Хаим развел руками, хотел что-то возразить, но Ионас прервал его.

— А между прочим, знаешь, что сказал один известный немецкий поэт, по происхождению еврей, относительно того, почему у евреев длинные носы? Он считает, что повинен в этом сам бог, поскольку обещал иудеям государство на обетованной земле, где реки будут молочными, берега кисельными и горы медовыми! Но вот уже почти две тысячи лет этот бог водит наших соплеменников за нос… Так что хватит с нас надежд на небо, хватит снисхождений… Теперь мы будем брать все своими руками, а в руки положим оружие!.. Вот так. Иначе останемся не только с длинным носом, но и со слишком длинной рукой… Достаточно ее протягивать! Милостыню мы больше ни у кого просить не намерены, как, впрочем, и на обещания и посулы не надеемся… Хватит!

Ионас горячился, размахивал руками, то и дело вытирал платком вспотевшие лоб и шею, плевался.

— У тебя остался единственный выход из создавшегося положения, — наконец решился Нуци Ионас высказать мысль, ради которой и пришел к Хаиму. — Пусть она едет себе туда, откуда приехала… Так будет лучше. Поверь мне. И с тебя свалится эта обуза! Ведь ты же с ней собираешься жить здесь, на земле предков, завещавших нам беречь чистоту веры! Здесь, а не где-нибудь в Европе. Неужели это трудно понять, честное слово?!

Понурив голову, Хаим молча слушал Ионаса; он не изменил позы, не проронил ни слова даже тогда, когда Нуци, заключив свою бурную тираду, назвал Хаима «поистине честным дураком».

— Имей в виду, — Ионас принял молчание Хаима за добрый знак и, чтобы окончательно сломить его колебание, проговорил, веско и злобно отчеканивая слова, — церемониться с тобой не будут! Не поможет ни Соломонзон со своими миллионами, ни тем более я… Между прочим, твой фокус и мне доставил кучу неприятностей. Я же за тебя поручился и в какой-то степени отвечал за твои поступки! Потому-то тебе и оказали доверие. Да еще какое доверие! Подумать только, ужас! А ты вместо благодарности подводишь меня самым подлым образом!

— Можешь удивляться и обзывать меня последними словами, — тихо заговорил Хаим, — можешь угрожать расправой, но я Ойю никогда не оставлю… Ей-богу! Сказать, что я ее люблю, — не то слово. Я не мыслю себе жизни без нее…

Потеряв самообладание, Ионас схватил Хаима за ворот рубашки, рывком притянул к себе и яростно, брызгая слюной, прошипел:

— Холуц Волдитер, ты слюнтяй и глупец или просто предатель! Тебе юбка паршивой гречанки дороже нашего великого дела! Но знай, такие фокусы здесь заканчиваются плачевно. Пожалеешь, но будет поздно. В последний раз говорю тебе: кончай с этой девкой!

— Не будет этого!

Глазами, полными презрения и злобы, смотрел Ионас на жалкую, ссутулившуюся фигуру опечаленного, но твердого в своем решении Хаима.

— Хавэр Дувэд Кнох был прав, сказав, что ты все это специально подстроил, чтобы очернить нас! — процедил сквозь зубы Ионас. — Что ж! За это ты ответишь… И очень крепко! — Он резко повернулся спиной к Хаиму и зашагал прочь.

Нуци Ионас солгал. Давид Кнох действительно сказал нечто подобное, но не в адрес Хаима Волдитера, а на сей раз в адрес Нуци Ионаса, якобы умышленно скрывшего порочные факты из жизни своего подопечного холуца. Кнох предъявил ему обвинение в злоупотреблении положением доверенного лица Симона Соломонзона. Именно Нуци вменялось в обязанность повседневно наблюдать за Хаимом, изучать его характер, настроения, следить за поведением, знать обо всех его связях, систематически, исподволь готовить его для исполнения самых серьезных, сугубо секретных поручений. Потому-то Хаима и поселили на одном дворе с Ионасом.

Хаим хотя и был удручен разговором с Ионасом, однако вздохнул с облегчением от сознания, что он, ни секунды не колеблясь, отказался расстаться с Ойей и что отныне он не связан с шайкой законспирированных убийц и контрабандистов, маскирующих свою черную работу болтовней «о высоких идеалах и кровных чаяниях народа-скитальца».

Ойя встретила Хаима настороженным взглядом, но, не обнаружив на его лице признаков тревоги, принялась за стряпню.

