— Як тебе как к человеку, а ты собакой рыкаешь, — пробормотал он и, кинув на Семена испытующе-опасливый взгляд, крякнул и отошел.

С этого дня в мастерской сложились новые отношения. Попов словно перестал замечать Семена. Придет утром, буркнет в дверях безликое «Здрассте!» и молчком за молоток. Реже стал отдыхать на чурбане, но дело от этого не пошло быстрее. Как замечал Семен, старый металлист стучал молотком больше для вида, чем по необходимости. Теперь со всякой просьбой Попов обращался только к Мише. Помочь ли надо было поднять что-либо тяжелое, искал ли запропастившийся инструмент, все кликал не Семена, хотя тот был рядом, а Мишу.

В одно из воскресений Миша с приятелем ходил рыбалить на озеро. Пробираясь плавнями, ребята нашли гранату со вставленным запалом. Ну и, конечно же, не удержались — бросили гранату в озеро. Захлебываясь, Миша рассказывал, сколько они наглушили рыбы.

— И не побоялся без пропуска в плавни? — спросил Семен.

— А кого пужаться? Это полицаев-то? — задорно тряхнул чубом подросток. — Они сами пужаются туда ходить. А как пойдут, то не меньше человек десяти. Винтовки наизготовку и идут.

— Вот поймают тебя как-нибудь, — хмуровато пообещал Семен.

— Не-е! — беспечно ответил Миша. — Когда полицаи идут, за версту слышно. Они матерщиной друг друга подбадривают…

Выйдя покурить, Семей присел на корточки в узкой полоске тени у стены мастерской. Как раз над головой у него щерилось гнилыми досками заколоченное окно, и он отчетливо услышал хрипловатый, приглушенный голос Попова:

— Ты с ним поосторожней, малец! Он все молчит, присматривается да прислушивается. А потом пойдет и полицаям доложит.

Семен криво усмехнулся, донельзя удивленный таким нелепым подозрением. Встал, хотел было пойти и потолковать со старым чудаком, но потом раздумал и опустился на прежнее место. В конце концов, ему на пользу: Попов обязательно раструбит о своих подозрениях, и это будет Семену охранной грамотой.

И все же было чертовски неприятно. Семен сидел и морщился, сплевывая горькую табачную слюну.

До конца работы Семен обдумывал, как он будет рассказывать Лиде о смешных подозрениях Попова. Он представлял, как заразительно и звонко она расхохочется, и заранее, в предвкушении ее смеха, улыбался сам.

С той необычной встречи на воскресном базаре Семен все чаще вспоминал о Лиде. Правда, и раньше не забывал ее. Сделанное Лидой для него, Семена, было так велико, что это никогда не могло быть забыто. Благодарность-чувство обыденное по сравнению с тем, которое Семен испытывал к своей спасительнице. Бывший детдомовец, сирота, он мысленно называл ее сестренкой. В его устах это было самым дорогим словом. Видел он, как горячо любила Лида сынишку, крошечного Николеньку, и предполагал, что так же любит мужа. И намеренно старался не замечать ее чисто женских достоинств, боялся обидеть свою «сестренку» нескромным взглядом.

Он говорил себе: «Мы с Лидой друзья. Поэтому и тянет к ней». А то, что за последнее время тяга стала особенно сильной, он объяснял себе просто: дружба со временем становится крепче и душевней.

Вечером с приятным волнением Семен подходил к неприметной хатенке Беловых. Дома оказался один Алексеич. Он у стола затачивал напильником жала рыболовных крючков.

— А-а, Сеня! — пробасил он. — Проходь, проходь. Ну, что новенького?

— Нет ничего. Проведать вас пришел.

— А у меня новость, да еще какая! Надысь на лимане одного никопольского рыбака повидал, так он пересказывал: у них на станции взрыв произошел — состав с бензином подпольщики подорвали.

— Какие подпольщики?

— Никопольские, стало быть. Листовки тоже распространяют.

Достав из кармана кисет, Семен стал задумчиво сворачивать цигарку. Потянулся с клочком бумажки и Алексеич.

— Кто ж они такие? — спросил Семен.

— Кто? — ухмыльнулся Алексеич. — Если б каждый их в лицо знал, вроде как раньше работников райкома, так немцы тех подпольщиков враз повыловили бы…

Семен понимающе кивал головой и прислушивался к женским голосам на улице. Нет, Лиды там не было. Ее бьющий тугой струйкой голосок Семен узнал бы сразу. Он оглянулся на кроватку Николеньки — она была пуста: Лида ушла вместе с сыном. Было неудобно спрашивать, куда ушла и скоро ли вернется.

