Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В центре внимания походников оказался Тимофеич, к которому походники относились с особенной любовью — сознавали, что во многом обязаны ему жизнью. В самых общих словах я слышал об этой истории и, когда в ожидании обеда мы уселись за стол, попросил Евгения Александровича Зимина рассказать о ней подробнее.

— А что? История поучительная, — согласился Зимин. — Здесь находятся несколько участников того похода, если что-нибудь забуду — добавят. Расскажем, ребятки?

— Начинай, папа, — кивнул механик-водитель Виктор Сахаров. — Выручим!

— Как вы знаете, — начал Зимин, — уходить в поход на Восток нужно в первых числах декабря, чтобы возвратиться в Мирный до мартовских морозов. Хочешь жить — уважай Антарктиду, путешествуй по ней полярным летом. Мои ребятки любят жизнь не меньше всех других и законы антарктические уважают, но обстоятельства сложились так, что год назад мы вышли из Мирного лишь 19 января. Понимали, что на обратном пути хлебнём горя по уши, но разве кто-нибудь отказывался от похода, праздновал труса?

— Никто не отказывался, папа, — подтвердил механик-водитель Александр Ненахов. — Никто не праздновал.

— До Востока дошли нормально, к концу февраля, — продолжил Зимин. — Отдохнули немножко, оставили на станции французских гляциологов и отправились домой, в Мирный. И как раз началась такая тропическая жара, что хоть рубашку снимай и загорай: шестьдесят градусов ниже нуля… Тимофеич, приступим к обеду — первый тост за тебя! Выручил ты нас, подарил десять бочек отличного топлива, от своих дизелей оторвал, щедрая душа. Наше топливо оказалось никудышным — слишком быстро густело, не годилось оно для работы в мартовские морозы. Да, поздновато двинулись мы в обратный путь…

И вот что происходило на обратном пути.

Через несколько суток морозы достигли минус семьдесят два градуса. Такая температура для Востока вообще нормальная, вроде 36,6 для человека. Но в эти дни инструкцией запрещено работать на свежем воздухе более пятнадцати-двадцати минут подряд.

Походники же работали, не считая часов, почти круглые сутки! И не в тёплых кабинах, а именно на свежем воздухе: только на разогрев моторов иной раз уходило по двенадцать часов. Я так и не смог подобрать сравнение к этой работе. Убеждён, что это не преувеличение: никогда и нигде природа так не испытывала человека на прочность.

Шли ночью, — вспоминал Зимин, — а днём, когда температура градусов на пять-шесть выше, останавливались чтобы немного передохнуть и «в тепле» запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места: наше топливо мотор не брал… На сто восемьдесят пятом километре Антарктида подкинула нам ещё один подарочек: засвистел ветер. Выйдешь из кабины — режет, как бритвой, а выйти пришлось всем: стихийное бедствие! Выхлопная труба одного тягача перегрелась, порывом ветра подхватило искры и сыпануло на балок. Тот вспыхнул, а внутри — баллоны с газом. Ребята рвались спасать имущество, но я не разрешил: в любое мгновение балок мог взлететь в воздух. Лишились мы радиостанции и почти всех запасных частей, сгорели и личные вещи. К счастью, успели сбросить с крыши балка ящики и мешки с продовольствием, да и тягач отвели в сторону.

— Зато каким фейерверком полюбовались! — улыбнулся механик-водитель Юрий Копылов.

— Взорвался ящик с ракетами и бак с соляркой, — разъяснил Виктор Сахаров. — Зрелище как в День Победы! А горящий соляр разлетался, словно пущенный из огнемёта.

— Жаль, кинокамера в балке сгорела, — вздохнул Ненахов. — Какие бесценные кадры пропали для мирового киноискусства — салют в Антарктиде в честь Восьмого марта!

