— Сейчас я отрежу кусочек от этого бифштекса, — сказал он, — и съем его сырым.

Он взглянул на нее.

— Ты отрежь кусочек от него и для меня, — сказала она ему, — и я съем его сырым.

Он отрезал два тоненьких ломтика. Мясо было нежным, сочным и ароматным. Казалось, его можно разрезать ракеткой для пинг-понга. Они съели эти кусочки. Он взглянул на нее. Она кивнула. Он нарезал оставшееся мясо на маленькие кусочки и они взяли тарелку в гостиную.

— У меня есть картошка, — слабо сказала она. — Салат. Шпинат. Помидоры. Все такое. И еще выпечка.

Он даже не взглянул на нее. Они сидели и жевали сырое мясо. Ох и вкусное же оно было!

— Утром у меня будет расстройство желудка, — вздохнула она.

Он довольно кивнул.

Она посмотрела на сигарету, которую курила.

— Она опять погасла. Где ты берешь эти штучки?

— Молоденькая девушка в том месте, где я работаю. Милая девушка. Лицо

— прямо из Ботичелли. Ну, из забегаловки Сэма Ботичелли. Знаешь, такой индийский ресторанчик в Хо-Хо-Кусе. Однажды она оставила офис открытым…

— Эй! — оживленно воскликнула Элен. — Глянь-ка!

Она вскочила на ноги и бросила диванную подушку в угол. И прежде, чем он успел что-то сообразить, она уже стояла на руках, головой упираясь в подушку, ногами — в стену, а юбка ее задралась. Он увидел пугающее зрелище: ее заголившиеся крепкие бедра и голубые трусики-бикини с маленькими розочками.

— О, боже… — простонал он, действительно смущенный.

Когда она встала на ноги, ее лицо заливала краска.

— Ну, как? — воинственно потребовала она.

Он вежливо поаплодировал.

— Йога, — объяснила она, — это самодисциплина.

Они вернулись к недоеденному мясу и недокуренным сигаретам с наркотиком.

— Как ты думаешь… — спросила она, — как ты думаешь… виски с содовой нам… э… не повредит? Я… меня мучит жажда.

— Ну…

Она бросилась на кухню. Принесла бутылку виски и бутылку содовой. Теперь дел у них прибавилось — выпивка, сырое мясо и гашиш.

Ричард Фэй, Отверженный Судьбой, который слишком много думал о собственном благе, сидел на краешке кресла, подавшись вперед. Он изрядно сбросил в весе, как и обещал. Теперь его костюм свободно сидел на нем. Маленький мальчик, надевший папин костюм и оказавшийся в нем как в домике. В какой-то момент он зачем-то расстегнул свой коричневый твидовый жилет, а затем застегнул его опять. Но неудачно: теперь справа вверху оказалась лишняя пуговица, а слева внизу — лишняя петля.

Мешки под глазами еще остались и живот его по-прежнему был весьма заметен. Особенно когда Юк сидел. Но в общем, Ричард Фэй несомненно похудел.

— Знаешь какое самое печальное зрелище я видел в своей жизни?

— Какое самое печальное зрелище ты видел в своей жизни?

— В прошлом году на день Благодарения я видел в витрине пуэрториканского ресторана такое объявление: «Специальный обед в день Благодарения. Индейка со всеми патрохами». Так и было написано: «патрохами». Я чуть не расплакался.

— Слушай, — сказала она, — я когда-нибудь говорила тебе, что могу достать языком до кончика носа?

— Да. Ты говорила мне и даже показывала.

— Плевать, — сказала она. — Я собираюсь сделать это еще раз.

И она сделала это.

Он поднялся на ноги. В одной руке он держал сигарету, изящно сжимая ее между большим и указательным пальцем, а в другой — стакан. Кровь стучала у него в висках.

— Сейчас мы будем снимать кино, — провозгласил он.

Элен Майли вскочила на ноги и отсалютовала:

— Сэр! Должна ли я снять с себя одежду?

— Нет, дорогая моя, не такой это будет фильм.

— А какой?

— Это любовная история.

— О, да. Сейчас, сейчас, сейчас, — восхищенно сказала она, хлопая в ладоши. — Обожаю любовные истории. Какова моя роль?

— Ты жена, а я муж.

— Замечательное кино. Мне оно уже нравится. Что я должна делать?

Он затянулся, отхлебнул глоток, затянулся, отхлебнул еще глоток.

