— Папочка, дорогой, здравствуй!

Но отец, сурово взглянув на Илью, отвернулся к своим спутникам и пожал плечами, давая понять им, что этот худощавый мальчуган обознался.

Илья так и застыл с вытянутыми руками. Кровь прилила к голове, неровно и гулко забилось сердце. Он почувствовал себя маленьким беспомощным существом. Голова его с взлохмаченной шевелюрой медленно сникла, опустились руки, съежились костлявые плечи, а на смуглом лице выражение недоумения и растерянности сменилось гримасой искренне раскаявшегося и жаждущего прощения ребенка. Он хотел уйти, бежать, скорее скрыться от стыда, но не мог сдвинуться с места, чего-то ждал, на что-то надеялся.

В надежде на заработок подошел чистильщик обуви, потоптался возле комфортабельной машины, разглядывая ее с любопытством провинциала, а признав в одном из приезжих отца Ильи, приблизился к окаменевшему парню и с завистью сказал:

— Видал, на каком шиковом лимузине батя твой прикатил? А ты шляешься тут… Поди к нему, олух!

Илья встрепенулся и, как ужаленный, сорвался с места. Он бежал, не чувствуя, как обжигают босые ноги раскаленные камни тротуара, не помнил, как вытащил во дворе из-под корыта с дождевой водой ключ от квартиры, как оказался на диване.

Вскоре пришла мать. Обрадовалась, что сын дома, позвала его на кухню:

— Иди, сынок, я оладьи принесла!

Илья не ответил. Обеспокоенная, мать вошла в его темную комнатку, спросила, здоров ли он, и в ответ услышала заглушаемое подушкой рыдание. Из его бессвязных, прерываемых слезами слов мать с трудом поняла, что произошло, но утешить сына ей было нечем.

Как выяснилось, отец приехал с вояжерами крупной обувной фабрики в качестве проводника по Бессарабии. Местность он знал отлично. С неделю они прожили в гостинице, уезжая каждое утро в окрестные села и возвращаясь к вечеру в город.

За это время отец побывал у своих родственников, разговаривал со знакомыми. Домой он не заходил. А его ждали… Как его ждали! Все дни напролет! Вначале матери показалось, что муж, возможно, отвернулся от сына оттого, что тот предстал перед ним босым и не совсем опрятным. Она достала праздничную рубаху, отутюжила ему брюки, велела сходить к парикмахеру. А сам Илья с тщательностью начистил свои большие солдатские ботинки и с надеждой вновь побежал к гостинице, где остановились вояжеры с отцом! Войти Илья не осмелился и лишь ходил поблизости, подглядывая украдкой в щелку забора, за которым стоял во дворе автомобиль. Продолжалось так несколько дней, пока как-то перед вечером он не заметил, что ворота двора гостиницы открылись. Илья спрятался. Машина выехала, свернув к бульвару.

Изо всех сил Илья побежал вслед. На бульваре он заметил машину около кофейни. Немного спустя Илья решился войти туда. Он постарался сделать так, чтобы отец его заметил. И когда наконец-то они встретились взглядами и у Ильи замерло сердце, отец прошел мимо, как совершенно чужой, незнакомый человек…

Тяжело перенес Илья ту ночь. Матери было вдвое тяжелее. Кое-кто из родственников пытался уговорить отца помириться с женой, простить сына — он же поступил необдуманно, вспылил и теперь уже осознал свою ошибку. Но отец и слушать не хотел. И только накануне отъезда из Болграда он передал через своего родственника, что Лида здорова, учится… С тех пор ни Илья, ни его мать ничего не знали о нем и о Лидочке. Порою доходили слухи: кто-то кому-то сказал, что видел отца в каком-то городе, но всякий раз оказывалось невозможным доискаться того человека, который сам, своими глазами видел его. Скорее всего, эти слухи были плодом досужих выдумок, без которых жизнь обывателей в этом городишке была бы даже для них несносно скучной.

Нерадостные события жизни семьи Томовых еще долго служили пищей для злых и добрых языков, одинаково падких на житейские сенсации. Бестактное, неумеренное проявление сочувствия жалило Илью так же больно, как и выходки злорадствующих кумушек, окликавших его на улице чуть ли не за версту, чтобы еще и еще раз задать набившие оскомину вопросы:

— Отец-то так и не объявился?

— Ни денег не шлет, ни писем и нос свой не кажет, говорят! Ай-яй-яй… Хорош батя, да-а!

— Сказывают, будто отец заявлялся?.. Неужто и поглядеть на тебя с матерью не захотел?

