В распоряжении экспедиции было около тысячи кинофильмов, из них полсотни хороших и десяток отличных. Беспристрастная комиссия распределила их по станциям. Делёж сопровождался бурными сценами. На глазах гибли репутации многих титулованных деятелей кино — их побитые молью и обветшалые картины не выдержали проверки временем. Когда списки были утверждены, продолжались закулисные сделки: «Мёртвый сезон», «Берегись автомобиля! „и „Девять дней одного года“ шли по курсу один к двадцати, популярный «Фитиль“ меняли на десяток других безликих картин, а полнометражный шедевр о борьбе за повышение поголовья верблюдов отпихивали от себя руками и ногами — берите даром.

Умудрённый опытом Владислав Иосифович Гербович дал начальникам станций добрый совет: в период зимовки просматривать фильмы в алфавитном порядке. Что ни говорите, а какая-то перспектива. Сегодня проглотишь жидкую похлёбку, завтра набьёшь оскомину засахаренным вареньем, зато послезавтра насладишься превосходным бифштексом.

— Согласны крутить фильмы по алфавиту? — спросил Сидоров, когда мы прилетели на Восток.

— Согласны!

— Тогда сегодня смотрим… — Сидоров взглянул на список и содрогнулся, — …кто хочет, пусть смотрит, а лично я почитаю книжку.

Подавляющим большинством голосов с разумным и даже мудрым планом тут же покончили, и киномеханик-самоучка Тимур Григорашвили пошёл на склад снимать сливки. Как и следовало ожидать, лучшие фильмы были проглочены за две недели.

— Кто вас предупреждал? — поругивал Сидоров обескураженных ребят. — Теперь подряд смотрите это!..

И ребята вздыхали: смотреть это… никто не хотел.

Выручил Гербович, распорядившись дать восточникам взаймы на время полётов несколько лучших фильмов из Мирного. Пусть временное, но всё-таки облегчение.

И сегодня у нас аншлаг: экипаж Ермакова привёз «Мёртвый сезон». Кают-компания и холл были забиты до отказа, даже Ульев пришёл, не в силах преодолеть искушение.

Знаете жестокую детскую забаву: собака глотает привязанный на ниточке кусочек мяса, и его тут же вытаскивают обратно? Примерно так, как эта собака, чувствовали себя через полчаса взбешённые зрители.

Говорят, что вещи не имеют души. Ерунда! Бьюсь об заклад, что у нашего киноаппарата душа была. По-ослиному своенравный и упрямый, он постоянно выбрасывал такие коленца: идёт журнал о ремонте животноводческой фермы или фильм с подобного рода интригующим сюжетом — аппарат фиксирует каждую деталь; начинается кинокомедия или детектив — аппарат фыркает, чихает, брюзжит и поминутно рвёт ленту. Пытаясь его укротить, Тимур шёл на хитрость: снова пускал журнал. Хитрость удавалась. Тогда Тимур осторожно вытаскивал журнал и вставлял фильм. Взрыв проклятий! Вместо лиц — расплывчатые пятна. Прояснялись лица — отключался звук. Возникал звук — лучше бы его и не было: дикий, хриплый рёв.

Высказав в адрес механика массу тёплых и нежных слов, обозлённые зрители собирались было разойтись по комнатам, как Юре Зеленцову явилась спасающая вечер идея.

— Три дня прошло, уже можно, — шепнул он мне.

— Конечно, — спохватился я, вытаскивая из кармана листок, — Игорь, тебе радиограмма!

Игорь Сирота с интересом взял радиограмму, а ребята на цыпочках возвратились в холл.

Три дня назад, во время чаепития за круглым столом, заговорили о предстоящем первенстве мира по футболу. Мы обменивались мнениями, гадали о составе сборной — словом, вели шумную, бесплодную и вечно любимую болельщиками дискуссию. И вдруг Игорь Сирота спросил:

— А где будет проходить чемпионат?

Все на мгновение оцепенели — настолько чудовищно безграмотным был вопрос. Этот человек не знал, что центром мирового футбола на сей раз становилась Мексика!

— Как где? В Ленинграде, конечно, — с непостижимым хладнокровием ответил Юра Зеленцов.