— Действие фильма, — начал он, — происходит в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Мы живем в пригороде Филадельфии, штат Пенсильвания. Я работаю в большой, преуспевающей компании, которая производит пробковые прокладки для крышек на бутылках «Мокси».

— «Мокси»?

— «Мокси». Вкуснейший прохладительный напиток без искусственных ингредиентов. Шоколадный. Я… я завпроизводством, в обязанности которого входит следить за тем, чтобы пробковые прокладки в срок сходили с конвейера.

— А кто я? Что я делаю?

— Ты моя любящая жена. По сценарию. Мы живем в собственном доме за городом. Стены снаружи покрашены в белый цвет.

— И зеленые ставни?

— И зеленые ставни, — он кивнул, — а на южной стороне розы.

— Вьющиеся розы, — счастливым голосом сказала Элен. — Мне нравится этот фильм. У нас есть дети?

— Да. У нас двое детей. Фонди — наш старший. Ему десять лет и он очень смышленый. На прошлой неделе он продал четырнадцать подписок на журнал «Либерти» и выиграл велосипед. Девочку зовут Таск, и она очень миленькая. Все время что-нибудь лепечет.

— И носит бант?

— Верно, — одобрительно кивнул он, — розовый.

— И она ужасно милая? И с нею вечно происходят какие-нибудь неприятности. Так вчера она упала и ушибла коленку, а я должна была поцеловать ее, чтобы быстрее зажило.

Он мрачно посмотрел на нее.

— Ты уже видела этот фильм.

— Нет, Юк. Клянусь, я не видела.

— Ну, ладно… Она упала и ушибла коленку, и ты должна была поцеловать, чтобы скорее зажило. Когда начинается фильм, я еду домой с фабрики. Вечер пятницы. Я в электробусе и…

— Электробусе?

— На прошлой неделе я предпринял настоящее изыскание по этому вопросу. Это нечто вроде троллейбусов и они курсируют между городом и ближайшим пригородом. Они мчатся по полям и лугам, такие электрические вагончики. Боже, это так красиво. Ну, вот я возвращаюсь домой на электробусе, и мой сосед спрашивает меня идем ли мы сегодня на танцы в клуб «Кантри».

— Мы члены этого клуба?

— О, да. Мы очень состоятельные. Пробковые прокладки, сама понимаешь. Я говорю: «Да, мы собираемся на танцы. А наш верный слуга побудет с детьми». Затем мы подъезжаем к станции, расположенной прямо в поле и…

— И я жду тебя там!

— Точно! Ты ждешь меня вместе с детьми. Вы приехали за мной на автомобиле марки «Джон О'Хара» выпуска двадцать второго года. Дети кричат: «Папа! Папа!» и бросаются мне в объятия. Я целую Фонди, он рассказывает мне о проданных подписках на журнал «Либерти» и о том, как он выиграл велосипед. Я целую Таск, и она рассказывает мне о том, как упала и ушибла колено и как ты должна была поцеловать его, чтобы оно скорее зажило. А потом я целую тебя.

— О, Юк. Мне это нравится.

— Хорошо. Теперь наша первая большая сцена в фильме, и мы должны сразу определить, какие у нас взаимоотношения. О'кей? А теперь давай. Ты говоришь первой.

ЭЛЕН: Здравствуй, о мой любимый. Тяжелый у тебя был день?

РИЧАРД: Да, моя самая любимая, у меня был тяжелый день. Сама понимаешь, нелегкое это дело — следить за изготовлением пробковых прокладок для крышек на бутылках «Мокси» — напитка, известного всему цивилизованному миру. Однако, что поддерживает меня в течении дня, так это мечта о возвращении домой, к моей самой дорогой жене и детям в мой собственный маленький домик с вьющимися розами на южной стороне… А как ты провела день, о, жена моя?

ЭЛЕН: Мясник обсчитал меня на два цента, когда взвешивал мне фунт свиных отбивных.

— Да, — кивнул он одобрительно, — очень хорошо. Я думаю это прекрасная заключительная реплика для этой сцены. Не подумай только, что я критикую тебя, Элен, Но я думаю ты могла бы играть с большим чувством. Я хочу сказать, что твоя реплика про свиные котлеты имеет огромное значение и если бы ты прочувствовала ее чуть глубже…

— Я попытаюсь, — покорно сказала она.

Они немного передохнули, съели по кусочку мяса, затянулись и выпили еще по глотку.

— Так вот, — торопливо сказал он. — Мы установили дух взаимной любви и понимания. Верно?