И даже главный сыщик болградской сигуранцы господин Статеску при встрече с Ильей ядовито заметил:

— Отец твой человек солидный, работает с вояжерами известной фирмы «Дермата»! Так что можешь им гордиться…

И вот теперь снова, как в то памятное лето, когда отец приезжал в Болград и не захотел повидать семью, обмолвиться с ними хоть словом, Илья видел его всего лишь считанные секунды…

«Черный ворон» скрипел и трясся, скользя по мерзлому булыжнику. Глухо позванивали цепи кандалов. И вновь, как тогда, Илья почувствовал себя маленьким беспомощным существом. Не было сил поднять окоченевшие руки, чтобы вытереть обильные слезы. Он едва удержался на ногах, когда машина, круто свернув вправо, затормозила и, медленно въехав в небольшой двор, остановилась. Мотор заглох. В оконце Илья увидел заключенных в полосатых куртках, натужно толкавших двуколку, доверху нагруженную углем. Да, догадка его была верна. Его привезли в тюрьму Вэкэрешть.

Открылись дверцы кузова. Не чувствуя ног, Илья с трудом сошел с машины и предстал перед пузатым краснощеким тюремщиком с длинными седеющими усами. Рядом с ним стоял другой, в такой же черной форме с изрытым оспой лицом. Оба сосредоточенно разглядывали сопроводительный пакет с сургучными печатями и небольшой листок, врученный им конвоиром.

— Томов? — грозно спросил усач.

— Да, Томов… — стуча зубами, едва произнес Илья.

— Коммунист?

Илья пожал плечами и отрицательно покачал головой.

— Язык примерз? — рявкнул тюремщик.

— Я не коммунист… — поспешил ответить Илья.

— Кто же ты?

— Я… человек!

Рябой тюремщик с птичьим носом не спеша приблизился к Томову и со всего размаха ударил его по лицу. В глазах у Ильи блеснули серебристые звездочки, и он грузно повалился на землю.

— Ко мне поступаешь… — назидательно произнес тюремщик и нарочито шмыгнул носом. — Разве не знаешь?

Усач и конвоир одобрительно заржали.

— За что бьете? — прохрипел Илья, силясь подняться.

— Так, вобче… Для знакомства!

Обшарпанный и неуклюжий трансатлантический пароход, некогда славившийся скороходностью, медленно выходил из бухты, оставляя позади замызганные торговые суденышки, причудливые рыболовецкие баркасы, стоявшие в стороне грозные сторожевые суда британского флота и вытянувшиеся вдоль берега убогие киприотские строения. Широкий шлейф дыма, густыми клубами валивший из двух больших труб, словно черным занавесом заслонял остров.

В каютах, на палубах судна — всюду чемоданы, саквояжи, тюки и люди, люди, люди. Уставшие, возбужденные, встревоженные: впереди, там, где-то за этим синим маревом, их ждала новая жизнь. Какая будет она? Лучше ли той, что они сейчас оставляли?

Молодая женщина с гладко зачесанными, собранными в пышный узел черными волосами, увидев стоявшую поблизости испуганную хрупкую девушку в легком платьице, пригласила ее присесть рядом с собой на ящик.

— Битте! Битте, садитесь… — сказала она приветливо, взяв на руки своего мальчика лет четырех-пяти.

Ойя вопросительно взглянула на Хаима и, когда тот, улыбнувшись, ласково подтолкнул ее к черноволосой женщине, робко присела на край ящика. Ей чудом удалось вырваться из притона Стефаноса, скрыться от преследования мстительного и безжалостного Бен-Циона Хагера, но страх еще не прошел и не было ощущения счастья. Наоборот, она с тоской смотрела на море, принесшее ей столько бед. Ей казалось, что и сейчас море, яркое и спокойное, принесет ей несчастье.

Хаим тоже с трудом верил в то, что свершилось: вместе с Ойей он на палубе корабля! Это походило на чудо! И он не отрываясь смотрел на нежное лицо Ойи, гладил ее руку, дотрагивался до плеча, будто стараясь убедиться, что это не сон. Да, мир не без добрых людей. Если бы не тетя Бетя, не быть бы им вместе. Помог им и моторист-грек: фельдшерица когда-то спасла от верной смерти его больного ребенка. Он тайком доставил Ойю на пароход. Риск был велик, но одно обстоятельство, оставшееся и для моториста и для фельдшерицы загадкой, помогло осуществить задуманное. К тому времени, когда маленький катерок с гречанкой подошел к пароходу, царившая на нем суматоха улеглась. «Особо важный» груз, доставленный с берега людьми Бен-Циона Хагера и Стефаноса, уже лежал в двух основных трюмах. Изрядно уставшие матросы отдыхали, и никто из команды не заметил, как девушка, встреченная Хаимом, поднялась на борт судна.