— Ну, положим, тогда это зрелище вызывало другие эмоции, — заметил Зимин. — Однако через восемнадцать дней добрались до Комсомольской — как раз твоего горючего, Тимофеич, хватило. Здесь у нас было запасено ещё двадцать девять бочек. Поползли дальше. Люди, те держались, а вот техника начала сдавать. Тягачи у нас отличные, все иностранные полярники завидуют, но мороз-то лютый! Не вам, восточникам, рассказывать, что при таком космическом холоде металл становится хрупким, как стекло. Стальные водила не выдерживали груза пустых саней — лопались, с гусениц летели пальцы, разрывались маслопроводы, выходили из строя фрикционы. А каково при минус семидесяти лежать на снегу под мотором? Все поморозились — руки, лица потрескались, покрылись корками. В рукавицах с металлом не очень-то поработаешь, а голые ладони отрывали от стали без кожи… Ребятки, не забудете про наши ремонты в том походе?

— Не забудем, папа, — заверил Виктор Сахаров. — Особенно как главные фрикционы перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова! Лез всегда наш Илья Муромец в миниатюре — Васек Соболев.

— Васек раздевался до кожаной куртки, — припомнил штурман поезда Николай Морозов, — и перебирал фрикцион. «Хватит, Васек, погрейся!» — кричат ему, а он: «Разогреешься — потом быстрее замёрзнешь!» И часами работал, пока не заканчивал ремонт. В одной куртке работал, в то время как мы вообще одежду не снимали, даже на камбузе!

— Мы называли свой камбуз «Ресторан „Сосулька“, — улыбнулся Ненахов.

— Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не в белом халате, а в шубе и меховых рукавицах? Бывало, сунешь ложку в рот — и стараешься отодрать без крови.

Да, металл стал хрупким, как стекло. Но люди — твёрдыми, как железо. Они подшучивали над своими трудностями, им и в голову не приходило, что перенесённого ими в этом походе не испытал ни один человек на Земле. Потом мне рассказывали, что на этих чуть не вдвое похудевших ребятах живого места не осталось — так она были изранены чудовищными холодами, при которых доселе человек не работал. И никто из них не сдался, ни разу не пожаловался на смертельную усталость не только потому, что это было бессмысленно, но и потому, что пятидесятилетний Зимин, уставая больше всех, всем своим существом излучал непреклонную волю. И походники готовы были на любые муки, лишь бы не уронить себя в глазах папы Зимина! Они знали, что на фронте он много раз под огнём фашистов вытаскивал с поля боя подбитые танки — так неужели не доведёт до Мирного искалеченные Антарктидой тягачи? Доведёт!

— С грехом пополам дотянули до станции Восток-1, — продолжил Зимин.

— Это уже, считайте, половина пути до Мирного, Но облегчения не почувствовали. Во-первых, вновь задул ветер до пятнадцати метров в секунду, а во-вторых, запасённое в районе станции топливо оказалось прескверным — как мёд засахаренный. Что делать? Бросать часть машин и на остальных рвануть в Мирный? Можно. Никто бы вас за это не осудил — кроме вас, восточников. Не будет в Мирном достаточного числа тягачей — сорвётся следующий поход на Восток. Значит, пришлось бы закрывать станцию. Поэтому решили: до последней возможности тянуть машины к Мирному. Технологию разработали такую. Палками и лопатами черпали из бочек топливо, которое превратилось в киселеобразную массу, накладывали в ведра и доводили на кострах до жидкого состояния; потом насосами закачивали в бак и бежали заводить мотор, пока топливо не замёрзло. И так — каждый день…

— А за двести пятьдесят километров до Мирного — пурга за пургой. Даже «Харьковчанка» и та скрылась под снегом. Простояли дней десять, не высовывая носа, для многих эти дни были чуть ли не самыми тяжёлыми. Только вышли — снова замело. Последние сто километров шли вслепую, в сплошную пургу, пережидать уже не было ни сил, ни терпения. Машины теряли колею, приходилось выходить из кабин, ощупью искать след и выручать товарищей. Только у зоны трещин простояли до появления видимости — ведь в глубине одной из них навеки покоится со своим трактором Анатолий Щеглов, наш товарищ, светлая ему память. Вот и все. Через два месяца, к Первому мая, доплелись на честном слове до Мирного — прокопчённые, обмороженные, грязные до невозможности. По сравнению с тогдашним нашим видом сегодня мы как джентльмены, лорды перед королевским приёмом!.. Отдохнули, подлечились и стали готовиться к новому походу…

38
{"b":"24183","o":1}