Демобилизованный солдат — это мужик серьезный! Отслужив военную службу, бывший солдат хочет поскорей приодеться, обзавестись семьей. Армия дала ему хорошую закалку, профессию, приучила к дисциплине, внушила чувство ответственности. Вертопрахов, лодырей, хулиганов среди демобилизованных солдат почти не бывает. Не мудрено, что на Сашу, видного, веселого украинца, заглядывались, вздыхая, многие девчата. А он выбрал серьезную, скромную Лену. Поженились. По всем признакам живут хорошо, дружно. Недавно получили эту однокомнатную квартиру с ванной, кладовой и кухней. Что еще нужно молодой паре, начинающей совместную жизнь?

— Подойдет отпуск, повезу ее к себе под Одессу, познакомлю с матерью, с батькой, покажу ей наше Черное море! — говорит Саша, трогая струны мандолины. — А то ведь она, кроме своей тайги да Антоновки, ничего еще не видела на белом свете!

Теперь смущается Лена.

— Дай-ка мне мандолину! — Она берет у мужа инструмент и, чтобы скрыть смущение, неумело наигрывает «Светит месяц». — Это он меня научил! — кивает Лена на Сашу и улыбается мужу. И когда она так улыбается, видишь, что перед тобой сидит совсем еще девочка.

— Лена, расскажите, как вы ушли из дома! — прошу я. — Только подробно, пожалуйста.

— Да я уж много раз рассказывала! — Лена беспомощно смотрит на Витю — он привел меня сюда и познакомил с нею.

— Ничего, расскажи еще раз! — говорит Витя. — Не стесняйся! Что же делать, Леночка, если ты у нас такая знаменитая!

Вздохнув, Лена кладет в сторону мандолину. Улыбка сбегает с ее лица. Брови сдвинулись. Рот стал жестким, голос глухим, глаза непримиримыми, яростно-упорными. Они смотрят в одну точку.

К северо-западу от Новокузнецка, примерно в ста восьмидесяти километрах от него, на границе Кемеровской области и Алтайского края, среди отрогов Салаирского кряжа, затерялся рудничный городок Салаир. Здесь добывают полиметаллическую руду. Зеленый океан тайги подступает к Салаиру почти вплотную. Рядом с Салаиром расположен Гурьевск — районный город Кемеровской области, тоже известный своим рудником и старинным, сейчас, конечно, реконструированным с головы до пят заводом. В прошлом это кондовая, острожная, глухая Сибирь-матушка. Гурьевский завод в далекое царское время ковал кандалы для всей сибирской каторги.

Лена родилась и выросла в Салаире. Она коренная кержачка, и дед, и прадед ее держались старой веры. Отец Лены, Иван Петрович Гуров, в минувшую войну служил в артиллерии, был командиром орудия, награжден многими медалями и орденами. Домой с фронта вернулся целым, с руками и ногами, только голова болела после контузии. Демобилизовавшись из армии, пошел служить в салаирскую милицию. Служил хорошо. Никаких неприятностей и огорчений на службе у него не было. Жили Гуровы мирно, тихо. Мать исправно ежегодно рожала по ребенку. Получила звание «Мать-героиня».

И вдруг в жизни Гуровых происходит поворот на сто восемьдесят градусов. Иван Петрович бросает службу в милиции и переселяется в тайгу, в срубленную собственными руками избу. В тайге он гонит деготь по договору с леспромхозом, ходит на охоту — ставит силки на кротов, бьет волков, рысей, медведей. Медвежат берет живьем — за живых зооцентр хорошо платит!

Завел корову, пасеку — торгует на салаирском базаре медом. Отрастил окладистую рыжую бороду, стал похож на пола — только что без подрясника.

В таежной избушке воцарился суровый кержацкий быт. Табаку не курить, вина не употреблять (медовуху можно, она не в счет), воду пить только из ковшика, блюсти положенные посты, до и после еды — поясные поклоны и молитва, по вечерам — чтение старинных священных книг. Гостей привечать, но посуду после них, помолясь, вымыть горячей водой с золой, чтобы снять погань. А главное — почитать непререкаемую, нерушимую, не подлежащую сомнению, а тем паче осуждению родительскую волю. Отец и мать знают, что делают! Комсомол, кино, школьные спектакли — это все мирская суета, ни к чему она! Дети должны помогать отцу и матери по хозяйству, чтобы сохранять и умножать добро, посланное господом богом.

Однажды поздно вечером гуровские ребята играли подле избы в тайге и вдруг увидели в темном небе над лесом быстро движущуюся яркую звездочку.

