Удивлялась Лида, как эта мысль до сих пор не приходила ей в голову. Чтобы окончательно убедить соседку в ее же собственном вымысле, Лида с Николенькой на руках присела на край кровати.

— Вот и папка с нами теперь, — ворковала она, изображая счастливую мать и жену. — Папка поправится Николеньку будет няньчить. А Николенька скажет: «Папка, агу!..»

Соседка посидела у Беловых немного, попросила взаймы соли и ушла. С этого дня Лида с матерью перестали прятаться от знакомых, а новая лодка Алексеича так и осталась недоделанной. На Лиманной стало известно, что к Лидке Беловой вернулся из плена муж.

— Худущий да страшенный такой. Ну, чистая образина, — судачили соседки.

Поправлялся Семен Беров медленно. То ли силы были слишком истощены, то ли болезнь такая, но температурить не переставал, ел плохо, ложку до рта доносил с трудом. Нужно было сходить в сельуправу за разрешением на медицинский осмотр, а Лида осторожничала: начнут допытываться — что да как, бог знает, чем это может кончиться.

Ото всех, и от Анки Стрельцовой, скрывала Лида правду о своем неожиданно объявившемся «муже». И отцу с матерью строго-настрого молчать наказала.

Уход за больным и ребенком занимал все ее время, она почти не выходила из хаты. Изредка прибегала в гости Анка, но долго не засиживалась — стеснялась молчаливого и мрачного Семена. Как-то, отвечая на вежливые вопросы Анки о здоровье «мужа», Лида проговорилась, что не знает, чем он болен.

— Разве фельдшера не приглашала? — удивленно спросила Анка.

— Приглашала, — слегка смутившись от своей оплошности, соврала Лида. — Он, знаешь ли… Ему коновалом быть, а не людей лечить. Не смог определить болезнь.

— Мой отец в Никополе у одного врача лечился до войны. Больно хвалил: хороший, знающий. Фамилия, кажется, Олейников.

— Так ведь то до войны было! А сейчас где он, твой Олейников?

— Дома. На прошлой неделе отец ездил в Никополь картошку продавать и встретил его на базаре. В воскресенье отец снова собирается в Никополь. Если хотите, он поможет вам разыскать того врача.

— Пожалуй, надо Сему свозить, — не совсем уверенно, раздумывая, сказала Лида.

— Обойдусь и так, — глухо раздалось с кровати. — Не надо мне никакого врача.

— Ты… ты молчи, муженек! Заболел, так и лежи тихо, — прикрикнула Лида. И тут же решила:-Давай поговори с отцом. А наш дед на тот берег на лодке перевезет и назад доставит.

Воскресным утром от рыбачьих причалов отошла лодка с четырьмя пассажирами. На носу колесами кверху лежала ручная тележка. Алексеич и отец Анки гребли, Лида поддерживала качающегося от слабости Семена. Пристали к никопольскому берегу в том месте, откуда до квартиры доктора Олейникова было ближе всего. Мужчины перенесли на берег тележку, уложили в нее больного и повезли.

На засыпанной преющими листьями улочке Стрельцов показал на домик с голубыми ставнями и увитой диким виноградом верандой.

— Здесь он. Пойду узнаю, дома ли? Через минуту вернулся и сказал:

— Приглашает.

Семену помогли подняться и, поддерживая под руки, повели к калитке. Доктор Олейников, заспанный и зевающий, ждал их в комнате, служившей ему, судя по всему, приемной. Здесь был топчан, покрытый простыней, застекленный шкаф, на полках которого были разложены сияющие никелем медицинские инструменты, стояли пузырьки и банки с какими-то лекарствами. На правах старого знакомого разговор вел отец Анки.

— Наш фельдшеришка ни духу не смыслит, — льстиво говорил он. — А вы-то, по себе знаю, хорошо лечите. Вы уж посмотрите парня, поимейте милость!..

— Мы рыбки свежей и маслица привезли, — без обиняков бухнул Алексеич.

— Ладно, ладно, — зевнул доктор. — Положите там… Глаша! — закричал он фистулой. — Прими, пожалуйста, гонорар.