Но Алексеич словно угадал мысли Семена и сказал:

— Лидка с младенцем у Стрельцовых. И старуха моя куда-то смоталась. Не сидится бабам дома, удержу нет. Кашей не корми, а языки дай почесать. А мне тут ремень подтягивай, ужина дожидаючись… Стрекотухи, елки точеные!

Он распахнул низенькое оконце и крикнул:

— Юрка!

— Чо, дядя Лексеич? — отозвался мальчишеский голосок с противоположной стороны улицы.

— Мотни к Стрельцовым, покличь нашу Лидку, трясца ее матери. Скажи, гость пришел.

— Чичас! — с готовностью раздалось в ответ.

Семен пригладил пятерней шевелюру, оправил рубаху. Сердце у него билось замедленно и сильно. Бывало, так билось оно, когда судья на старте тягуче пропоет: «Приго-то-овились!» и, глядя на секундомер, подымет флажок.

— Вот мы и пришли домой, сынуленька ты моя! Сейчас мы покушаем кашки и бай-бай ляжем…

Легко и бесшумно ступая босыми ногами, с ребенком на руках вошла она в хату.

— А-а! Сеня! — совсем как отец сказала она. — Здравствуй. Как твои дела?

— Собрала бы поужинать, а о делах потом, — ворчливо заметил Алексеич.

— Зараз, батя, — живо откликнулась Лида, укладывая дитя в кроватку.

Семен по опыту знал: у Беловых, как ни отказывайся, все равно заставят сесть за стол. Поэтому не заставил себя упрашивать. За ужином он рассказал о происшествии с Поповым. Лида хохотала от души, всплескивая руками и откидывая голову назад. Алексеич беззвучно трясся на своем табурете, и если б не веселые искорки в глазах, то не разобрать, смеется он или его дрожью колотит.

Посмеявшись, принялись обсуждать происшествие серьёзно.

— В один прекрасный день подложит он тебе свинью, — опасливо сказал Алексеич.

Семен отозвался пренебрежительно:

— Куда ему! Сам боится.

— Ну, это брось! — Алексеич предостерегающе поднял ладонь. — Трус не стал бы того говорить, что твой Попов. А потом я скажу: дюже ты самонадеянный!

Брови Семена обиженно сошлись на переносице:

— Это почему же?

— Коль Попов не трус, да к тому же настроен против немцев, то тебе придется его опасаться… Лучше, Сеня, наладить с ним дружбу.

— Ладно, — буркнул Семен. — Мне все равно…

— Не «все равно», а обязательно поговори с ним! — строго наказала Лида. Вначале она и сама недопонимала, какие последствия может это иметь для Семена. Но старый Алексеич за смешным сумел разглядеть опасность: Попов при удобном случае мог убрать с дороги немецкого прихвостня, каким в его глазах был Семен.

Никто, однако, больше не возвращался к этой теме. Беседа приняла мирный домашний характер. Говорили о невиданно обильном урожае яблок, о том, что в Днепре, не в пример прошлым годам, мало рыбы. Спросонья заплакал Николенька, и Лида поспешила к нему — надо было менять пеленки. Разговор перешел на Николеньку, на доставляемые им бесчисленные хлопоты. В Лидиных жалобах было столько любви к сыну, что они вовсе не воспринимались как жалобы, а как своеобразное проявление наивной материнской гордости, рассчитанное на ответные похвалы. Семен с удовольствием слушал, с удовольствием хвалил пухленького здоровяка Николеньку.

Хорошо, спокойно на душе Семена. Давно ему не было так хорошо. Он не думал об опасностях, окружавших его ежедневно, ежечасно, и не хотел о них думать. Он жадно впитывал в себя бесконечно мирный семейный уют, до сих пор не изведанный им и оттого особенно притягательный.

Надвязав крючья, Алексеич смотал перемет на дощечку и объявил, зевая и потягиваясь:

— Готово. Ну, вы как хотите, а я на боковую. Семен поднялся, разыскивая глазами фуражку.

— Куда торопишься? Гуляй еще, Сеня, — радушно предложил ему Алексеич. — Мое дело стариковское, ты на меня не смотри.