— Товарищи участники экспедиции и члены экипажа! — разнеслось по судовой трансляции. — Прямо по курсу в двух милях виден дизель-электроход «Обь». Любителям рекомендуется зарядить свои аппараты и стремглав бежать на верхнюю палубу!

Долгожданная минута! Такой дружный топот сотен ног мне доводилось слышать только в театре, когда зрители, сшибая друг друга, неслись в гардероб.

— Где, где она? — потрясая фотоаппаратом, суетился любитель.

— О, дайте, дайте мне бинокль! — стонал другой. — Три компота за бинокль!

— Предложи капитану, — советовали ему. — Он наверняка согласится.

— Вот она!

— Где, где?

— Видишь остроконечный айсберг?

— Ну, вижу.

— А две мачты слева?

— Вижу!

«Обь» нетерпеливо поджидала нас у кромки ледяного поля — совсем как у памятника Пушкину под часами. В её приветственных гудках слышался упрёк: «Сколько времени здесь торчу, могли бы поторопиться!» По сравнению с изящным, одетым во все белое красавцем «Визе» она выглядела замарашкой в своём видавшем виды комбинезоне: обшарпанная, битая льдами, нагруженная сверх всякой меры работяга «Обь». Огромная и могучая, она снисходительно поглядывала на «Визе», как смотрел бы уверенный в себе силач на разодетого в пух и в прах тонконогого франта. Ещё бы! Без «Оби» во льдах мы и шагу не сделаем, «Обь» — ледокол, и ведёт его знаменитый полярный капитан Эдуард Иосифович Купри.

Гудки, ракетные залпы, радостный рёв двух экипажей и обеих частей экспедиции! А тут ещё послышался гул, и овации вспыхнули с новой силой: это из Мирного прилетел самолёт, ледовый разведчик. Он сделал над нами несколько кругов, сбросил вымпел, помахал крыльями и, запечатлевшись на нескольких километрах фото— и киноплёнки, скрылся из виду. Один лишь я перевёл два десятка кадров, из которых годным для печати, увы, оказался только один, на нём с великолепной резкостью отобразился чей-то скальп.

До Мирного осталось несколько десятков миль пути. «Обь» шла от нас в двух-трех кабельтовых,[5] вернее, не шла, а вползала на лёд, продавливая в нём канал — что-то вроде посыпанной песочком пешеходной дорожки для идущего сзади франта с его лакированными штиблетами. С момента встречи вся Пятнадцатая экспедиция оказалась в сборе. На борту «Оби» находились и несколько наших восточников: механик-водитель Федор Львов, радист Герман Флоридов, повар Павел Смирнов и научный сотрудник по ионосфере… Василий Сидоров. Вы вправе мне не поверить, но произошло уникальное совпадение: на станции Восток будут жить два Василия, обладатели редчайшей фамилии Сидоров. Поэтому давайте отныне условимся: специалиста по ионосфере будем именовать Василий Сидоров-второй.

Между тем на «Визе» начался ажиотаж, все спешно сворачивали свои дела. У душевых кабин выстроились очереди: на материке воду придётся экономить, там такого удовольствия не испытаешь. Парикмахеры-самоучки работали, как автоматы, подстригая клиентов по последней антарктической моде: «под нулёвку». Пышные, годами лелеемые шевелюры летели на пол. Внутренне содрогаясь и проклиная себя за опрометчивое решение, оболваненные жертвы моды мрачно смотрелись в зеркало. А за обедом в кают-компании стоял сплошной стон. Один из сидящих за нашим столом (кажется, это был я) взглянул на дынеобразную, с какими-то причудливыми уступами наголо остриженную голову доктора Д. — и подавился сливовой косточкой из компота. Интеллигентный и обаятельный доктор, который стараниями механика-водителя Лёши Поспелова приобрёл внешность беглого каторжника, с мужеством философа игнорировал соболезнования и стоически, хотя и не без некоторого уныния, нёс свой крест.

Веселила кают-компанию и ставшая традиционной дружеская перебранка между Григорием Мелентьевичем Силиным и старпомом. Заместитель начальника экспедиции по хозяйственной части, большой мастер розыгрыша, уже давно заронил в душу старпома смутное беспокойство, ибо не упускал случая обронить замечание такого рода: «Хорошая на „Визе“ посуда, неплохо бы захватить кое-что с собой» или: «А почему бы нам не взять в Мирный судовые столярные инструменты?» Ежедневно повторяемые, эти реплики убедили старпома, что Силин готов растащить «Визе» по частям.