— Спутник летит! Мам, гляди, спутник!

Мать — она стояла на крыльце — поглядела на небо, сказала сурово:

— Какой там еще спутник! Сатана какая-то летит! Марш в избу!

В избе она заставила ребят опуститься на колени перед темной, старой иконой с неразборчивым ликом богородицы и стала в исступлении бить земные поклоны.

— Сохрани нас, матерь божия, и помилуй, оборони от сатанинской напасти!

В школе Лена видела, слышала, узнавала одно, а дома — другое. И это другое давило, угнетало и ранило ее душу. Взрыв был неминуем.

Ее приняли в комсомол, но от семьи пришлось это скрыть. Маленький братишка и тот пионерский галстук носил в кармане, завязывая его на улице, перед тем, как войти в школу. Лена комсомольский билет прятала на груди, а на ночь клала под подушку.

Как-то она не приготовила урок по географии, а ее как раз вызвали к карте. Учительница поставила Лене двойку.

Классная руководительница пригласила в школу ее мать и, не зная условий жизни в семье Гуровых, сказала про Лену: «Ей, знаете, нельзя двойки получать, она ведь у нас комсомолка!» Мать потемнела лицом и так поглядела на дочь, сидевшую тут же, в учительской, что Лена поняла: домой возвращаться нельзя!

И она домой больше не вернулась. Трое суток бродила по Салаиру, как загнанный зверек, не пила, не ела — думала. Спала урывками на скамейках в парке. Ее искали, но не могли найти. На третьи сутки поздним вечером классная руководительница, возвращаясь с мужем из кино, наткнулась на Лену возле своего дома. Обессиленная, она лежала на земле. Они ее подняли, принесли на руках к себе в дом. Здесь с Леной произошел нервный припадок: она металась по комнате, плакала, швыряла подушки в своих спасителей. Потом затихла, дала себя раздеть и умыть. Ее накормили, напоили чаем и уложили спать.

Поражает, с какой фанатической силой защищала в последующие дни девочка свою обретенную свободу.

В дом классной руководительницы приходит мать с отцом, они приказывают, просят, умоляют дочь вернуться в семью. Они угрожают и заклинают — напрасно! Кержацкая коса нашла на кержацкий камень. Лена слушает их, отвернув лицо к стене, и молчит.

Потрясенный ее упорством и этим каменным молчанием, отец говорит:

— Раз ты отца и мать не признаешь, у тебя теперь один путь — в разбойники. Выходи на большую дорогу, грабь, режь, убивай!

Лена молчит.

Отец выбегает на улицу, падает в грязь на улице перед окном учительского дома, бьется в припадке, не то притворном, не то всамделишном, страшно сучит ногами.

Лена не выходит к нему на улицу.

Ее вызвали в милицию — хотели примирить с семьей. Лена сказала:

— Домой не пойду, хоть всю ночь тут у вас стоймя простою.

Так она сломала нерушимую и непререкаемую родительскую волю.

Некоторое время Лена жила у классной руководительницы Елены Трофимовны, нянчилась с ее маленькой Томочкой, помогала по хозяйству, пока не перешла в десятый класс. О ней уже знали в комсомольских организациях Гурьевска и Кемерова. Большая комсомольская семья опекала теперь юную кержачку, порвавшую со своей семьей.

Лене дали комсомольскую путевку, и она приехала в Антоновку. Она была угрюмая, худая, с диковатым, настороженным взглядом, говорила односложно.

В комсомольском комитете Запсиба ее встретили ласково и хотели послать на работу полегче — в столовую или в магазин. Лена отказалась:

— Не хочу никаких послаблений! Посылайте туда, куда всех посылаете!

Ее послали на раствор — дозировщицей. Оттуда она попала в знаменитую бригаду Игоря Ковалюнаса и стала одной из лучших каменщиц стройки.

В Антоновке Лена оттаяла быстро. В общежитии, куда ее послали, девушки жили дружно, коммуной. На танцы, в кино, на воскресники по строительству клуба, озеленению города ходили все вместе, одной стайкой. Вместе со всеми Лена танцевала вальсы и краковяки на танцплощадке, смотрела фильмы, пела, переживая, про девушку, которая влюбилась в приезжего моряка — и теперь «все зовут меня морячкой — неизвестно почему», и другие веселые и грустные песенки. Если задерживали подачу раствора, Игорь Ковалюнас, уходя в контору или в комсомольский комитет «ругаться», часто брал с собой на подмогу Лену, и она за словом в карман не лезла. От маленькой салаирской дикарки в ней не осталось и следа.