Присутствующие оценили лицемерие и ложь шамана, который, во-первых, никак не мог успеть погадать. Во-вторых, за радостными словами явно скрывал свое огорчение, что не удалось за обиду отомстить вождю, отправив на жертвенный костер его дочь, которую тот отказался выдать за него замуж.

От того, что опять помешал молодой и удачливый соперник, ненависть шамана разгоралась только сильнее.

— Тогда решено. Шаман Салямсинжэн, начни подготовку к большому жертвоприношению богу войны Бурге, — сказал Тармак, жестом отпуская жреца и его помощников. Когда они вышли, он спросил:

— А где же Хайрийя? Почему она нам ничего не сообщила?

Мне это надоело. Морочат голову. Эти умники говорят, что имя того, кто найдет неразбитый горшок, навечно войдет в историю археологии. Я тоже хочу войти в историю, но лучше бы получить деньгами. И как бы мне со своим горшком не войти в другую историю — уголовную… или в сумасшедший дом. Каждую ночь стало сниться одно и то же, да еще с продолжением. Думаю, что виноват этот проклятый горшок. Почему-то весь дом воняет козой. И сны какие-то непонятные…

«А где же Хайрийя? Почему она нам ничего не сообщила?» Когда до Анмара дошел смысл вопроса, ему стала ясна тревога в глазах вождя. Холод пронзил охотника от макушки до пят.

— Я думал, что вы начали готовиться к защите городища, потому что она вам сообщила о приближении гуртов… — растерянно ответил Анмар.

— Посол пришел с воинами как раз на заходе солнца. Сопровождающие остались за стеной городища. Странно, что он был без толмача, словно знал про купца. Он, — Тармак кивнул в сторону посла, — сказал, что вождь гуртов Азамурт требует беспрекословного подчинения и сдачи на милость без сопротивления. Вот мы и начали готовиться: ведь такое требование означает, что они идут войной и скоро будут здесь. Гурты требуют открыть ворота и всем выйти на берег. Тогда обещают жизнь, если мы будем потом регулярно платить щедрую дань, включая людей: девушек, юношей и детей. Совет решил воевать, хотя шаман Салямсинжэн говорит, что знамения против нас, и бог войны Бурге требует человеческого жертвоприношения. Остальное ты слышал. Но мы не думали, что они уже здесь. А обстреляли тебя, вероятно, воины, которые сопровождали посла и остались за стеной крепости. И повторил свой вопрос:

— Где же Хайрийя?

— Если не пришла, значит, попала в руки врагов, вероятно, как раз сопровождавших посла, — начал кто-то из присутствующих, но, натолкнувшись на жесткий взгляд вождя, тут же замолчал. Купец Килсан быстро-быстро переводил разговор присутствующих послу, и, как показалось Анмару, в уголках его губ играла улыбка.

— Я… — начал Анмар и сам себя оборвал.

Он хотел сказать, что все время шел за лазутчиками, а Хайрийя ушла в другую сторону, но его осенила догадка, что групп лазутчиков могло быть несколько. В руки других и могла попасть его жена. От этой мысли заныло в затылке и задрожали колени. Во рту пересохло, внизу живота появилась тяжесть, к горлу подступила тошнота. Это был страх — чувство, которое Анмар узнал в детстве, когда чуть не утонул. Тонущего мальчишку из-подо льдов выловил оказавшийся поблизости Тармак. Тогда еще не вождь, который с тех пор относился к нему с отцовской заботой. А когда погиб отец Анмара, дом Тармака стал почти родным, где мальчику всегда были рады. И особенно радовалась черноглазая Хайрийя — одна из дочерей Тармака, братские чувства к которой с годами переросли в нежнейшее чувство любви. Когда в этом году, по окончании весенних работ, сыграли свадьбу, были рады все: мать, братья и сестры Анмара и большая семья вождя Тармака. Вместе с молодой четой все радовались их счастью. И все это вдруг и сразу оборвалось… Сердце и ум Анмара не могли примириться с этим событием. Но он еще не знал самого страшного, что вместе с женой он, может быть, потерял и своего первого ребенка.

«Так не должно быть и так не может быть!» — стонала каждая клеточка его тела.

