Все обернулись к мужчине, которому на вид было никак не меньше пятидесяти. Неимоверная худоба, взлохмаченные седые волосы и борода, а особенно кожа, выжженная и высушенная солнцем, приобретшая темно-коричневый цвет, — все говорило о непростой и нелегкой судьбе физиогномиста.

— Очень интересно, — Сократ, отстранив руку Авгия, тоже повернулся к Зопиру. — Очень интересно. Как можно предсказать по лицу человека то, что известно только богам?

Зопир понял, что Сократ что-то сказал, обращаясь к нему.

— Я плохо слышу. Говорите громче, — почти прокричал он, однако взгляд его был приветлив.

— Он говорит, что несчастье произошло с ним более десяти лет назад. Временами ему кажется, что слух возвращается. Но надежды у него уже нет, — опять пояснил Авгий.

Сократ громко повторил свой вопрос.

— Ты прав, — ответил Зопир, с интересом рассматривая лицо Сократа. — Боги не все сделали доступным разуму человека.

— Иначе люди с помощью разума сравнялись бы с богами по знаниям, — пробубнил Сократ сквозь пальцы Авгия, который намыливал ему щеки.

— Но утаенное боги позволили угадывать по знамениям и знакам, — продолжал Зопир, который явно не услышал реплики Сократа. — Гадания дополняют знания.

— Если знамения и знаки богов правильно угадать, то есть увидеть и понять, — продолжал Сократ странный диалог с полуглухим Зопиром.

— Так считает, я слышал, и признанный дельфийским оракулом самым мудрым среди греков афинянин Сократ, — кричал во все горло Зопир.

Услышав имя Сократа, на громкие вопли Зопира, к великой радости Авгия, стали собираться люди, которые вскоре перестали вмещаться в цирюльню. Пришлось всем выйти наружу и разместиться во дворе. Сократ с намыленной щекой сам нес свой дифф (стул без спинки), а за ним Авгий нес буковый стол (гордость хозяина) с инструментами, рассказывая, что этот стол в свое время перешел к нему по наследству и что он, Авгий, тоже передаст его сыну — вместе с ремеслом, в котором тот уже большой мастер, и что его уже стали приглашать в богатые дома побрить хозяев, и что он ни дня не сидит без дела. Ножки стола были сделаны в виде львиных лап.

Вышедший одним из последних Зопир остановился, склонив голову набок, и снова стал внимательно разглядывать лицо Сократа.

Собравшиеся ждали диалога, и его начал Сократ.

— Истина у богов, — начал Сократ громко, но голос сорвался, и пришлось откашливаться. — И как же, любезный Зопир, нам узнать истину?

Зопир услышал, но было видно, что он в чем-то сомневается или над чем-то думает.

— Я уже сказал, — начал он, и голос его при этом был намного тише, — что согласен с Сократом: люди узнают истину с помощью разума и гаданий.

— Да, дорогой Зопир, я это слышал. Мечи неоднократно касались моего щита, но Фортуна пронесла их мимо моей головы, — Сократ, не желая обидеть собеседника двусмысленным намеком, про мечи сказал тихо, но окружавшие их люди услышали и заулыбались комизму ситуации: Зопир, ссылаясь на Сократа, не знал и пока не догадывался, что с ним и разговаривает.

— Прояви терпение, не обижайся на мою непонятливость и объясни другое. Вот пример. Алкивиад, опираясь на свои знания, призывал афинян на Сицилийский поход. Никий, опираясь на свои знания, призывал афинян отказаться от похода. Кто из них был прав, афиняне узнали позже, когда трагедию уже нельзя было исправить.

— Нужно было узнать волю богов! — прокричал Зопир.

— Мудрый совет, дорогой Зопир. Очень мудрый. Так тогда и сделали. Принесли богам жертву, богатую и щедрую. Алкивиад заплатил стоимость сотни быков. Все толкователи в один голос говорили, что боги благоприятствуют походу.

— Я не афинянин. И, кажется, это было давно, — извиняющимся голосом орал Зопир, — и что случилось?

— Беда! Случилось тогда большое несчастье, милый Зопир. Погиб весь афинский флот. Десятки тысяч достойных граждан Афин тоже погибли или были проданы в рабство. Немногие вернулись из того похода. Значит, не поняли богов или поняли неправильно.

