— Вы, по-видимому, намерены поссорить меня с Берлином?!
Генерал выпучил глаза, вытянулся в струнку и молчал, тщетно пытаясь догадаться, что имеет в виду повелитель страны.
— Полюбуйтесь! — сердито буркнул Кароль, швырнув генералу журнал. — Черт знает что!
Префект Маринеску принялся торопливо листать журнал, вглядываться в иллюстрации, вчитываться в подписи под иллюстрациями и в заголовки статей, однако никак не мог обнаружить чего-либо, не угодного Берлину. Цензура еще никогда не подводила! И не раз именно за это король благодарил его. Что же стряслось?
Монарх заметил, что префект долго ворошит листы, ищет не там, где следует, и раздраженно крикнул:
— Обложку! Обложку смотрите…
Зашуршала бумага. «Опять баронесса! Его величество по понятным причинам сердит на нее… Но при чем тут Берлин?» — недоумевал генерал и на всякий случай сокрушенно помотал головой.
— Виноват, сир! — отчеканил Маринеску. — Но сейчас половина второго… Изъять журнал уже невозможно… Тираж распродан… Сегодня крещение. Он не залежится в киосках…
— В этом я не сомневаюсь, — подымаясь с постели, недружелюбно ответил король. — Но префект полиции столицы, как я полагаю, обязан предупреждать подобные демонстрации и во всяком случае принимать действенные контрмеры…
— Виноват, сир… Виноват! Позвольте доложить… Этот материал прошел в номер журнала, когда ваше величество уделяли баронессе…
— Вы ни черта не поняли! — резко прервал префекта король. — Как, по-вашему, воспримут в Берлине это демонстративное афиширование и прославление жены еврея Аршнита?! Вы должны знать, какое там придают значение этому фактору. Мы обязаны с ними считаться… Наконец, если эти соображения оказались вам недоступны, то вы не вправе были забывать, что подобная публикация на руку легионерам, которые и без того вопят: «Король — жидовский ставленник!»
Генерал Маринеску окончательно пришел в себя. Обвинение, брошенное в его адрес в начале аудиенции, вызвало такой испуг, какого он давно не испытывал. Основания для этого были. Уже много лет генерал являлся доверенным лицом представителя английского посольства в Бухаресте и достаточно осторожно выполнял возложенные на него функции, обнаруживая при этом много общего со своим властелином. Кароль Второй, немец по происхождению, больше тяготел к англосаксам, но тщательно скрывал это, опасаясь вызвать недовольство правителей третьего рейха, пыл которых и без того трудно было сдерживать. Однако генерал не разделял опасения короля, полагавшего, что появление портрета жены Аршнита на обложке журнала «Реалитатя илустратэ» может вызвать осложнения во взаимоотношениях с Берлином. Он сообщил монарху, что и сам Аршнит связан с немцами и не без успеха ведет с ними дела.
— С какими немцами? Клодиусом и представителем «Штальверке»? — раздраженно спросил король. — Или с немцами, проживающими у меня в стране?!
— Виноват, сир… Непосредственно с немцами из Германии! Есть сведения, что барон успешно посредничает между «всемирным сионистским Центром» и национал-социалистами… В этих делах принимают участие люди абвера и даже сам адмирал Канарис. Это абсолютно достоверно, ваше величество!
О бурной деятельности, которую в последнее время Макс Аршнит развил среди сионистских организаций в стране, монарха еще раньше информировал начальник секретной службы военного министерства генерал Морузоф, но тогда он не придал этому должного значения. Речь шла только об эмиграции в Палестину евреев, оказавшихся в стране в результате вторжения немцев в Польшу. Теперь же, сопоставляя информацию начальника секретной службы военного министерства с сообщением префекта, король Кароль Второй заподозрил, что присутствие на рождественском балу у Аршнита герра Клодиуса и представителя «Дойче Штальверке» было не случайным. Оно свидетельствовало о том, что контакты миллиардера-еврея с нацистами вышли за рамки коммерческих и эмиграционных дел. Это серьезно озадачило властелина Румынии.
