Почтительно слушая фюрера, начальник абвера вновь и вновь мысленно вопрошал: как могло случиться, что во главе государства и нации оказался этот жалкий маньяк? Вспомнив строчку из истории болезни Гитлера о невралгических, психических и прочих патологических осложнениях, Канарис, сам того не желая, пристально глянул на его бескровное, как у скопца, лицо с бешено блуждающими глазами, прямым большим носом и, словно приклеенными для потехи, топорщащимися черными усиками, мельком окинул взглядом его низкую, с впалой грудью фигуру, неистово жестикулирующие длинные руки, тонкие и очень короткие ноги… И вдруг Гитлер, как выключенный радиоприемник, оборвал на полуслове свою речь. Полным безумия взором он уставился на адмирала, словно догадывался о его крамольных мыслях.

Но Канарис не смутился. Будто не замечая резкой перемены в состоянии фюрера, он спокойно, в унисон только что высказанным соображениям, сказал:

— Я хорошо понимаю вас, фюрер. Безотказно действующий механизм во всех сферах государственной жизни — непременное условие торжества величественных идей национал-социализма. Но, фюрер, как это ни печально, нередко приходится сталкиваться со злоумышленниками, ухитряющимися подсыпать песок в хорошо налаженный механизм…

— Это должно быть исключено полностью! Тем более в вашем, адмирал, ведомстве, действующем за пределами рейха! — резко возразил Гитлер, впиваясь остекленевшими глазами в белокожее, предельно спокойное лицо начальника абвера. И, точно сорвавшаяся с цепи овчарка, он вдруг ринулся к нему вплотную, все так же пристально всматриваясь в его глаза, словно желая проникнуть в самые извилины мозга своего начальника разведки.

А Канарис по какой-то неуловимой ассоциации вспомнил в эти секунды одного тюремного патера, к вороту мантии которого он «припал» много лет назад во имя спасения собственной жизни. И вдруг ему захотелось так же, как тогда, вцепиться обеими руками в худосочную шею, на которой держалась голова этого безумца со спадающей прядью жидких волос, и душить… Душить крепко, долго.

С трудом, напрягая всю силу воли, Вильгельм Канарис заставил себя не сдвинуться с места, удержаться от соблазна, не шевелиться и продолжать разговор в спокойном деловом тоне.

— Если позволите, фюрер, я доложу о мерах, предпринятых абвером для упрочения нашей агентуры в Великобритании…

— Опять эти англосаксы подложили нам свинью?

— К сожалению, фюрер, это так. Но мы покончим с этим!

— Хочу верить… — скептически заметил Гитлер и, круто повернувшись, направился к креслу за своим столом.

Канарис облегченно вздохнул.

— Позвольте вкратце изложить суть наших контрмер и…

— Я слушаю, слушаю… — нетерпеливо прервал Гитлер, — но хочу прежде всего, чтобы вы уяснили, адмирал, что незаменимый людей в рейхе нет… Кто не способен работать со мной, кто не дорожит честью партии, не предан конца немецкой нации — пусть убирается! Я поставлю молодых, энергичных, крепких, жестких людей. Таких, например, как Гейдрих… Он молод, а как плодотворна его кипучая деятельность! Почему же люди, подобные ему, должны оставаться на второстепенных ролях?! Это не только несправедливо по отношению к человеку, преданному мне всем своим существом, но еще и преступно по отношению к германской империи, вступившей на путь величайших исторических свершений!

Для Канариса не был новостью излюбленный фюрером прием — расхваливать человека, антипатичного собеседнику. В таких случаях Гитлер с особым усердием превозносил эсэсовцев.

— Совершенно справедливо, — сдержанно, будто не к нему относилось предупреждение, ответил Канарис и, спокойно рассказав о мерах, принятых абвером против действий английской контрразведки, коснулся вопроса об оценке информации, поступающей из-за границы. Этим начальник абвера в самой категорической форме выразил свою неудовлетворенность.

— Эффективность использования верховным командованием сухопутных сил империи ценнейших сведений, — заявил Канарис, — равна подчас нулю.