— Так надо было посоветоваться и послушать мудрых, а не кого попало! — опять начал кричать Зопир. — Почему не спросили Сократа?! Почему с ним не посоветовались?!

Последнее замечание забавляло зрителей, которые поняли, что Зопир своего собеседника в лицо не знает. И когда он говорил о Сократе, он не подозревал, кто сидит перед ним. По тону же его было ясно, что Сократ для него — большой авторитет, почти равный богам.

— Любезный Зопир, не полагаешь ли ты, что советы Сократа, который, как он сам утверждает, ничего не понимает в военном деле, могли привести к еще худшим результатам, чем деяния двух выдающихся стратегов Афин своего времени?

По выражению лица Зопира было видно, что пренебрежительные слова собеседника о Сократе задели его за живое. Поэтому, вероятно, он еще громче и еще более сердито заорал:

— Да чего ты можешь знать, что Сократ говорил и говорит? Если чего-то слышал, то, наверно, от таких же любителей подолгу сидеть в цирюльне, — кольнул Зопир и, скосив глаза на живот Сократа, за нанесенную обиду мстительно и с убийственным сарказмом продолжил, — чтобы на кривых и коротких ногах не носить по агоре такой же большой, как у Вакха, живот.

Чем искреннее были слова Зопира и его обида за Сократа, тем комичнее становилась ситуация. Авгий давно перестал брить Сократа: уронив инструменты, он хохотал, держась за живот, согнувшись и спрятавшись за широкую спину своего клиента, который сидел с наполовину выбритым серьезным лицом.

Хохота за своей спиной и вокруг Зопир по болезни слуха, бедняга, не слышал. А вид улыбающихся людей за спиной Сократа он, вероятно, воспринимал как одобрение и поддержку удачной иронии над собеседником, который позволял себе так неуважительно отзываться о Сократе. Подбодренный поддержкой зрителей, Зопир еще грознее вопрошал сидящее перед ним марсообразное лысое чудище — недобритое и окончательно брошенное Авгием на произвол судьбы. Мучительного стона умирающего от смеха Авгия Зопир не мог слышать.

— Ты что, сам с ним беседовал, что так уверенно за него говоришь?! — продолжал наседать Зопир на сидящего с намыленным лицом Сократа. И уже по его интонации было ясно, что такая уродина, как этот посетитель цирюльни, никак не может быть живым участником или хотя бы даже свидетелем бесед Сократа. — Он тебе сам сказал, что ничего не понимает в военном деле?!

Ответ, услышанный Зопиром, ошеломил его. Он, пораженный, замер, не находя слов. Он, глухой, теперь стал еще и немым, потеряв дар речи от удивления.

— Не только в военном, дорогой Зопир, — кричал Сократ, стараясь из-за громкости не утерять ласковые нотки в голосе. — Он всем говорил, что знает только то, что ничего не знает…

— А другие, — Зопир пытался героически спасти ситуацию, — а другие «мудрецы» (уничижительные кавычки были поставлены тоном и гримасой), проводящие жизнь на агоре да в цирюльнях, и того меньше знают, даже того не знают! — Зопир прерывающимся от возмущения голосом продолжал ехидничать, заступаясь за Сократа, о котором знал лишь понаслышке.

— И все-таки, дорогой Зопир, не сердись на меня и ответь на вопрос, который я не могу самостоятельно прояснить себе…

— А что ж ты у Сократа-то не спросил, если с ним беседовал, — не терял надежды Зопир, вопросом выражая все еще не до конца рассеянные сомнения в правдивости слов собеседника, утверждавшего, что беседовал с самым мудрым из греков — самим афинянином Сократом! И, не утерпев, опять съехидничал:

— Может, он тебе объяснил, да только ты не сумел понять, а?

Сократ оставил иронию без внимания, видя, что собравшиеся, будучи не в состоянии слушать их дальше, разбегаются от цирюльни в разные стороны, хватаясь за животы, ойкая и айкая со слезами на глазах. А встречным, которые пытаются узнать, что случилось, мучительно всхлипывая, машут руками, показывая в сторону цирюльни, куда направляются новые афинские граждане, следом за которыми рабы несут складные стулья, чтобы было удобно общаться сидя.

— И все же, будь любезен, Зопир, ответь: должен ли человек, намеревающийся что-то делать, знать эту работу?