— Владислав Иосифович, — вкрадчивым голосом говорил Силин, — я дал ребятам указание подготовить к выгрузке запасной судовой винт. Хороший металл, пригодится слесарям для поделок.

— Эммануил Николаевич, — тут же обращался к капитану старпом, — я приказал боцману установить круглосуточную вахту по охране материальных ценностей.

— Не поможет, — посмеивался Силин, — всё равно, когда экспедиция высадится на берег, от «Визе» останется голый корпус!

Кстати говоря, боцман Василий Павлович Алексеев в этот день поразил меня своим воистину волшебным даром телепата. После встречи с «Обью» я побежал и радиорубку и столкнулся на лестнице с боцманом. Увидев в моей руке исписанный листок, он ухмыльнулся и сказал:

— «Пробиваемся вслед за „Обью“ к Мирному в тяжёлой ледовой обстановке»?

— Почти слово в слово! — изумился я. — Расскажите, как угадали? Вы же не видели, как я писал!

— Секрет фирмы, — продолжал ухмыляться боцман. — Обыкновенное чтение мыслей на расстоянии!

— Нет, в самом деле?

— Ну а если в самом деле, то я знаю вашего брата корреспондента, все одно и то же пишут. Как в «Золотом телёнке»: «Из трубы паровоза валит дым!»

И ушёл, снисходительно похлопав по плечу озадаченного корреспондента.

Радиограмму я, конечно, выбросил в урну и побежал сочинять другую, по возможности без ярко выраженного штампа.

На следующее утро «Обь» пробила нам дорогу к припаю. До Мирного осталось не больше пятнадцати миль. Морское путешествие закончилось, между судами и берегом — сплошной припайный лёд. Впрочем, это ещё неизвестно, сплошной ли он, чаще всего под невинным снежным покровом скрываются трещины. В одну из них в Первой антарктической экспедиции провалился вместе с трактором Иван Хмара. В другой трещине в начале этого года погиб при транспортировке грузов с «Оби» Василий Рыскалин…

С борта «Оби» на припай спустились два научных сотрудника, их задача — проверить надёжность льда. Столпившись у фальшборта, мы следили за их работой, следили с замиранием сердца — что ни говори, а скоро и нам спускаться на этот лёд. Но нашему настроению не суждено было долго оставаться торжественным. Протирая по пути очки, подошёл один товарищ, сощурил близорукие глава и с абсолютно неожиданным энтузиазмом заорал во все горло:

— Ребята, смотрите! Какие большие пингвины!

Под всеобщий хохот «очкарик» бежал с палубы. А вскоре действительно появились пингвины Адели, или адельки, как их фамильярно здесь называют. Они мчались к нам со всех ног, ужасно боясь опоздать, спотыкались и падали, проползали десяток метров на животе и снова поднимались. Отдышавшись, адельки застывали как статуэтки — позировали.

Но любоваться пингвинами было некогда. С «Оби» уже сгружали самолёты, и восточникам, летящим первыми рейсами, было велено готовиться к выходу на лёд.

Я помчался в каюту за вещами. Помню, что в эту минуту мне вдруг пришла в голову парадоксальная мысль:

«Я единственный участник экспедиции, который не связан никакими обязанностями, кроме дежурства на камбузе. Я могу остаться на „Визе“, десяток дней побродить по Мирному и ещё через месяц вернуться домой. Поездка сюда, Мирный, поездка обратно — будет собран неплохой материал, и никто меня не осудит. Подумай, пока не поздно! В середине февраля ты можешь обнять своих родных!»

«Если ты это сделаешь, — отвечал другой голос, — я буду презирать тебя до конца жизни. Соскучился? А ребята, которые вернутся домой через четырнадцать-семнадцать месяцев, не соскучились? Глупец! Ты будешь встречать Новый год не в Центральном Доме литераторов, а на станции Восток! Ты побываешь на всех советских антарктических станциях! Дави в зародыше это жалкое искушение — и в самолёт бегом марш!»