— Да ну? — оживился Игорь. — Вот здорово! А когда?

Не было бы нам прощения, если бы мы упустили такую возможность!

— Ты что, с Луны свалился? — с удивлением спросил один из вас. — Тридцать первого мая.

— Значит, успеем? — обрадовался Игорь. — Ребята, а как попасть на стадион? Я ещё ни разу не был.

— Действительно, с Луны, — удручённо сказал другой из нас. — Все уже послали заявки, а он только спохватился! Для полярников Антарктиды выделено сто абонементов, каждый имеет право на один. Радируй, пока не поздно.

— Но мне одного мало, — огорчился Игорь, — я с женой хочу пойти. Может, кто уступит, а, ребята?

Остальное было делом техники. За три бутылки коньяку (по возвращении в Ленинград) Юра уступил своё право на абонемент, и по срочно составленной в соседней комнате форме Игорь отправил радиограмму на имя директора стадиона. Посвящённый в розыгрыш Гера Флоридов принял её, оформил и «передал» в эфир.

Три дня, стараясь не переборщить, мы подогревали в Игоре радость по поводу его неслыханной удачи, посмеивались над Юрой, который «продал первородство за чечевичную похлёбку», и ждали своего часа.

Итак, Игорь взял радиограмму, уютно уселся в кресло и углубился в чтение. Двадцать пар глаз с огромным вниманием следили за каждым его движением. Прочитав, Игорь повертел радиограмму в руках, потряс головой и снова уставился в листок. Потом, усвоив суровую истину, взглянул на наши напряжённые лица, вздрогнул от сдавленного рыдания за своей спиной, ухмыльнулся и пробормотал:

— Негодяи же вы, братцы…

И — грянул гром!

Знаменитую радиограмму я выпросил у Игоря на память. Вот она:

Конечно, после такой инъекции смеха никому не хотелось уходить к себе и в себя. Началось очередное и стихийное заседание филиала «Клуба 12 стульев», как всегда, за чашкой чаю. Речь шла о розыгрышах.

— У нас в ЛАУ, — прихлёбывая из чашки, говорил Коля Фищев, — день без розыгрыша считался потерянным. А что? Тысяча здоровых ребят в казармах — нужно ведь куда-то девать избыток энергии. Вот коллектив и воздействовал на отдельные недостатки отдельных товарищей. У одного курсанта была привычка: по пробудке спросонья совал ноги в ботинки и бегом в туалет, чтобы успеть без очереди. Эгоизм? Безусловно. Прибили ботинки гвоздями к полу. Подъем! Сунул ноги в ботинки, рванулся — и увы. Пять минут отдирал гвозди, опоздал и получил заслуженное взыскание. А в другой раз перевоспитали одного начальника, который страстно любил в наши свободные часы объявлять учебные тревоги. У нас существовала пожарная команда, комплекто¬вавшаяся дежурными из разных рот. Но пожаров давно не случалось, и дежурные привыкли заниматься своими делами. Этого Н. вынести не мог: как так, группа есть, а дела нет! И вот однажды он тихонько поджёг в парке сухостой и объявил тревогу. Никого! Десять минут бегал по училищу — никого! А сухостой-то горит, безобразие получается. Пришлось самому часа два тушить пожар…

Большинство восточников — ребята совсем молодые, и курсантские проделки свежи в их памяти. Розыгрыши эти, как правило, бесшабашно-весёлые и не всегда на грани дозволенного. Ничего по поделаешь, слишком велика у молодёжи потребность, как говорится, в здоровом смехе. И он, не умолкая, гремел в нашем филиале.

— Перед ответственной командировкой Володя проходил медкомиссию, — излагал очередной оратор. — Вошёл к невропатологу, сидят женщина-врач и сестра. Назвал себя и стал ждать указаний.

— Чего стоишь? — как-то грубо спросила врач. — Садись… Расселся, как у тёщи в гостях! Встань! Да по-человечески, а не как статуй Бельведерский! Раздвинь пальцы. Не тычь в глаза, дуб ты этакий! Раскрой рот. Смотри, Зина, какое глупое выражение лица. Не пациент, а осел какой-то! Сколько классов закончил, два или три?