Хаим прилег, как обычно это делал по возвращении с работы, ожидая, пока Ойя приготовит ужин, закрыл глаза. И мрачные мысли, тесня и обгоняя друг друга, закружились в его голове. Иногда его охватывало отчаяние, но он тут же старался успокоить себя: «Переживем! Свет не сошелся клином на Ионасе и Соломонзоне. И кто знает, чем бы еще закончилась моя работа у них. Может, и меня «паровоз» отправил бы на съедение рыбам, как это делал с другими, неугодными ему людьми. Не бог весть каким сложным делом для всей этой компании было отправить к праотцам даже такого человека, как Майкл, а я что? Песчинка… Нет, я правильно сделал, что порвал с этой братией. Как бы худо нам с Ойей ни было, с голоду не умрем. Буду работать кем угодно! Никакой труд меня не страшит. И я найду работу, непременно найду… Из-под земли выкопаю, но найду…»

После минутной остановки на полустанке Гречень поезд тронулся, и на мгновение задремавший жандарм испуганно выпучил глаза… Увидев, однако, своего подопечного спокойно сидящим на прежнем месте, он сконфуженно засуетился, стал приводить себя в порядок: сдвинул назад съехавшую на лоб изрядно засаленную желто-зеленую капелу с большим надломленным козырьком, раздвинул соскользнувшие с боков спаренные кожаные патронташи, заполненные обоймами, затем торопливо протер рукавом затвор и ствол карабина, старательно прошелся полой шинели по ложу и под прицельной рамкой, оглядел вдоль и поперек оружие, наконец встал, пощупал заложенный за высокий манжет левого рукава большой желтый пакет с множеством сургучных печатей и штемпелей, который был вручен ему в галацкой тюрьме вместе с заключенным.

Взглянув на пристально следившего за его движениями заключенного, конвоир огрызнулся:

— Чего это зенки вылупил? На следующей выходим…

Илья Томов приподнялся было, но жандарм осадил его:

— Сидеть! Дам команду, когда понадобится вставать… И знай: попытка к бегству пресекается вот этим…

Конвоир для полной ясности приподнял карабин, оттянул на себя надраенную до блеска рукоятку затвора, наполовину вытащив из ствола медную гильзу со свинцовой пулей, и тут же резким движением задвинул ее обратно в ствол.

— Без предупреждения! И без осечки… На месте!

Томов молчал, устремив насмешливо-укоризненный взгляд на своего стража, слово в слово повторившего то, что говорил в галацкой тюрьме перед тем, как повести его на вокзал. С тех пор конвойный не вымолвил ни звука. Стерег его, как овчарка: одним взглядом…

Накануне доставки Томова в Галац вагон «дуба», заполненный до отказа пересыльными, ушел с составом, курсирующим по маршруту Галац — Басарабяскэ — Тигина — Кишинэу… До следующего рейса Томова оставили в местной тюрьме. Одна часть здания была новая. Современная. Строили ее с учетом всех требований времени. Отчего тюрьма в Галаце удостоилась столь большого внимания властей? Разумеется, не только потому, что город славился портом на Дунае, необычным по архитектурному исполнению памятником Костаке Негри, роскошной улицей Домняскэ[71] с множеством оптовых магазинов или известной во всей стране «страдой Нопций»[72] с длинной вереницей убогих и грязных притонов с «живым товаром», импортированным из придунайских стран… На протяжении столетий по дорогам, пролегавшим через Галац, катились волны войн на восток и север, затем с севера и востока на юг и запад… Застряли здесь вместе с неграмотностью и нищетой трясучая малярия и пеллагра, умножались преступность и сифилис, а в бурные воды Дуная все больше и больше стекало крови непокорных режиму грузчиков с элеватора и доков, рабочих куцоватой судоверфи и узловой железнодорожной станции, трамвайного депо и захудалых мастерских и типографий, мельниц и мыловарен… Этому люду стражи порядка уделяли в Галаце, как и в остальной части страны, гораздо больше внимания, чем, скажем, прославленным в дурных легендах и в пошлых песенках налетчику Теренти или взломщику Корою. Одно упоминание о них продолжало приводить в дрожь мелких торговцев и шинкарей, лавочников и рыбаков… Галац и этим славился. Хотя такой же город и порт на Дунае, расположенный совсем близко, — Брэила — был более тихим и менее оживленным, более «почтенным» и менее знаменитым. Его горожане, как, впрочем, и жители других городов королевства, неспроста повторяли слова, заимствованные у извозчиков: «Посторонись, Брэила, — горит Галац!»