Вот на этот-то столь неблагоустроенный КП дивизии в начале сентября 1941 года неожиданно пожаловали командующий Северо-Западным фронтом маршал Советского Союза Григорий Иванович Кулик и Климент Ефремович Ворошилов.

Рано утром, туман еще прикрывал теплую землю, я шел со старого командного пункта дивизии на новый. На шоссе со стороны Ладожского озера показался кортеж легковых автомобилей. Поравнявшись с редколесьем, кортеж свернул с шоссе и въехал на территорию КП. Оставив пассажиров, машины тут же развернулись и уехали. Когда я пришел на командный пункт, то уже не застал на поверхности никого из гостей, все они разошлись по штабным землянкам. В большом блиндаже комдива шел разговор, говорили командующий фронтом и Климент Ефремович.

— Ваша дивизия хорошо зарекомендовала себя в боях с эсэсовцами. Задачу остановить дальнейшее продвижение противника вы выполнили хорошо. Однако немецкое командование продолжает накапливать силы в районе вашей и соседней дивизий, все еще надеясь выйти к берегу Ладожского озера, соединиться с финнами и замкнуть кольцо вокруг Ленинграда. Действуя мелкими подвижными группами, вчера они захватили разъезд Апраксин, глубоко вклинившись в нашу оборону. В связи с этим вам ставится новая задача: выбить противника из Апраксина и закрепиться на разъезде. С выполнением этой задачи будет возбуждено ходатайство перед правительством о присвоении вашей дивизии звания Гвардейской. В помощь вам придается седьмая танковая бригада. Действовать следует быстро и энергично, ибо противник спешит и угрожает городу. Необходимо упредить его, сорвать угрозу. А если не удастся остановить, то хотя бы ослабить и максимально затруднить продвижение, оттянув время до подхода наших резервов.

Разъезд Апраксин не входил в зону нашей дивизии, поэтому необходимо было заново тянуть туда линию связи, укреплять стыки и фланги ударного батальона.

Быстро сформировав ударный батальон и придав ему танковый дивизион, командование дивизии приступило к выполнению поставленной задачи. Но связисты не успевали за боевым маршем батальона, и некоторое время связь между ударным батальоном и КП дивизии отсутствовала, а рации тогда работали неважно, и передовые наши части ими почти не пользовались. Поэтому только во второй половине дня было получено донесение командира ударного батальона, в котором он докладывал: разъезд Апраксин взят, танкисты преследуют отступающего противника.

С быстротой молнии разнеслось это радостное сообщение по дивизии. Климент Ефремович тут же отдал распоряжение срочно готовить материалы для представления дивизии к званию, а сам вышел на воздух.

Какое-то веселое оживление отрадной волной захлестнуло весь командный пункт. Все куда-то бежали, торопились, готовили с нескрываемой радостью и материалы на гвардейство. Прогуливаясь по КП, Климент Ефремович заметил, что нет щелей для укрытия от бомбежки, и тотчас приказал исправить положение. Почти всем саперным батальоном мы немедленно приступили к выполнению приказа наркома, и через непродолжительное время по всему расположению КП уже виднелись свежеотрытые щели, а саперы, выполнив задание, вернулись в свое расположение.

Климент Ефремович то заходил в штабную землянку, то снова выходил на улицу и прохаживался по расположению в заметно приподнятом настроении. Внезапно он остановился и громко сказал:

— Смотрите! Вон, видите?! — И тут же подал команду: — Воздух! По щелям!

С юго-востока одна за другой шли несколько эскадрилий бомбардировщиков. Застонала земля. Завыл и затрещал окружающий лес. Дым, газ и пыль заволокли небо. Неистовый, жуткий вой сирен пикирующих бомбардировщиков сливался с ревом и грохотом взрывов. Это был первый налет на КП нашей дивизии, и, думаю, не один я понял, что навлек его на нас не кто иной, как сам товарищ Ворошилов.

Отдав распоряжение немедленно вызвать эскадрилью истребителей, Ворошилов продолжал бегать по КП, загоняя всех в щели и блиндажи. По тому, как быстро прилетели и прицельно бомбили немцы, можно было безошибочно судить: их направляла чья-то опытная рука. Но где, под какой личиной скрывался враг?

