На что командующий прореагировал по-своему:
— Мишени поднимать чаще, в рваном ритме, — отдал он приказ. В нем говорил уже командир, который проводит учения и хочет выяснить все, на что способно его войско. Теперь Иванову приходилось чаще разворачиваться в сторону от направления бега, что сбивало дыхание и затрудняло бег.
— За первый километр 4 мишени за 4 подъема.
— А время? — не отрываясь от бинокля, спросил маршал.
— 4 минуты и 11 секунд.
— Устанет, — то ли с сожалением, то ли с сочувствием сказал кто-то из офицеров сопровождения. В это время наблюдавшие за необычными «маневрами в одиночку» дружно вскрикнули. Иванов неожиданно как-то нелепо растопырил руки и совершил несуразный прыжок на одной ноге, взмахнул правой рукой и с бега перешел в положение полета на уровне одного метра над землей. Не успели утихнуть крики, как свободный полет параллельно земле перешел в пикирующее падение носом к пахоте. Видно было, как тяжелый пулемет стволом вниз тянет за собой стрелка.
— Мишень! — спокойно, но чуть громче обычного раздалась команда, заставив всех вздрогнуть еще раз.
Мишени поднялись, и маршал стал считать:
— Раз… два… три… четыре… пять… Мишени упали, выстрелов не было. Но за эти пять секунд сержант сумел не только отвернуть ствол пулемета, чтобы он не забился землей, не только упал и перекувыркнулся, но и, соскочив, продолжил бег. Как только мишени скрылись, тут же раздалась новая команда:
— Мишени! — которые послушно поднялись, чтобы через пять секунд опять скрыться. И трудно было понять, попал или нет Иванов, потому что выстрелы раздались на четвертой секунде, и пораженная мишень уже падала вместе с убирающимися. На двенадцатой минуте Иванов прошел 3 километра ровно.
— Как по графику, — раздался чей-то нескрываемо восторженный голос.
— Но только 15 попаданий из 16 подъемов, — заметил кто-то из офицеров, покосившись на командующего.
— Ничего, сейчас начнет бить по две, — категоричным тоном вмешался третий.
— Этот… может… — начал было оживший полковник бодрым голосом, но осекся…
— Десять подъемов на этом километре, — скомандовал маршал.
Все понимали, что это затрудняет и замедляет бег: надо успевать поражать мишени. На 21-м подъеме под общее ликование Иванов успел уложить две мишени. И счет сравнялся. 21 подъем и 21 сбитая мишень. Дальше проще, и к началу 5-го километра осталась одна-единственная непораженная мишень. Точно по центру, напротив бегущего. С этим было все ясно.
— Эх… хе… хе, — вздыхает дедушка и бормочет так тихо, что с трудом различаю, — …всегда, когда расслабишься… нельзя расслабляться… война… молодой был…
— Последнюю мишень поднять за 30 метров до его финиша, — приказывает посветлевший маршал и по тону понятно, что он доволен увиденным, не жалеет о проигрыше и считает, что спор уже завершен, хотя Иванову осталось пробежать еще около 300 метров и поразить одну мишень. Но времени у него достаточно, а мастерства, всем понятно, ему не занимать. Так, наверно, думал командующий, когда, отдав бинокль, начал собираться навстречу сержанту, поглядывая на часы. Но вдруг в районе 18 минут послышались то короткие, то длинные какие-то истеричные очереди.
«Сбрасывает лишние боеприпасы, чтобы бежать было легче, вот пижон», — уже без злости подумал маршал и, повернувшись к бегущему, замер от удивления. Иванов, не останавливаясь, стрелял по мишени, которая и не думала попасть в разряд пораженных.
— Мишень не убирать! — резко прозвучал громкий голос командующего. Стало удивительно тихо, как бывает обычно по утрам, когда выпадает первый снег.
— Все! — невпопад и неизвестно чему радуясь, доложил адъютант. — 5 километров за 19 минут 37 секунд и не поразил одну мишень.
Пулемет Иванова, стрелявший каким-то странным тупым звуком, словно в ствол забилась земля, замолчал как раз в тот момент, когда он добежал до отметки финиша. Яростный крик Иванова разорвал тишину, будто по шву рвут жесткую ткань гимнастерки. Это был крик не торжества, триумфа, но и не крик отчаяния.
