Немцы в Киришах теперь не представляли для нас прежней опасности, так как, собственно, из Киришей они уже были выбиты и прижаты к железнодорожному мосту, держались они лишь на небольшом плацдарме вокруг химкомбината, не имевшем уже никакой ценности. Активных действий они не совершали, только отбивались, когда на них наседали. Но мы их не беспокоили, чему гитлеровцы были только рады и старались отблагодарить нас тем же.

Следует отметить, что, исключая майскую 1942 года попытку выбить нас с плацдарма на левом берегу Волхова, немцы не предпринимали больше нигде на участке нашей армии попыток к наступлению. Они старались лишь удержаться на тех рубежах, которые занимали. Но и это им плохо удавалось. Повсюду и почти непрерывно мы теснили противника. На юго-востоке нашей страны немцы так же были повсюду остановлены, хотя там все еще шли жаркие бои.

Командиром полка у нас был подполковник Дружинин. Это был уже пожилой штабной офицер. Его я не знал вовсе. Как и я, он был назначен недавно, всего за неделю до моего назначения. В военном деле, в особенности в штабных делах, подполковник разбирался неплохо, но имел слабость к спиртному и к женщинам, причем у него слабость эта была какой-то уродливой: распущенной, вульгарной и пошлой. Мне это страшно не нравилось, и подполковник это хорошо видел и понимал. На словах он, как правило, соглашался с моими замечаниями и даже сам осуждал свои поступки, но, к сожалению, таковы приемы всех подобных «деятелей». При мне он старался держаться и вести себя деловито, даже корректно, но стоило ему остаться одному или улизнуть куда-то, как он «набирался» до такой степени, что никого не узнавал. Мне не довелось побывать с ним в какой-либо сложной боевой обстановке, где можно было бы увидеть и оценить достоинства и недостатки его как командира, но мне все же казалось, что его назначение командиром полка, стоящего на передовых позициях, скорее было похоже на диверсию, чем на внимательный подбор и расстановку кадров.

Начало августа. В конце дня вдруг получаю телеграмму: предлагалось явиться в политотдел армии. Для чего и по какому вопросу — из телеграммы не явствовало. Комиссар и политотдел дивизии тоже не помогли, лишь заявили, что, мол, вызывают, так надо ехать.

Может, для утверждения комиссаром полка, подумал я, но почему тогда в отдел агитации и пропаганды? Поломав голову, я не смог прийти к какому-то определенному выводу.

На второй день, оседлав лошадей, рано утром двинулись со связным в путь и во второй половине дня достигли цели. Явившись в отдел агитации и пропаганды, я встретил там уже знакомого мне подполковника Сазикова Федора Степановича, месяца полтора назад он приезжал в политотдел нашей дивизии и тогда же беседовал со мной на различные темы фронтовой жизни. Потому сейчас встретились мы скорее по-приятельски, чем по-военному; увидев меня, он обрадованно воскликнул:

— А-а-а, Николай Иванович! Здравствуйте, здравствуйте! — Улыбаясь, крепко пожал мне руку: — А мы вас ожидали еще вчера.

— Да, знаете, последнее время я нахожусь в тылу, и ваша телеграмма попала мне в руки только вчера во второй половине дня, поэтому вчера я прибыть никак не мог, — объяснял я.

— Ну хорошо, хорошо. Пойдемте к генералу. — И он тут же повел меня к начальнику политотдела армии.

В большой комнате, перегороженной деревянным барьером, (это была канцелярия политотдела армии), за столами сидели немногочисленные сотрудники, стучали пишущие машинки, и, кажется, не замечая нас, все сосредоточенно работали. В дальнем углу за письменным столом сидел и тоже сосредоточенно работал начальник политотдела армии генерал-майор Емельяненко. Видел я его впервые. Это был слегка смугловатый южанин среднего возраста, крепко сложенный, выше среднего роста. Выглядел он молодо, бодро и далеко не истощенным. Никакой натянутости, чопорности и так называемой начальственности в нем не было. Наоборот, это был типичный партийный деятель, простой и доступный всем, с приятным и мягким характером.