Обнаженного до пояса Семена усадили, потом положили на топчан. Доктор выслушивал, выстукивал, запускал пальцы под ребра, расспрашивал. Большей частью за Семена отвечала Лида, не смущаясь ничуть интимно-медицинских вопросов.

Кончив осмотр, доктор Олейников поинтересовался:

— Какой диагноз поставил вам фельдшер?

— Воспаление легких, — храбро соврала Лида. Доктор хмыкнул.

— Да, — сказал он, — воспаление легких у него было. И сейчас процесс еще не завершился. Но плюс к тому у вашего мужа брюшной тиф — вот этого фельдшер не разглядел. Крепкое у вас, однако, здоровье, молодой человек, — обратился доктор к Семену. — Одной из этих болезней достаточно, чтобы свести вас в могилу. А вы, по сути дела, без лекарств обошлись… Теперь главная опасность позади. Но лечение надо продолжать: питание — куриный бульон, молоко, мед, яйца, старайтесь Побольше спать, чтобы восстановить силы, ни в коем случае нельзя простуживаться, иначе…

— А лекарства? — спросила Лида.

— Лекарства я могу дать, — доктор деликатно потупил глаза, — за отдельную плату.

— Добре, — пробасил Алексеич. — Мы не поскупимся, коль такое дело.

— Тогда вы будете иметь все необходимое, — вежливо сказал доктор…

В один из тусклых мокропогодных дней, когда дождь то переставал, то снова начинал нудно сеяться по лужам, у бывшего правления колхоза «День урожая», а теперь сельуправы, остановилась легковая автомашина, чуть ли не доверху заляпанная грязью. Из машины вылез толстый краснощекий немец в черном пластикатовом плаще, за ним второй — высокий и худой, как полная противоположность первому. У худощавого бледный острый нос был оседлан пенсне, воротник офицерской шинели поднят, так что видны были только кончики хрящеватых зябких ушей.

Толстяк в пластикатовом плаще огляделся и, не увидев входа в здание — лишь раскрытые настежь ворота во двор, недовольно спросил:

— Wohin sollen wir jetzt gehen?[1]

— Hier, Негг Oberst. Die Dorfmagistratur hat die Tiir im Hof hinunter.[2]

— Russische Schweinhunde. Sogar die Tiir konnen menschiicli nicht gemaglit werden. Sie kommen ins Heim mit Vieh herein.[3]

— Jawohl, Herr Oberst.[4]

С лица тощего не сходила заискивающая улыбочка. Он шел на полкорпуса позади, слегка склонив длинное туловище, и вытянутой рукой почтительно показывал, где выбрать среди грязи дорогу получше.

В окнах сельуправы завиднелись встревоженные лица. Староста Раевский выскочил на крыльцо с непокрытой головой, кланялся и, растерянно потирая руки, повторял:

— Добро пожаловать, господин гебитскомиссар![5] С прибытием вас! Добро пожаловать!

Он поспешил сойти с крыльца навстречу важным гостям, продолжая кланяться. Преимущественно он кланялся тощему немцу в пенсне, которого знал. Это был гебитскомиссар Мюльгаббе, непосредственное начальство Раевского. Толстяка в пластикатовом плаще он видел впервые, но на всякий случай несколько раз поклонился и ему.

Немецкие офицеры смотрели себе под ноги и шагали прямо на Раевского по узкой, выложенной раскрошившимся кирпичом дорожке. Пришлось Paeвскому отступить в сторону, в жидкое глиняное месиво. Он пропустил мимо себя высокое начальство, вслед за немцами взобрался на ступеньки крыльца, отряхивая на ходу грязь с хромовых сапог. В спешке он забыл надеть галоши и теперь морщился, сожалея.

Войдя в помещение, пропитанное сыростью и кислым махорочным духом, гебитскомиссар спросил на ломанном русском языке:

— Где ест старост Раесски?

— Ч здесь! — Раевский выскочил у него из-за спины.

— О! — удивился Мюльгаббе. — Ми не узнайт.

«Врешь, небось, сволочь, — тоскливо подумал Раевский. — Ты же три раза меня вызывал и разговаривал со мною… А теперь тебе надо для чего-то притвориться, что знать меня не знаешь».

И подобострастно улыбнулся гебитскомиссару. Мюльгаббе в самом деле не помнил Раевского в лицо.