованное корыто, в углу приткнуто коромысло; все до мелочей мог представить себе Семен — что, как и где в ставшей для него родной хате.

Видел, как Гришутка, остановившись у порога и тиская в руках шапчонку, тревожным шепотом говорит Лиде об аресте Лущик и как у той непроизвольно поднимаются и ложатся на грудь маленькие ладошки — Лидин жест, когда она чем-то взволнована или удивлена.

В мастерской было тихо. Попов и Миша Мельников сидели на корточках у железной печурки и, по очереди подбрасывая в нее подсолнечные будылья, грели руки. Они разом повернули головы на звук открывшейся двери.

Забыв поздороваться, Беров сказал:

— Одну дивчину из организации арестовали. Возможны обыски, имейте в виду.

Он присел к печурке и тоже стал греть руки. На вопросы отвечал кратко и неохотно. Это мешало ему сосредоточиться на мыслях о Лиде. Урывками он думал, что Лиде на всякий случай надо подыскать убежище у знакомых. А еще лучше, если она на время уйдет из Знаменки.

— Мы с Мишкой, ежели чего, — бубнил Попов, — будем одно говорить: ничего не знаем, ничего не видели. Мы — люди рабочие, некогда нам другими делами заниматься.

— Правильно, — подтвердил Беров, пытаясь сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как убежал Гришутка. Небо затянуло серой хмарью — не определишь по солнцу: часов нет, и Семену иной раз казалось, что прошло минут сорок, то он полагал, что минуло по крайней мере часа три.

— Кроме тебя, — говорил Попов, — мы никого и не знаем. Ежели чего, скажем: работал парень в мастерской, хорошо работал, а в гости мы к нему не хаживали и не знаем, чем он занимался после работы.