— Я дочь вождя, — гордо заявила она мне. — Можете держать на привязи, иначе все равно убегу!

Она немного успокоилась, когда я пообещал, что сам отвезу ее к родным.

Голос посла стал печальным, помолчав, он с нескрываемой болью добавил:

— Вот и сдержал обещание. Но поздно…

— И что случилось? — нетерпеливо спросил Анмар и осекся, увидев строгий взгляд Тармака, напоминающего, что на Совете никто не может говорить без его разрешения.

— И что же случилось? — повторил вождь вопрос Анмара.

Посол мотнул головой, словно отгоняя тяжелые мысли, и продолжал:

— Когда Азамурт настоял, чтобы я был послом, предъявляющим неприемлемые условия, я не до конца понимал его коварство. Он обещал, что, если захочу, я смогу остаться с семьей и небольшим войском здесь, как покоритель, как властитель. Я поверил ему, полагая, что он таким способом хочет от меня избавиться. Я на время забыл о его звериной жестокости и мстительности. Я подумал, что сумею вас уговорить не проливать кровь. Лучше откупиться, чем быть уничтоженными. Я даже размечтался, что мой сын, как сын двух народов, станет вождем одного народа, объединяющего обе крови. Глупые мысли и наивные надежды. На войне и убивают, и пропадают без вести — всякое бывает, и все потом забывается. Азамурт приказал убить меня, если его первый план сорвется. Верный слуга сказал Лафтие, что слышал еще про какого-то торговца, но он не понял, о ком шла речь. Лафтия не знала, какое отношение имеет ко мне или к моему поручению купец. Мне же было сказано, что здесь под видом купца уже более полугода находится один из самых близких и доверенных лазутчиков Азамурта. Лафтия прибежала ко мне, но уже не застала. Зная, что я отправился на переговоры, откуда не должен вернуться, она отправилась за мной вместе с сыном и небольшим количеством верных слуг. Но за ними следили и почти сразу догнали. Спасая сына, она отвлекла на себя преследователей, которые не заметили, что группа стала на одного человека, спрятавшегося на дереве, меньше. Когда погоня ушла в другую сторону, Баш-ир, так зовут моего сына, которого мать дома называла Истилах, побежал в сторону реки. Догнав группу лазутчиков, он сказал, что Азамурт послал его с дополнительным поручением к отцу. И они взяли его с собой, и он шел с ними, пока ваш воин его не выкрал.

Ваш город и народ обречены. Азамурт с самого начала не собирался кого-либо пощадить. Он мстит.

— Мстит? — удивленно спросил Тармак. — Кому и за что?

— Лафтия, как и предсказал отец в ту лунную ночь в пустыне, стала красавицей. Хотя она и была моей рабыней, к ней в семье относились, помня ее слова, что она дочь вождя своего племени, как к знатной пленнице. Когда ей исполнилось 15 лет, Азамурт хотел ее выкупить у меня и сделать своей наложницей. Я, она и отец не захотели и отказали. Азамурт затаил обиду и ненависть. При его жестокости и мстительности таких обид не забывают и не прощают.

Лафтия, случайно подслушав распоряжения Азамурта, поняла, что он намерен уничтожить всех: меня, сына, ее и весь ее народ. Несмотря на молодость и физическую слабость, Баш-ир, благодаря богам, хороший политик и полководец. Он умеет хитроумно планировать сражение, умеет угадывать планы врага. Его советами неоднократно пользовался и сам Азамурт. Зная эти способности Баш-ира, Азамурт никогда не оставит его в живых.

Понимая это, Лафтия приняла единственно возможное и верное решение: на ходу она рассказала сыну про намерения Азамурта, велела догнать меня и все рассказать. Она решила, что заодно он будет еще и переводчиком. Про купца она не знала.

— Я знаю, о каком купце речь, — проговорил резко Тармак. — Задержать и привести его сюда, — приказал он одному из воинов у входа. Случайно взгляд Тармака упал на шамана, и ему показалось, что шаман чрезвычайно испуган.

Анмар также заметил, как побледнел Салямсинжэн при последних словах вождя. Глядя на шамана, Анмар подумал, что тот, как и Азамурт, получив отказ Хайрийи, затаил обиду и ненависть. И такой же злопамятный и жестокий. Смутные подозрения стали переплетаться с такими же смутными догадками и предположениями.

Привели купца Килсана.

