Праздник прошел замечательно: были гости и много подарков. На другой день ему пришлось встать пораньше, надо было сделать отложенные ради домашнего праздника дела. Как в таких случаях бывает, день оказался вдвойне, втройне тяжелым. Вернулся поздно, усталый, голодный. Жена и дети радостно его встретили и стали наперебой щебетать, как они целый день возились с подарками. Поев холодные остатки от праздничного пира, он взялся за гору вчерашней посуды, шутя, веселясь и радуясь с прибегающими на кухню женой и дочерьми над их подарками, которые они теперь вместе с ним начали перебирать заново. Постепенно исчезла усталость, ушла куда-то головная боль, мучившая с полудня, с ног спала свинцовая тяжесть, глаза посветлели — пришло то счастливое чувство семьи, которое не понимают несчастные друзья и знакомые, обзывающие его «подкаблучником». Но все проходит. Закончился и этот день. Оживленные и радостные, разбрелись укладываться спать. Когда он, почистив зубы и умывшись перед сном жидким ароматным мылом, пришел в спальню, увидел постель, расправленную только со стороны жены, которая, с беззаботной улыбкой натирая кремом руки, сказала: «Милый, извини, мне не хотелось тянуться через кровать, скинь, пожалуйста, покрывало на кресло, я утром уберу».

Всего-то делов — легкий жест руки… Но чугунная тяжесть пронзила сверху вниз, от мозгов до подошвы — не шелохнуться. Упал лицом на пол, прямо, как бетонный столб, руки прижатые по бокам. Столбняк. Когда-то говорили: «Кондрашка хватил».

Никто не хватал. Он не умер, он жив, и инфаркта не было. Просто «короткое замыкание» в черепе сожгло участок нервов, весьма странных: он перестал улыбаться и не понимает, что это такое, когда ему объясняют. А во всем остальном он все такой же, и постель себе стелет сам — молча, без упреков, проблем и… улыбки.

Случайная встреча через десять лет, и эта шальная ночь в лесу.

— Покажу тебе море цветов, — ласково обещает зеленоглазая колдунья. — Милый мой, гляди, венки из цветов, гирлянды из цветов, ложе из цветов, ты видишь! Здесь море, океан цветов, — шепчет эта бесстыжая обнаженная ведьма, игриво укрывая наготу цветами.

Все смешалось: теплый воздух, настоянный на терпком медовом аромате трав, горячее прерывающееся дыхание, словно эротическая астма, вакхические стоны задавленных объятиями. В вышине звезды в лунном тумане и рвущиеся к ним пугливые тени от тающего пламени костра, затухающего и затягивающегося серебряной золой. А внизу вокруг — цветы, цветы, цветы…

— Соберем здесь не менее трех стогов сена, — говорит она, влезая утром в жесткие джинсы и по-хозяйски оглядывая вчерашние море и океан цветов.

— Вечером «цветы» — утром «сено», — невольно вырывается у меня, и уже не в силах остановиться продолжаю: — Ночью «милый» — днем…

— …днем хороший знакомый, бывший однокурсник», — бросает она не то зло, не то с досадой. Лучи Гелиоса выжгли дотла фантазии Селены. Утро, может, мудрее, но вечер щедрей, да и, пожалуй, добрей. Не потому ли люди утром не умирают, утром умирать тяжелее. Хотелось бы покинуть этот мир ближе к ночи.

Какой только транспорт человек не использует за свою жизнь, чтобы перемещаться в пространстве самому или перемещать предметы и информацию: коньки, лыжи, скейт, санки, велосипед, самокат, мотоцикл, мотороллер, автомобиль, поезд, самолет, вертолет, воздушный шар, дирижабль, ракеты, метро, лифт, фуникулер, эскалатор, лошадь, осел, олень, собака, як, верблюд, слон, плот, желоба, трубопроводы, рикша, телефон, телеграф, электропровод, почта, голуби, интернет — и это еще не весь список, который можно дополнить. Но у всех, чем бы ни пользовались, последним транспортным средством будет одно и то же — табут. Погребальные носилки.

Лис, услышав от Маленького принца, что на его планете нет охотников, обрадовался. Но когда узнал, что нет и курей, воскликнул: «Нет совершенства в мире!» Есть: зло зеркально. Души умерших не могут вмешиваться в нашу жизнь, что-либо подсказывая, они лишь связывают события, которые мы творим сами. За любое зло, умышленное или случайное, неумолимо приходит расплата: упадешь, кошелек украдут, появится склочник-коллега, не дадут премию, с балкона сдует белье, кошка пропадет, заболеют дети, станешь инвалидом, случится пожар, заморозки погубят яблони — что-нибудь да будет. Разнообразие расплаты непредсказуемо и бесконечно. Потому эти связи нам непонятны и недоступны. Все равно когда — рано или поздно, но расплата будет. Если с нами случается большая или маленькая неприятность, мы должны знать, что это за что-то содеянное нами. Обязательно. Можно себя обманывать, но законы бытия — не обманешь. Наши неприятности и беды — расплата за содеянное нами. Такова метафизическая связь цепи событий мироздания. Нарушение этого порядка приведет к разрушению мира. Если хотите, это карма — космический закон воздаяния по злозаслугам, который не может не выполняться. Чтобы уберечь себя от зла (маленького и большого) необходимо постоянно контролировать свои действия. Избегая злых дел, мыслей, слов и чувств, сделаешь свою жизнь спокойной, ровной и радостной. В этом нам помогают души наших умерших родителей. Такой ад и рай ждет всех нас: искать способы защиты наших детей от неумолимого наказания, от которого мы не можем их спасти, но можем найти как можно удаленный эквивалент содеянному ими злу. Люди эту доброту и заботу принимают за случайность.