— Они, негодяи, преследуют меня от самой Москвы, — указывая на самолеты, сказал Климент Ефремович. — Ничего, сейчас наши истребители им зададут.

Между тем появилась новая эскадрилья бомбардировщиков и снова задрожала земля. Спасаясь от налета, я прыгнул в какую-то яму или воронку. Взрыв! — и сверху посыпались земля и сучья деревьев, запорошив мне глаза и уши. Когда, протирая глаза и отряхиваясь, я поднял голову, то первое, что увидел, — Климента Ефремовича, он стоял под раскидистой елью напротив и кому-то кричал:

— Быстрее в щель! Не бегайте во время бомбежки!

Лежа в воронке, я почти в упор разглядывал своего любимого наркома. Выглядел он совершенно спокойным, хотя проскальзывали и признаки напряжения. Фигура стройная и отточенная, как монумент. На висках из-под форменной фуражки проглядывала седина, но это нисколько не сказывалось на его живости и энергичной подвижности. По степени активности ему можно было дать не более тридцати пяти — сорока лет, он быстро замечал все недочеты и немедленно так или иначе реагировал на них. Одет он был в шинель из традиционного русского серого сукна. Портупеи плотно облегали фигуру. Он был аккуратен и даже грациозен. Казалось, природа специально одарила его внешностью военного наркома.

Наконец в небе показалась эскадрилья наших истребителей и с ходу ударила по врагу. Бомбардировщики бросились врассыпную и, не приняв боя, скрылись.

Тем временем на разъезде Апраксин происходило нечто невероятное.

Выбив немцев с разъезда и отогнав подальше, наши танкисты решили быстро — туда и обратно — сгонять на базу, чтобы заправиться и пополнить боезапасы, а так как день уже клонился к вечеру, то, естественно, они спешили, чтобы успеть засветло возвратиться на разъезд. Но комбата в известность о своих планах танкисты не поставили.

Комбат же, видя, как стремительно на большой скорости промчались танки через разъезд, принял это за панику — бегство под давлением какой-то страшной, но еще неведомой ему силы. Наспех прикинув: если уж танкисты не выдержали и бегут, то что он может сделать — один, без танков, со своим уже изрядно потрепанным и поредевшим в бою батальоном? — и, не долго думая, а вернее, совсем не думая, комбат приказал отступить. Спешно снял батальон с огневых позиций и пустился вслед за танкистами, оставив занятый — им же, с боями! — разъезд. Без приказа и без сопротивления! Просто так — бросил и ушел! Отойдя от разъезда километров пять-шесть, батальон вдруг встретил свой танковый дивизион, спешащий в обратном направлении. Только теперь командир понял свою роковую, страшную ошибку. Но было уже поздно. Когда батальон вернулся к разъезду, то был встречен сильным и организованным огнем из всех видов оружия. Опомнившись от неожиданного и мощного натиска нашего батальона, немцы успели вернуться и, заняв удобные позиции, оказали сильное сопротивление.

С боями, понеся дополнительно большие потери, батальон вынужден был отступить, потеряв — так бездарно! — все завоеванное. Так нелепо была утрачена уже завоеванная победа. И так безответственно было загублено большое и славное дело, которое было поручено нашей дивизии.

Узнав о срыве уже выполненной боевой задачи, Климент Ефремович весь вскипел. От негодования и ярости у него дрожали руки, тряслись щеки, в глазах сверкали молнии бешенства. Схватив со стола уже готовые материалы на представление, он в гневе изорвал их в клочья и отшвырнул от себя. Круто развернувшись к адъютанту, почти прокричал ему в лицо:

— Немедленно! Вызвать машины! — и бегом выскочил из землянки.

Как обухом по голове, оглушила нас эта история. Мы сидели в штабной землянке и горестно поглядывали на валявшиеся по полу клочья нашей Гвардейской, тишина была такая, что мы слышали дыхание друг друга.

— И какой же дурак рекомендовал этого комбата?! — вдруг возмущенно вопросил начальник разведотдела дивизии капитан Демичев. — Это же бездарный и трусливый тип! Я знаю его, как свои пять пальцев! — со злостью хлопнул по колену, порывисто встал и выскочил из землянки.