Ничего не ответив префекту, Кароль подошел к большому овальному зеркалу, долго молча разглядывал себя, разглаживая густой пучок рыжеватых усов. Наконец он повернулся лицом к генералу и уже более мягким тоном сказал:
— Эти обстоятельства, генерал, не меняют мою точку зрения. Как бы там ни было, — продолжал он вновь решительным тоном, — Аршнит зарвался… И надо его поставить на место! Или вы полагаете, что мне не следует и далее держать страну в повиновении и спокойствии?! Кстати, почему утром вы были у себя в кабинете, а не в патриаршем соборе на литургии? Сегодня крещение!
— Надо было принять срочные меры по усмирению черни, ваше величество!
— Опять легионеры?
— Никак нет, сир… Коммунисты. Незначительное столкновение заключенных с администрацией Вэкэрешть…
Король поморщился, ничего не ответил и направился к большому окну. Долго стоял он спиной к генералу, взирая на лениво витавшие пушистые снежинки. Неторопливо завязав бантом пояс, свисавший со стеганого шелкового халата вишневого цвета, он медленно прошел к выходу из спальни и у самой двери обернулся к префекту:
— С коммунистами не церемоньтесь. А господина Аршнита пора ткнуть мордой в помойку…
Генерал Маринеску успел в ответ только щелкнуть каблуками зеркально блестевших сапог. Король скрылся за дверью ванной. Генерал вздохнул с облегчением и твердой походкой вышел в длинный коридор; не убавляя шага, он дошел до самой вешалки, где его поджидал адъютант.
— Ваше приказание выполнено, господин генерал! — четко отрапортовал черный, как жук, жандармский майор. — На Дудешть и Кэлэрашь движение транспорта было парализовано. Трамваи скопились до самой площади Святого Георгия!.. Пришлось прибегнуть к помощи пожарников… Арестовано около пятидесяти наиболее дерзких смутьянов. Большинство из них — рабочие табачной фабрики «КАМ»…
— Движение восстановлено?
— Полностью, господин генерал!
Адъютант поспешил помочь префекту надеть шинель и тут же отошел в сторону. Маринеску задержался у высокого зеркала в позолоченной раме, выпрямился, стараясь втянуть выпиравший живот, поправил фуражку с огромным околышем, провел рукой по широким светло-синим велюровым отворотам с канареечной опушкой и сдвинул набок серебристо-белый аксельбант, свисавший с плетенного золотом погона. Проделав эту привычную процедуру, он вышел к стоявшему у подъезда «бьюику», у раскрытой дверцы которого уже поджидал его адъютант. Грузно опустившись на заднее сиденье, генерал Габриэль Маринеску процедил шоферу сквозь зубы:
— В префектуру.
В переулках, выходящих на улицу Вэкэрешть, и около тюрьмы расхаживали с карабинами за плечами парные жандармские патрули. Из ворот и парадных дверей домов то и дело выглядывали сыщики сигуранцы. У трамвайной остановки «Пентичиарул Вэкэрешть» и поблизости от нее топтались полицейские и переодетые комиссары… Разогнав народ, с утра собравшийся у тюремных ворот, а потом запрудивший улицу, блюстители порядка все еще не покидали «поле сражения», не без основания опасаясь повторения утренних событий.
Такая же атмосфера настороженности воцарилась внутри тюрьмы. И заключенные, и охранники всех рангов притихли. Лишь в холодной и, как склеп, мрачной часовне тюремный священник, отбывавший срок за растление несовершеннолетних, бубнил «таинство евстахии» для полутора десятков уголовников, симулировавших душевное расстройство.
Администрация тюрьмы заметала следы совершенных злодеяний. Ей стало известно, что иностранные корреспонденты сфотографировали толпы людей перед тюремными воротами и кое-кто из них настойчиво домогается разрешения посетить Вэкэрешть, встретиться с политическими заключенными. В срочном порядке охранники освобождали карцеры; избитые, в синяках и кровоподтеках, возвращались узники в камеры. Им были обещаны ежедневные прогулки и, главное, свидания с родными при условии, что они прекратят «бунтовать».
— Начиная с пятнадцатого числа…
— Какого месяца? — недоверчиво переспрашивали арестанты. — И какого года?