Иван Михайлович любит Молодёжную, второй раз зимует он здесь начальником.

— Скоро в наших домах будет вода, — с немалой гордостью сообщил он.

— Пресной воды у нас больше, чем на Новолазаревской, рядом — два озера глубиной до тридцати метров, запас огромный. Такого обилия пресной воды в Антарктиде не имеет никто! Японцы на станции Сева вынуждены даже воду опреснять, у них жёсткая норма — шесть литров на человека в день. В Двенадцатую экспедицию они на санно-гусеничном поезде пришли к нам в гости и были совершенно потрясены, когда мы сводили их в баню. Экскурсоводом был Макнамара, он бегал по бане и гремел: «Лейте, не жалейте, у Титовского воды много!» На японцев Молодёжная произвела громадное впечатление, от станции они были в восторге. Правда, на обратном пути им досталось крепко. Неожиданно связь с их поездом прекратилась. Мы подготовили вездеходы, собирались было выйти их искать, как в последний момент Молодёжную вызвала Сева: «Все мы живы, если хотите убедиться, каждый из нас может выступить перед микрофоном!» Оказывается, головная машина их поезда попала в трещину на припае, провалилась с санями и радиостанцией, но люди успели спастись…

Мне вспомнился рассказ Гербовича о посещении Севы советскими полярниками. Тогда тоже было весело при встрече и довольно грустно — по возвращении. «Нас угостили ломтиками колбасы с воткнутыми палочками, — с улыбкой рассказывал Гербович, — и один из нас, С., стеснялся есть: а вдруг по палочкам считают, кто сколько съел? А после обеда я попытался прокатиться на японском вездеходе и сел за руль. Увы, машина оказалась рассчитанной на людей небольшого роста, я едва ли не вывихнул шею и вынужден был отказаться от дальнейших попыток… Расстались мы друзьями. Покинув японскую станцию, наш самолёт попал в пургу и врезался в ледяной купол — к счастью, так удачно, что лишь помял хвост».

Титовский не раз зимовал с Владиславом Иосифовичем Гербовичем.

— Как-то во время дрейфа на станции Северный полюс-7, — припомнил Иван Михайлович, — мы с Гербовичем расчищали взлётно-посадочную полосу. «Мы» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Гербович был самым могучим человеком на станции, как, наверное, и сейчас в экспедиции. Он насадил на кирку набалдашник с полпуда весом и одним ударом отбивал от тороса столько льда, сколько я за двадцать. Он шёл впереди, как бульдозер, а я за ним — подчищал огрехи…

Иван Михайлович Титовский — зачинатель огородного промысла в Антарктиде. Ещё в 1961 году он создал первую оранжерею на Новолазаревской. Затем Иван Михайлович нашёл такого же одержимого напарника и в Двенадцатую экспедицию украсил оранжереей Молодёжную с помощью врача Леонида Подоляна. Землю они привезли в ящиках из Ленинграда, добавили в неё антарктической почвы (перетёртый камень) и подкормили солями — химикалиями. Температура, полив, электрический свет в полярную ночь, опыление — все на самом высоком научном уровне!

Когда ты входишь на эту небольшую остеклённую террасу в доме начальника Молодёжной, тебя поражает совершенно неожиданный для Антарктиды запах деревенского огорода. Вдали разгуливают по морю айсберги, вокруг — лунный пейзаж, а ты вдыхаешь пьянящий аромат цветущей зелени. Старожилы, которым не впервой видеть ошеломлённых новичков, весело смеются, чрезвычайно довольные произведённым впечатлением.

— В Двенадцатую экспедицию собрали полторы сотни огурцов и сотню помидоров, много редиса, лука, чеснока и щавеля! — гордо поведал Подолян.

— Загляните к ракетчикам, они тоже выращивают прекрасные помидоры. А Купри по нашей просьбе привёз из Австралии семена огурцов.

Я пошутил по поводу того, что скоро Молодёжной дадут план вывоза овощей в Москву, и по великодушному предложению Подоляна кощунственно съел зелёный огурец — безусловно, самый вкусный из всех, которые когда-либо доставались на мою долю.

