— Видел ли ты когда-нибудь такие часики? — Садовница уже вернулась из кухни.

— Нет! — Я энергично тряхнул головой.

— Это знаменитые часы, шварцвальдские, из Германии. Сам господин барон подарил нам их за то, что вырастили для него виноград.

Рядом с часами на рогах косули, прибитых к стене, висела на длинном ремне медная труба. Она ярко блестела, еще ярче, чем каски пожарников в местечке.

Картина, часы, теперь эта труба… Диковинные, никогда ранее не виданные вещи вызывали во мне почтительное уважение, даже боязнь. Ведь такое, по моему глубочайшему убеждению, могло принадлежать только богачам, господам.

— Что это за труба? — осмелился я спросить.

— Охотничий рог. Его очень далеко слыхать. Мой муженек всегда идет на охоту с господином бароном, он его личный псарь, — сказала хозяйка с гордостью. — Дунет в рог один раз коротко, другой подлиннее, третий совсем длинно, и все охотничьи собачки, где бы они ни бегали, бросаются на звук…

Останешься жить в нашем поместье, сам все увидишь, сыночек. — На последнем слове она сделала особое ударение и посмотрела на меня вопросительно.

Я все еще не мог понять, чего добивается садовница.

— Не знаю, как долго будет печник работать в замке вашего барона. Вот заработаю деньги для учения, осенью пойду в школу.

Жена садовника склонилась над столом, подперев голову кулаками, и давай меня убеждать:

— Нехорошая работа у печника, грязная. Да и потом, не работа его ищет, а он работу. Ходит-бродит из поместья в поместье. То ли дело садовник! Мы с муженьком вот уже двадцать годков на одном месте работаем. Нельзя сказать, что богатые, но живем совсем неплохо. Оставайся, миленький, у нас, выучишься на садовника. Зимушка наступит, а тебе ее не бояться: в теплицах всегда хорошо, хоть зимой, хоть летом. К тому же, смотришь, и виноград тебе перепадет.

При слове «виноград» я встрепенулся. Уж очень привлекала ягода с таким заманчивым названием: винная градина. Одну-единственную штучку удалось мне съесть за всю свою жизнь.

Голубые глаза хозяйки источали ласку и доброжелательство. Волосы хоть и седые, но тщательно завиты. А вот плечи у садовницы мужские, широченные, как у силача из балагана на ежегодной ярмарке. Август говорит, чтобы иметь такие плечи, надо постоянно тренироваться. Что она, в день по нескольку раз гири поднимает?

Садовница между тем продолжала:

— Вот пойдет муженек работать в теплицу, я тебя тоже туда сведу. Посмотришь, как красиво свисают грозди.

Она явно задабривала меня, а я к такому не привык. Как бы мне побыстрее выбраться из этого дома? Я поблагодарил за еду и двинулся к двери. Надо поскорее разыскать печника, день ведь идет к вечеру. Но садовница, сделав несколько быстрых, скользящих шагов, оказалась впереди меня:

— Вот здесь будешь спать!

Я остолбенело уставился на белое покрывало и гору подушек на нем.

— Кроватка мягонькая! Только сегодня свежим сенцем сенник набила, чистые простыньки постелила, одеяльце теплое вытащила из сундучка. Будешь спать-почивать, как котишка на печке.

Садовница переложила подушки к ногам, сняла покрывало; под ним оказалось синее одеяло с красочным орнаментом. Из-под кровати вытащила зеленый сундучок, подняла крышку:

— Вот сюда вещички сложим. А новый костюмчик, когда он у тебя будет, повесим в шкаф, чтобы не помялся. Хорошо?

— Да, — выдавил я едва слышно, а сам подумал, что не скоро, ох как не скоро будет у меня костюм!

Поспешно сложил в сундучок все, что было в узелке. Воскресную рубаху и штанишки разгладил ладонью. Осмотрел постолы; надо же, сносились, в середине дырки! Садовница внимательно следила за каждым моим движением.

— Не обувай их, не надо, — сказала ласково. — Где-то на чердаке должны быть ботиночки моего сыночка, совсем еще хорошие. У него быстро ножка выросла.

Хоть она и была полной, но двигалась на удивление легко. Не вышла, а выпорхнула из комнаты, и минуту спустя с потолка донесся шум и грохот.