Баба Ганя — сегодня самая старая в деревне. Но память у нее — молодые позавидуют. Как-то вспомнила почти смешную историю про Ефросинию Непутевую. С этого и разговор пошел, говорили, что непутевость — она от лености и сонливости. Коль человек рано встает, он все успевает. А Фрося любила поспать, да и сладко поесть не дурой была. Вот и разладилось у нее хозяйство. Отец ей оставил столько добра, а она уже ходила побиралась. Гнали ее в шею, потом жалко становилось, помогали, подавали кто что мог. Потом началась революция. Пошли слухи, что у богатых будут отбирать и бедным раздавать. Приободрилась и Фрося. И стала досаждать соседу, который ее корил за лень и обжорство. Настал, как она считала, ее час:

— Говоришь, изба у меня развалится, — злорадствовала она, — ну и что, вон у тебя комната пустует, отберут и мне дадут. — И весело хохотала, предвкушая скорую радость и торжество бедности над трудягой соседом. И доводила своими разговорами о переделе имущества состоятельных соседей в пользу бездельников честного и трудолюбивого Ивана до бешенства. Увидев на улице трясущую большим обвислым животом Фросю, Иван забегал домой и закрывал двери, ругая на чем свет стоит и Фросю, и такую власть, которая собирается поощрять бездельниц. Но страхи тонкой змеей вползали в душу. А Фрося распалялась изо дня в день в ожидании скорого пришествия миссии. Улучив момент, забегала в дом Ивана и, указывая на висящие на вешалке шубы, гордость хозяина, говорила: две шубы висят, зачем одному две, скоро одна моя будет. У богатых скоро будут отбирать и бедным отдавать!». Иван выдавливал эту огромную тушу из своего дома, и если дело не доходило до смертоубийства, то только потому, что студенеобразная Фрося проявляла невиданную прыть, увидев, что Иван схватился за ножку табуретки. Так прошли два, три, пять лет. Неизвестно, перестал ли Иван бояться, но на разговоры Фроси больше так бурно, как это было раньше, не реагировал. Да и в голосе ленивой, но прожорливой Фроси оптимизма по поводу скорого перераспределения богатства зажиточных в пользу бедных тоже поубавилось. Но когда началась коллективизация, старая идея Фроси приобрела новую силу, надежды загорелись жарким костром. Греет не только солнце на небе, но и идея, даже ложная, внутри нас. Фрося ходила именинницей, а Иван как в воду опущенный. У кого праздник, а у кого и похороны — нормальная жизнь, как всегда. У кого старые надежды, а у кого старые страхи. Сотрясающуюся Фросю можно было увидеть и услышать на всех собраниях и митингах, она была в первых рядах устанавливающих Советскую власть в деревне. Даже для кумача президиума отдала свое красное платье, которое хотела пустить на половую тряпку. Активность Фроси была солью на душевную рану Ивана. Но постепенно Иван опять почувствовал, что никто не собирается отбирать одну из его шуб, чтобы отдать ее толстой и ленивой соседке. Возникла надежда, что новая власть — это власть, защищающая работников, мастеров, а не бездельников и болтунов. Сообразив это, Иван повеселел. Заметив это, Фрося стала беспокойной и настороженной. Одна радость была у нее: дочь, бывшая в служении, вернулась с двумя пуховыми подушками. Когда раскулачивали ее хозяина-еврея, она сумела укрыть и присвоить себе эти подушки, с которыми и вернулась теперь домой. Вся деревня знала, что эти самые лучшие подушки в деревне — большая гордость и радость бездельницы Фроси, которая без устали всем рассказывала, каким был нехорошим бывший их хозяин, и какая хорошая власть, которая отобрала их у него и отдала бедной дочери Фроси. Ивана почему-то она стала избегать, а у того не было причин и желания лишний раз встретить ее. Все осталось по-прежнему: шубы у Ивана, покосившаяся изба у Фроси, если не считать появление двух новых подушек большой деревенской новостью. Так и жили, пока не приехали в деревню уполномоченные по размещению государственного займа, который обязаны были добровольно купить все. Платить можно было по частям. Но это мертвому припарка, если нечем платить. Иван отдал одну из шуб, а у Фроси силой отобрали обе подушки. Невозможно пересказать все вычурные выражения трясущейся в разные стороны Фроси, которыми она осыпала попеременно то Бога, то Советскую власть. И с тех пор перестала вдруг Фрося по оставшейся неизвестной причине говорить о справедливом дележе богатств. Когда ее об этом спрашивали, лишь чертыхалась и смачно сплевывала через левое плечо.