— Кхе… кха… кху… — закашлялся дед и стал мотать головой, будто стараясь отмахнуться от назойливых мух.
Я знаю и люблю своего дедушку, это какие-то неприятные и тягостные мысли ему не дают покоя. Приступы «кашля» у него начались после похорон бабушки.
— Прости… молодой был… не доглядел… — непонятно у кого-то горестно просит прощения дед. И опять, после долгой паузы, продолжает рассказывать, но так тихо, что я еле различаю его слова, из которых с трудом восстанавливаю картину происшедшего.
Все увидели, что Иванов перекинул пулемет за спину и, не останавливаясь, продолжал мчаться к мишени, на ходу доставая гранату. Оставались последние секунды по договору. Бросок гранаты, на мгновение сержант прижался к земле. Мишень, поднятая по приказу маршала и не убранная, от взрыва превратилась в чучело, но не падала. Все видели, как Иванов, вытащив нож, кинулся к ней и, добежав, стал в бешенстве крушить ее уже ножом.
— Вот теперь все, — сказал маршал, взглянув на адъютанта и не скрывая своего удовольствия. Но тут произошло нечто странное. Иванов, расправившись с мишенью, в том же темпе, потный, с ободранным при падении и грязным лицом, с гримасой ярости бросился в направлении маршала. Офицеры столпились, собираясь защищать командующего, который стоял спокойно, ибо лучше своих офицеров понимал, что Иванов покушаться на его жизнь не собирается. Если бы он этого хотел, незачем ему было бы к нему бежать. Он мог дать очередь из своего пулемета — и все было бы кончено. Такому стрелку попасть не составило бы никакого труда. Понимая это, он отстранил офицеров и пошел навстречу сержанту, блуждая в догадках.
«Ну промазал один раз, устал, руки тряслись, оружие чужое», — думал маршал, пытаясь предугадать возможные истоки и причины возбужденности набегавшего на него Иванова.
Дедушка стал как-то нервно кутаться в плед. Хотя солнце уже скрылось за горизонтом, но дневная духота еще не спала. Некоторые лучи скрывшегося солнца упирались в редкие кудрявые кучи облаков, подсвечивая их каким-то неестественно розовым светом. Остальные растворялись в зеленовато-синей выси, в которой пока пряталась надвигающаяся и падающая из глубин космоса на Землю темнота.
— Иванов резко свернул… Промчался мимо удивленных офицеров и маршала… Он перепрыгнул через какие-то пустые ящики из-под патронов. Только и увидели на лице грязь, кровь и ссадины. Никто ничего не понял… Кхе… кха… кху… Я… понял первый… звуки выстрелов… побежал в каптерку… А он в служебку… дверь ногой… хрясть…
Опять наступило долгое молчание. Дедушка сидел с закрытыми глазами, и я начала думать, что, может быть, он уснул. Но, заинтригованная, я не хотела оставить рассказ «на потом», ибо, зная деда, могу предположить вероятность и того, что дед больше не захочет про это вспоминать. Я прикоснулась к качалке, дед тут же зашевелился, и, не поворачивая головы, стал обрывками говорить. Из его слов я поняла, что Иванов, пробежав мимо собравшихся около командующего офицеров, бросился в оружейную каптерку, выволок оттуда перепуганного молодого солдатика и толкнул его к одинокому дереву метрах в 20 от ничего не понимающих в происходящем солдат, офицеров и маршала. Все таращились с удивлением на эту беготню, пытаясь понять хоть что-нибудь. Иванов же, поставив солдата к дереву, пошел в направлении командующего. Но, не доходя шагов десять, быстро развернулся и, не целясь и не снимая ремень пулемета с плеч, дал длинную очередь по молодому оружейнику. Видно было, как исчезла с лица несчастного краска, и оно стало белым, как мел. Через миг он сник, обмяк и безжизненно повалился набок. Офицеры бросились на сержанта, отобрали пулемет, который он отдал не только без сопротивления, но и с облегчением, как изрядно уставший после работы человек. Иванова поставили перед маршалом, который, едва владея собой, пробасил с хрипотцой:
— Ну! Что это значит?
Иванов, немного замешкавшись, понял, о чем его спрашивают, и ответил:
