К слову сказать — а почему бы и нет? Мы часто спорим по куда менее умным поводам и с треском ломаем копья там, где могла бы остаться в целости простая швейная игла. Есть множество научных определений понятия «человек»: существо, обладающее особо развитым мозгом, чувством юмора, умеющее трудиться по заранее разработанному плану и так далее. Я бы ещё добавил: и безмерно любящее яростно спорить, до хрипоты и инфаркта. Конечно, есть споры, в которых рождаются великие истины, но это, как говорили Илья Ильф и Евгений Петров, «в большом мире», где «людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество». А в «маленьком мире» не дискутируют, а заключают пари и сотрясают воздух. Я видел в одном санатории двух с виду вполне нормальных и даже солидных людей, которые до обеда неистово спорили о том, кто красивее — блондинки или брюнетки, а к ужину вдрызг разругались, не сойдясь в определении породы пробежавшей мимо собаки. Энергии, которую затратили на свои аргументы оба бездельника, вполне хватило бы, чтобы осушить большое болото. А один мой знакомый, интеллигентный человек, создающий проект сверхмощной турбины, после одной дружеской дискуссии вернулся домой с расквашенным носом и наполовину оторванным ухом. О чем же он спорил? Может быть, о плазме или теории относительности? О волнах национализма, распространяющихся по миру с неистовством и скоростью цунами? О гальванизации старой и много раз битой теории Мальтуса? Нет. Он просто доказывал своим соседям по трибуне, что футболисты их любимой команды должны переквалифицироваться на мастеров лото.

Итак, прежде чем начать спорить, читатель, подумай, на что ты будешь тратить драгоценное вещество своего мозга — на проблему размещения ангелов на конце иголки или на нечто действительно достойное мыслящего человека.

Возвратимся, однако, на землю, вернее, на море, или на небо — как вам будет угодно.

— Получайте обещанный Южный Крест, — с величественной простотой монарха, вешающего на шею рыцаря орден Подвязки, сказал старпом. — Задирайте голову и смотрите.

Он ткнул пальцем в скопление звёзд, и я увидел легендарный, неоднократно воспетый, удивительный и волшебный Южный Крест. Разумеется, я издал восторженное восклицание, и тут же выяснилось, что напрасно, потому что старпом пошутил. Под ухмылки вахтенных матросов он вновь начал водить перстом по небу, но — стреляного воробья на мякине не проведёшь! — я потребовал карту и убедился, что невзрачный ромбик, внутри которого болтаются несколько обыкновеннейших звёздочек, и в самом деле является легендарным, неоднократно воспетым и так далее Южным Крестом. Откровенно говоря, я ожидал чего-то большего и был разочарован, словно вместо ордена Подвязки получил благодарность без занесения в личное дело.

Зато истинное удовольствие доставило мне созерцание Канопуса, ярчайшей звезды, красоту и величие которой оспаривает разве что Сириус. Канопус дал своё имя рыболовному траулеру, на котором несколько лет назад я плавал; было приятно встретиться со старым знакомым и помахать ему рукой. Старпом тут же рассчитал, что если Канопус не успел зазнаться и ответит на мой дружественный жест, то его привет дойдёт до меня через не помню сколько тысяч лет. Ладно, подождём, мы люди не гордые…

Если двадцать дней подряд под твоими ногами качается палуба; если все эти дни не видишь вокруг ничего, кроме опостылевших волн; если все чаще бегаешь в штурманскую рубку, чтобы украдкой взглянуть на карту и с деланным безразличием спросить: «Интересно, сколько миль осталось до берега?» — значит, все твоё существо жаждет суши.

Дольше всего, просто нескончаемо долго, в море тянутся две вещи: качка и подход к причалу. Качка осталась позади и ждёт нас впереди, а к причалу мы ползём сейчас, причём так удручающе медленно, словно наш гордый красавец «Визе» получил инвалидность первой группы. И ползём за невзрачным, ободранным буксиром, капитан которого смотрит на нас сверху вниз, хотя его корыто болтается у «Визе» под ногами.

Огромный город, залитый декабрьским зноем, щетинится небоскрёбами. Монтевидео…

Сегодня мы будем шагать по асфальту Южно-Американского континента!

— Первым делом, конечно, выпью пивка, — мечтает один, — а потом в парк, вздремнуть на травке. На зелёненькой пахучей травке, понимаешь?

— А ты ничего, любознательный малый, — хвалит приятель, — вернёшься домой — много интересного про Монтевидео расскажешь. Как пиво дул, на траве храпел…

— Братва, у кого есть разговорник?

— А что тебе надо?

— Ну, что-нибудь этакое, для дружбы и взаимопонимания. Вроде «бхай-бхай».

— Это, пожалуйста, сколько хочешь. Вот, зубри: «Сеньор, а в Уругвае имеют представление о такой игре, как футбол?» Будешь другом на всю жизнь.

Рядом консультируют новичка:

— Как войдёшь в магазин, шаркай подошвой и вежливо, но с достоинством рявкай: «Привет мой вам, сеньоры! Как детишки, налоги? Меня зовут Вася». Сеньоры со всех ног бегут тебя обслуживать, а ты говоришь: «Пардон, не все сразу. Хау мач, или, по вашему, сколько стоит? Даю любую половину». Если намнут бока — требуй жалобную книгу.

Идёт швартовка. По причалу расхаживает толстый полицейский. Он важен, как премьер-министр. На его бедре болтается огромный кольт. Наши вопросы страж порядка игнорирует. В порядке психологического опыта спускаем ему на бечёвке пачку сигарет. Оглянувшись, полицейский подмигивает, ловким движением отцепляет пачку и кладёт в карман. Совершив грехопадение, он становится дружелюбнее.

Между тем на причал въезжает, дребезжа всеми частями, музейный рыдван, оглушительно чихает, выпуская чёрное облако, и из кабины, кряхтя, выползают два старика. Они приветливо машут нам руками и подходят к борту. Не успеваем мы обменяться догадками, как старики хором спрашивают:

— Земляки, селёдки нема?

И замирают в безумной надежде. Им поясняют, что селёдка есть, но на камбузе и что это совсем не простое дело — разжалобить кока или начпрода.

— Ба-аночку селёдочки, хоть кусочек! — ноют старики.

Выясняется, что они живут в Уругвае больше шестидесяти лет и все эти годы изнывают по селёдке, потому что местные жители — мясоеды, которые и не подозревают о том, что на свете есть такое волшебное лакомство — селёдка. И как только в Монтевидео приходит русское судно, они бросают свои дела и бегут на причал — авось повезёт. В прошлом году кок одного транспорта, человек с большим сердцем по имени Степа, отвалил им по целой тихоокеанской селёдке, и если мы увидим Степу, то должны ему передать, что его имя с большим уважением вспоминается в Монтевидео. Конечно, банка или целая селёдка на каждого — это для нас слишком накладно, но если мы угостим их хотя бы парочкой ломтиков, то бог — он все видит! Он зачтёт этот благородный поступок.

Вечером кок долго выяснял, какой это негодяй вскрыл большую банку и вытащил из неё несколько селёдок…

Наконец все формальности были закончены, мы уселись в два больших автобуса и отправились на экскурсию по городу.

Цели туристов и устроителей экскурсий обычно диаметрально противоположны: первые хотят как можно больше увидеть, вторые — как можно быстрее закончить это канительное дело. Поэтому наши автобусы мчались по улицам как зайцы, за которыми гнались собаки. С гидом нам тоже не очень повезло: этот безупречно одетый и хорошо воспитанный юноша с ласковыми глазами молочного телёнка из всего великого и могучего русского языка усвоил несколько слов, привести которые, несмотря на их звучность и энергичность, я решительно не в состоянии. Пришлось объясняться на английском, каковым обе стороны владели одинаково уверенно, возмещая нехватку слов щёлканьем пальцев. Поэтому наш разговор удивительно напоминал треск кастаньет, а по окончании экскурсии гид не мог пошевелить кистью руки — у него распухли пальцы.

Монтевидео, город с более чем миллионным населением, производит впечатление неряхи. На улицах грязно; курильщики, отчаявшись найти урну, забрасывают тротуары окурками; скомканная бумага, конфетные обёртки и прочий мусор отданы на волю океанского ветра. Особенно удручает неряшливостью ведущая от порта в центр улица Колумба. Если бы великий мореплаватель мог знать, что его имя будет использовано с такой целью, он бы десять раз подумал, стоит ли открывать Америку.