— Ну вот, прибыл тот самый батальонный комиссар, о котором мы с вами разговаривали, — доложил генералу подполковник Сазиков.

— Вот и хорошо. Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! — Генерал энергично встал, вышел из-за стола и подал мне руку.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор, — по-уставному ответил я.

— Полагаю, вы уже договорились, — обращаясь к Сазикову, сказал генерал. — Ну что ж, идите устраивайтесь поудобнее и работайте.

Поняв, что меня хотят взять в аппарат политотдела армии, я поначалу растерялся. Перспектива работы комиссаром полка интересовала меня куда больше: работа с людьми, с массой солдат и офицеров, которых я любил и которые мне в этом тоже не отказывали, — среди них я чувствовал себя свободно и на месте. В больших же аппаратах работать не любил.

В них никогда не видно результатов твоего труда, там он растворяется, как мыльная сода, превращаясь потом в нечто усредненное. Я решил заявить о своем несогласии, но невольно впал в раздумья. Заметив это, генерал повернулся к Сазикову. Вскинул левую руку на уровень глаз и посмотрел на часы:

— Вот что. Я сейчас уезжаю, а вы заготовьте приказ на товарища. Буду через два часа. — Повернулся и вышел.

— Ну вот и все, — улыбаясь, сказал Сазиков. — Теперь пойдемте домой.

Когда вышли из канцелярии, подполковник заметил:

— А вы знаете, что в армии отказываться от назначения не положено?

— Я-то, скажем, не знаю, но откуда вам это известно, если вы, как кажется, находитесь в армии меньше моего?

Он усмехнулся:

— Так говорят военные.

— Ну, раз военные, то и быть по-военному!

Мы оба рассмеялись.

Аппарат политотдела

Мое пребывание в аппарате политотдела армии как раз совпало с целой серией радикальных мер партии, правительства и Верховного Главнокомандования, направленных на укрепление армии. Проведением этих реформ и мероприятий в жизнь — в основном непосредственно в войсках, и определялась работа политотдела армии в указанный период.

Официально мне было поручено наблюдение за армейской и дивизионной печатью, но практически я мало этим занимался. Кадры в армейской и дивизионной печати были достаточно подготовленные, профессиональные, и выпускаемая ими продукция была высокого качества. Кроме того, политотделы дивизий давали этой печати правильное идейно-политическое направление; только изредка приходилось отмечать некоторые шероховатости, отклонения от действительных событий или забвение на время того или иного участка работы.

Аппарат редакции и типографии армейской газеты был тоже немаленьким. В составе редакции было несколько квалифицированных журналистов, два писателя, один из них все же что-то писал, но другой, кажется, полностью дисквалифицировался и заботился больше о том, чтобы не пропали его сто грамм и не опоздать бы в офицерскую столовую. Разумеется, в редакции были также технические служащие, машинистки и младший обслуживающий персонал. Типография, хотя она и не производила никакой другой продукции, кроме армейской газеты, считалась тем не менее самостоятельным хозрасчетным предприятием с четырьмя-пятью рабочими и директором во главе. Она совершенно официально принимала заказы редакции армейской газеты и также совершенно официально отчитывалась о своей деятельности какому-то далекому и единственному хозяину. Это было наше своеобразное «промышленное предприятие», действующее на фронте, и выпускало оно такую продукцию, против которой никакое оружие врага не действовало.

Меня по-прежнему тянуло к войскам, на передовую, там, как правило, я и находился.

На базе нашей армии, которой в свое время, под Тихвином, командовал генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков, были созданы штаб и политуправление Волховского фронта, поэтому оголенный штаб и политотдел армии пополнялись многими работниками. А в политотделе, кроме того, создавалась еще совершенно новая группа агитаторов, которая формировалась при нашем отделе агитации и пропаганды. Этот отдел был самым крупным, в нем было сосредоточено больше работников, чем в каком-либо другом.