Ну, теперь она вернется не скоро. Не познакомиться ли поближе к кукушкой? Интересно все-таки, как она выпрыгивает.

Только собрался тронуть дверцы на часах, садовница тут как тут. В руках запыленные ботинки. И какие красивые! У меня снова загорелись щеки. Подумать только, настоящие ботинки, почти новые, черные, блестящие, с медными крючками.

— Садись скорее, обуем ножки! — Она радостно улыбалась, словно счастье привалило не мне, а ей.

Первую примерку сделали без чулок: их у меня просто-напросто не было, постолы я носил с портянками. Ботинки пришлись впору. Тогда садовница кинулась к комоду, разыскала в нижнем ящике пару чулок, тоже почти новую, нелатаную.

Я стою на полу в ботинках, притопываю ими. Какая радость, какая неслыханная радость! Кажется, мне теперь принадлежит весь мир. Подумать только, я в ботинках! Вот бы посмотрели Август, брат, Сипол!

— Ну, беги теперь, миленький, к своему печнику. Все равно долго у него работать не будешь. Поеду на днях в местечко, договорюсь с твоей мамочкой, станешь жить у меня. Будем с тобой книжки читать, писать, считать… Я господских деточек учила — хвалили. А уж тебя-то еще лучше научу.

Садовница говорила, говорила без умолку, и глаза ее влажно поблескивали.

Я щелкнул каблуками, как солдаты на плацу, поклонился неловко, сказал:

— Спасибо!

Голос у меня дрожал.

Она погладила меня по голове, и я опрометью кинулся во двор. В комнате куковала кукушка: ку-ку, ку-ку…

Баронский замок стоял на бугре за прудами. Высокое белое строение прикрывали пышные дубы и липы. От дома садовника туда вела брусчатка; она проходила между двумя прудами, затем круто сворачивала к замку. Я шел по широкой дороге, все время оглядываясь: не выскочат ли из-за кустов сирени или жасмина огромные, ростом с теленка, псы, не кинутся ли на меня? Таких собак держали почти все помещики. Нередко случалось, что они набрасывались на работников имения, на их детей.

На темно-коричневой поверхности пруда мерно покачивались большие сердцевидные листья, между ними белели водяные лилии. По водной глади, быстро и сильно отталкиваясь задними лапками, сновали зеленые лягушки. Я слышал от ребят, что эти обитатели баронских прудов, завезенные из теплых стран, намного вкуснее раков. У меня же мороз пробегал по коже, когда я представлял себе такое «лакомство».

Повернулся к замку. Теперь его уже не заслоняли деревья, и красивое трехэтажное здание с огромными окнами и многочисленными балконами и нишами открылось все целиком. Фасадом замок выходил на пруд. К воде спускалась широкая каменная лестница, обросшая зеленым мхом; к ней от дверей замка вело несколько тропинок, усыпанных гравием.

А какой вокруг замка был парк! Высокие старые деревья, тенистые аллеи, беседки. И сам замок… Никак я не мог понять, для чего одной семье такое огромное здание. Ведь не могут барон, его жена и дети жить сразу во всех этих комнатах!

Замок казался необитаемым. Нигде, ни на дорожках, ни в самом здании, ни души. Я остановился в растерянности. Может, совсем не здесь нужно искать печника? Может, я что-то напутал?

Только хотел повернуть обратно, как открылась большая стеклянная дверь и вышел человек в бумажной шапочке наподобие кулька. Обляпанный глиной фартук, льняные брюки, такие же замаранные. Печник.

Я вежливо поздоровался, сказал:

— Меня из того имения прислали, работать у вас.

— Работать?! — На его худощавом веснушчатом лице появилась усмешка. — Ты что, работать умеешь? Когда успел научиться?

Я смутился. Не зная, что ответить, стоял, краснел, рассматривал гальку на дорожке, просторные деревянные башмаки на ногах печника…

— Ну ладно, — наконец сжалился он надо мной. — Пошли в дом. Сегодня будешь выносить мусор, а потом покажу, как очищать старые изразцы.

Я потащился за высоким худым печником. Было такое чувство, словно меня высекли за лень или баловство. А в чем я виноват?

В обширной передней на первом этаже была аккуратно постлана рогожа. В соседней комнате, в углу, высилась па-половину разобранная печь из белого кафеля. Пахло сажей и глиняной пылью. Паркет, начиная от двери и до самой стены, тоже покрыт рогожей.