— Есть два вида презренных людей: трусы и лжецы. Ты, — обратился Тармак к Килсану, — лжец. Что ты должен был сообщить послу?

По бледному лицу торговца стало видно: он понял, что разоблачен и отпираться бесполезно.

— Я — купец, а не воин. Он, — Килсан показал рукой на посла, стоящего около Тармака, — требовал, чтобы я указал, где главные ворота. Он хотел перебить со своими воинами стражу и впустить прячущиеся у стен городища группы лазутчиков. Я — купец, а не воин, — повторил он, — я отказался, он угрожал. Он сын, хоть и приемный, вождя. И имеет право наследства трона гуртов. Его угрозы не пустые слова.

Торговец говорил все смелее и громче, поглядывая на шамана, который, хотя и смотрел, опустив голову, на землю, но будто одобрительно кивал головой, шевеля толстыми, словно смазанными гусиным жиром, губами.

— Ты и вчера отказался указать гуртам, где ворота? — спросил Анмар, когда Тармак жестом дал ему разрешение говорить.

Килсан резко повернулся к Анмару. На мгновение в глубине его глаз мелькнули искры испуга и ненависти, но он быстро взял себя в руки.

— О чем говорит охотник Анмар? — спокойно, но чуть медленнее спросил он.

Анмар рассказал про случай со шкуркой бобра. И про вчерашнюю встречу купца с воинами гуртов в лесу.

Истилах шепотом переводил разговор в баете отцу.

— Уведите и приготовьте все для жертвоприношения, — приказал Тармак шаману, указывая на торговца Килсана. Решение Тармака было воспринято всеми присутствующими как справедливое. Никто не усмотрел в этом нарушение закона гостеприимства. Коварная и двуличная роль купца была всем ясна. И никто не заметил того, как шаман и купец быстро обменялись взглядами. Еле заметная улыбка тонкой змейкой проскользнула по губам торговца, и невдомек было присутствующим, какие страшные и подлые мысли расползались, словно маленькие гадюки, в это время в голове шамана, который вышел из басты вслед за торговцем Килсаном, конвоируемым стражниками.

— Отцы родов знают свое место на стенах, проверьте подготовку к защите, всем раздайте все оружие, отведите детей в укрытия, организуйте охрану и учет раздачи еды и воды. После короткого обсуждения, решив, кто и чем должен заниматься, старейшины разошлись. В баете остались Тармак, посол с сыном и Анмар. Тармак долго вглядывался в лицо Баш-ира. Потом, обернувшись к послу, сказал:

— Твою жену Лафтию в детстве звали Бадрийя. Она моя родная сестра, пропавшая более двадцати лет назад. А твой сын приходится двоюродным братом моей дочери… его жены, — Тармак ласково посмотрел на печально опустившего голову Анмара, — которая сейчас в руках воинов, пришедших с тобой.

Мне все это надоело. Кто-то обидел моих землероек. Плачут. Место, где они ведут свои раскопки, приглянулось каким-то бизнесменам, которые решили тут что-то построить. Место очень красивое! На высоком берегу. Вид на реку. Скоростной проспект рядом. Вот и хотят бульдозерами все сровнять, чтобы ученые-очкарики не копошились под ногами, когда пахнет такими деньгами. Говорят, что власти не верят, что здесь есть что-то ценное. Тоже, наверно, имеют в виду клад. Смешно, но эти чудаки-археологи устроили что-то вроде охраны, сидят тут теперь и по ночам. Костры жгут. Рожи в темноте, как у этих… ну… гуртов…

— Вождь, разреши я и муж твоя дочь идти за стену, — обратился посол к Тармаку на ломаном языке, демонстрируя, что не только сын, но и он научился языку своей жены. — Баш-ир остается ты рядом. Он и Лафтия здесь родина. Я искать Лафтия надо. Он искать своя жена.

Посол говорил медленно, с трудом подбирая слова. Решив, что могут не понять его истинных намерений, он попросил сына переводить и стал говорить на языке гуртов.

— Вождь, разреши нам с мужем твоей дочери поохотиться за стеной городища. Мой сын нашел родину своей матери, — указал он на Баш-ира. — Значит, и свою. Ему возвращаться смертельно опасно. А я помогу найти твою дочь и сестру своего сына, жену этого ловкого, как я понял, охотника. Она, скорее всего, еще недалеко. Воины ждут меня. Мы спасем ее, и он, — посол посмотрел на Анмара, — вернется с ней в городище.