Гитлер порывисто переменил позу, но начальник абвера, как бы не замечая его реакции на столь категоричное и нелестное замечание в адрес ближайших сподвижников фюрера, настойчиво продолжал:

— Основная причина этого вопиющего явления состоит в том, что отдельные лица, облеченные властью в генштабе, все еще пребывают в плену версальских ограничений, практикуют давно отжившие методы использования сведений, которые абвер добывает по вашему приказанию, фюрер…

Наступила пауза. Канарис хотел проверить, какое впечатление произвели его слова на Гитлера. Это был первый зонд, запущенный начальником абвера, перед тем как окончательно решить: следует ли ему и дальше развивать «наступление» или благоразумнее пока воздержаться?

Гитлер уставился в сине-голубые хитрые глаза адмирала и, не меняя позы, вполне умеренным тоном предложил Канарису продолжать.

— Я твердо убежден, что ныне, когда германская нация стоит перед грандиозными свершениями, возглавлять вермахт следует вам, фюрер…

Заявление начальника абвера несколько озадачило Гитлера. Однако он не пустился в рассуждения, как ожидал Канарис, а лишь спросил:

— У вас есть основания считать главнокомандующего сухопутными силами несостоятельным?

Вопрос был задан в лоб, и Канарис еще не улавливал преследуемую Гитлером цель. Но он все же догадывался, что в отношениях между фюрером и главнокомандующим сухопутными силами генералом фон Фричем не все обстоит благополучно. Канарис утвердился в этой догадке, когда Гитлер упомянул об «узкогрудых ничтожествах». Так бывший ефрейтор кайзеровской армии порою именовал некоторых деятелей из генерального штаба, не одобрявших его новой стратегии.

Искушенный в интригах адмирал без флота ответил:

— Я прошу, фюрер, быть снисходительным к тому, что я скажу, и не принимать за лесть то, что, к счастью для немецкой нации, является непреложным фактом. Вы являетесь инициатором, творцом и душой всех планов и начинаний рейха. В своих замыслах вы исходите из принципов совершенно новой стратегии, и я убежден, что никто из тех, кто возглавляет вермахт, при всей преданности идеалам национал-социализма не в состоянии до конца ощутить или хотя бы понять широту и историческое значение ваших замыслов! Поэтому вполне закономерно, что никто из них не в состоянии неотступно, без малейших промахов и колебаний осуществить эти грандиозные планы…

Гитлер слушал, приняв излюбленную позу — сложив руки на груди, склонив набок голову со свисающей прядью волос, сквозь которую исподлобья рассматривал маленького адмирала.

— Как я доложил вам, — продолжал Канарис, — для предупреждения дальнейших провалов в Великобритании, занимающей в планах рейха немаловажное место…

Гитлер раздраженно перебил:

— «Немаловажное место»?! Это не те слова, адмирал. Британия — один из наиболее первостепенных объектов в наших стратегических планах! И в самое ближайшее время мы основательно займемся ею. План «Смикер» я не намерен откладывать в долгий ящик, как бы этого ни добивались некоторые недоросли, возомнившие себя полководцами… Недооценка информации из-за рубежа — явление преступное! Однако и абвер, как я вижу, не преуспевает в вопросах, касающихся Британии? Это совершенно очевидно!.. Почему, например, до сих пор мы не имеем ясного представления о конструкции новой глубинной мины англичан?!

— Я докладывал вам, — робко ответил Канарис, — что чертежи…

— К черту чертежи! Мне нужно знать хотя бы в общих чертах, что представляет собой эта мина… Не понимаю, что мешает узнать это, если там действительно имеются верные нам люди?!

— Справедливо, фюрер. Мы имеем в лабораториях арсенала целую сеть агентов. Возглавляет ее наш человек — англичанин инженер Глейдинг…

— В таком случае он водит вас за нос!

— Позвольте заверить вас, фюрер, что этот англичанин — серьезный и заслуживающий полного доверия агент! Ему мы обязаны получением своевременной информации о четырнадцатидюймовой английской пушке. Кстати, фотокопии чертежей этой пушки были им присланы… Он же информировал нас и о новой глубинной мине…