— Я… я… найду ее! — голос охотника, который мог без страха разбудить зимой в берлоге медведя и однажды один победил стаю волков и принес сразу пять шкур, дрожал. Анмар спокойно и играючи выслеживал опаснейшую и хитрую рысь, а сейчас не мог справиться с мелкой дрожью, выдававшей весь необъятный ужас и страх за жизнь самого дорогого ему человека. Он поднял голову и увидел в глазах вождя такую боль и, как ему показалось, упрек, что готов был умереть тут же.

— Разреши мне пойти за ней, отец? — почти с мольбой обратился он к вождю.

— Ты нужен здесь, — сурово начал Тармак и покосился на купца и посла, услышав, как кто-то из них невольно громко охнул. Все еще бледный купец смотрел на посла, который вытаращил глаза в сторону входа и будто окаменел. Проследив за его взглядом, Тармак увидел, что стражник привел пленника Анмара. Даже при неярком свете очага было видно, что это был очень молодой воин. Почти юноша. Посол начал что-то быстро-быстро говорить купцу, который испуганно смотрел то на посла, то на старейшин.

— Он просит, чтобы этого воина обменяли на… него, — перевел Килсан.

— Почему?

Торговец что-то сказал послу, тот коротко ему ответил.

— Он, — купец кивнул в сторону пленника, — еще очень молод, поэтому посол готов пожертвовать собой. Перевод прозвучал как-то неуверенно и фальшиво, показалось, что переводчик тоже не верит тому, что сам сказал.

— Если у вас так ценят юношей, то почему его отправили в рискованную вылазку вместе с лазутчиками? — засомневался Тармак.

Посол что-то опять резко сказал купцу. Услышав голоса, пленник повернулся в сторону соплеменников, и, увидев их, вдруг с криком бросился к ним.

Посол обнял юношу и быстро что-то шепнул ему на ухо. Между послом и переводчиком произошел краткий, но по тону очень жесткий разговор. Было понятно, что купец с чем-то не согласен. Посол замолчал и смотрел на Тармака, который ждал от Килсана перевода и объяснения. Торговец, опустив голову, смотрел на землю и не торопился, словно что-то решал про себя.

— Ну! — сердито поторопил его Тармак.

— Он хочет поговорить с вождем Тармаком без меня, — ответил Килсан резко, и в его глазах блеснули те самые жесткие огоньки ненависти, которые тогда заметил в его взгляде Анмар.

— Он знает наш язык?

— Не знаю, как он собирается обойтись без толмача, — загадочно взглянув на вождя и на посла, ответил купец.

— Выйди! — приказал Тармак Килсану, который, прежде чем скрыться за дверью, бросил на посла злобный взгляд, что-то коротко сказал и вышел.

Увидев, что торговец уходит, Анмар забеспокоился, хотел что-то сказать, но, подумав, сдержался.

Выждав время, когда купец скроется за дверьми, посол что-то сказал пленнику, который стоял, тесно прижавшись к нему.

— Отец просит разрешения обменять меня на… — он замялся и обратился к послу, который медленно и четко несколько раз что-то повторил.

В это время в дверях басты появился шаман, запыхавшийся, словно он бежал. Салямсинжэн кивнул вождю, давая понять, что приготовления к кровавому жертвоприношению завершены.

Какими бы ни были невозмутимыми и сдержанными члены совета племени, но с первых же слов пленника поднялся в баете такой шум, что задрожали языки пламени в священном очаге. Во-первых, пленник говорил на их языке чисто, как на родном. Во-вторых, подозрительным было то, что этот пленный юноша оказался сыном посла гуртов.

— …на какую-то пленницу, которая, я не понял, может быть где-то близко. Отец просит разрешения выйти из крепости. Он обещает вернуться с ней, если вождь обещает отпустить меня. Отец говорит, что он уважает ваши обычаи и не может ничего вам советовать. Он просит дать ему возможность выйти за ворота городища. Если дочь вождя Тармака среди его воинов, то он вернется с ней.

Все заметили, что сын посла, хотя выглядел усталым и испуганным, однако держался с достоинством, присущим только сильным людям, привыкшим повелевать.

— Откуда ты знаешь наш язык? — спросил Тармак.