Если мы, неофиты, смотрели на оранжерею с восторгом, то Игорь Сирота — с нескрываемой и так называемой «чёрной» завистью. Он в Мирном тоже огородничал в своём доме № 6, один ящик земли привёз с собой, а другой тихо позаимствовал на передающей радиостанции. Игорь сумел вырастить зелёный лук, который ели целый год, но с другими овощами получилась осечка: был лишь собран урожай из двадцати картофелин величиной с горошек.

Так что в Антарктиде продолжает уверенно лидировать оранжерея Молодёжной.

Самым частым гостем каюты, в которой жили Дима Колобов и я, был Арнаутов. Гена скучал. Дежурили по камбузу мы раза три в месяц, а больше свою энергию на «Оби» тратить было негде. Поэтому, приходя в гости, Гена страстно любил беседовать с Димдимычем — иными словами, затевал с ним весёлую склоку.

Димдимыч, который в качестве геолога входил в состав группы, основавшей новую антарктическую станцию Ленинградская, был завален работой. Целыми днями он сидел за столом и составлял отчёт.

— Ну как дела? — проникновенным голосом интересовался Гена.

Димдимыч продолжал вдумчиво изучать свои листы.

— Ты не находишь, что в профиль он похож на Эйнштейна? — громким шёпотом спрашивал меня Гена. — Если мысленно обрить ему бороду и присобачить усы…

Димдимыч бормотал сквозь зубы какое-то ругательство. Гена с наслаждением вслушивался и кивал.

— Запиши эту мысль, чтобы она не пропала для науки! — советовал он.

— Две-три такие яркие мысли — и диссертация готова. Помню, однажды…

— Видишь, пингвин на льдинке барахтается? — Димдимыч указывал пальцем в окно. — Выйди на палубу и проори эту историю ему!

— Нет, ты тоже поймёшь, я постараюсь доступно, — ласково говорил Гена. — Так вот, помню, однажды…

— И чего это тебя сюда принесло? — стонал Димдимыч.

— Не понимаю, — обижался Гена. — Сам пригласил меня в гости, за фалды, можно сказать, в каюту втащил, от работы оторвал, а теперь…

— Не приглашал я тебя! Не дождёшься!

— Как это — не приглашал? — ужасно удивлялся Гена. — Тогда я возьму и уйду.

— И правильно сделаешь! — веселел Димдимыч.

— Впрочем, — менял своё решение Гена, поудобнее устраиваясь на диване, — у меня есть немного свободного времени. Раз я тебе нужен — смело рассчитывай на меня.

Тщетно Димдимыч заверял, что единственная услуга, которую Гена может ему оказать, — это раствориться в воздухе.

Ничего не добившись, Димдимыч вынужден был применять навеки осуждённый общественностью, но все же ещё не устранённый из нашей действительности метод прямого подкупа.

— Уйдёшь, если я подарю тебе свою фотографию? — вкрадчиво спрашивал он.

— А зачем мне твоя фотография? — отмахивался Гена. — Я тебя и так вижу по десять раз в день, что само по себе удовольствие более чем сомнительное. Охота мне была ещё смотреть и на твою фотографию! Рехнёшься в два счета.

— Нет, не мою личную фотографию, которую ты на коленях не выпросишь, — уточнил Димдимыч, — а заснятую мною фотографию императорского пингвина.

После длительного и шумного торга Гена выбирал себе одну из мастерски сделанных Димдимычем фотографий и на время оставлял его в покое.

Однако за время перехода из Мирного в Молодёжную мучитель и его жертва так привязались друг к другу, что решили вместе «отзимовать на куполе Антарктиды».

Я уже рассказывал, что одной из задач группы Арнаутова была заготовка снежных монолитов на различных станциях. Полтонны снега со станции Восток уже мёрзло в холодильнике на верхней палубе, теперь очередь была за монолитами с Молодёжной. Чтобы обеспечить стерильную чистоту снега, группа Арнаутова должна удалиться на почтительное расстояние от всякого жилья. И начальник сезонной части экспедиции Павел Кононович Сенько утвердил план, по которому Арнаутов, Терехов и Колобов на несколько дней отправлялись «зимовать» на седьмой километр. Для похода был выделен балок на четыре спальных места с крохотным камбузом, который тут же украсился лозунгом: «Горячий привет покорителям Антарктиды — группе Арнаутова!». А самого руководителя группы я застал в тот момент, когда он разъяснял начпроду эпохальное научное значение предстоящего похода.