У подножия горки, возле дороги, росла одинокая толстая береза. Бесовпед, словно его и вправду гнал нечистый, несся прямо на нее.
— Рули, Сипол!
— Влево, влево от дерева! — кричали мы.
Но уже было поздно. Большое переднее колесо стукнулось в ствол. Береза вздрогнула, мы услышали звук удара. Сипол, растопырив руки и ноги, как лягушка, перелетел через руль и — бац! — лбом в березу.
Из двоих пострадавших бесовпед, несомненно, вел себя более достойно. Он просто свалился набок и лежал спокойно. А Сипол несколько раз перекувырнулся через голову и завопил не своим голосом.
Ребята отнеслись к происшествию по-разному. Кто смеялся, кто, вскрикнув, бросился к месту катастрофы. Сипол сидел на дороге, обхватил руками голову и жалобно причитал:
— Ой, мой лоб! Ой, лоб!
Как всегда в таких случаях, со всех сторон посыпались мудрые советы:
— Не трогай, только не трогай!
— Надо отжать ножом…
Сипол отнял руки от лба. Мы ахнули. Вот это шишка!
— Давай бегом на луг, зачерпни грязи и прижми ко лбу — сразу полегчает.
Подошел и сын кузнеца. Пощупал шишку, улыбнулся:
— Сам виноват! Пока руль в руке, ты хозяин в седле. Как руль отпустил, так черенок раскроил.
Шутит — значит, ничего серьезного. Сипол сразу перестал охать, вскочил, побежал на луг. Нашел там сырое место и прижался к нему лбом.
А бесовпед? Он-то пострадал? Представьте себе — нет! С железным конем ничего не случилось: удар принял на себя резиновый обод. У березы хоть кора содрана, а на бесовпеде ни малейшей царапины.
Теперь пришла очередь Августа. Он поставил бесовпед на колеса, сказал, поглядывая искоса на хозяина колесницы:
— А я бы проскочил мимо дерева!
— Бери и скачи, — улыбнулся сын кузнеца.
Мы крикнули «ура!» и так же усердно, как несколько минут назад Сиполу, стали помогать Августу. Сипол на время прекратил лечение, обмыл в озере грязный лоб и тоже присоединился к нам.
Второй обучающийся оказался способнее первого. Он быстрее научился держать равновесие и съезжать с горки, хотя это самое трудное. Педали живо крутились, и нечего было даже думать о том, чтобы замедлить скорость. Но Август держался молодцом. Стиснув зубы, он мужественно переносил тряску и коварные прыжки бесовпеда. Норовистому коню так ни разу и не удалось сбросить нового наездника.
Первые успехи окрылили Августа. Он втащил бесовпед на самую вершину горки.
Сипол вертелся рядом, ощупывая шишку на лбу, и наставлял:
— Главное — руль! Руль сжимай изо всех сил!
Мы придерживали бесовпед, пока Август поудобнее устраивался в седле. Потом по его команде подтолкнули.
Бесовпед покатил под уклон. Мы бежали за ним. Вот уже впереди береза. Ближе, ближе… Все быстрее крутятся колеса, бесовпед набирает скорость.
И тут я заметил, что Август растерялся. Хочет повернуть руль и никак не может. Глаза выпучил, лицо напряглось. Он оказался в полной власти разбушевавшегося бесовпеда…
Словом, Август ни на вершок не сдвинулся с пути, который так печально завершился для Сипола. Все повторилось сызнова. Опять мы кричали во все горло: «Рули! Поворачивай в сторону!» Опять дружно ахнули, когда бесовпед на всем ходу врезался в то же самое дерево. Но, в отличие от Сипола, Август избежал неприятного столкновения с деревом. Выскочил из седла, словно мяч, перелетел через канаву и приземлился на лугу, головой в жидкую грязь…
Когда мы подбежали, Август уже сидел на земле и пыхтел, как паровик на баронском поле. Лицо черное и блестящее, как у негра, лишь белки глаз сверкают.
Увидели мы, что с ним ничего не случилось, и сразу развеселились. А Сипол тут же придумал:
— Кто руля не удержал, тот черной каши похлебал!.. Прокатиться с горки на бесовпеде больше желающих не нашлось. Сын кузнеца не спеша двинулся обратно в местечко. Бесовпед будто знал, что теперь в седле сидит хозяин, и сделался покорным и кротким как овечка.
ВЫСТРЕЛ В КАМЫШАХ
Баронский рыбак Крузе уже не воевал с удильщиками так яростно. Слишком дорого стоили ему войны с местечковыми мальчишками. Зато теперь войну нам объявил лесничий, молодой пруссак с орлиным носом и длинной журавлиной шеей. Среди жителей местечка ходили слухи, что он прислан сюда из Германии специально для того, чтобы хорошо изучить местность — на всякий случай. Уж не знаю, вправду ли он был шпионом или это выдумали досужие кумушки, только приехал он в наши края не один. У соседских баронов тоже завелись такие пронырливые молодые пруссаки.
Однажды туманным летним утром мы впятером рыбачили на болотистом берегу озера. Рыбка ловилась хорошо, наши сумки быстро тяжелели.
Неожиданно сзади раздалось:
— Вон отсюда! Вон!
Оглянулись в испуге. Недалеко, на мостках через канаву, стоял сам господин лесничий и грозил нам ружьем.
И тут у лесничего случилась неприятность. Нога поскользнулась на мокрой доске, и он, хватая руками воздух, упал в грязную канаву.
Не так-то легко оказалось из нее выбраться. Тем более, что ружье лесничий держал на весу.
Наконец, весь грязный, вылез из канавы. Злой, красный, фыркает, будто лошадь после купания. Выловил свою зеленую шляпу с петушиным хвостом и как заругается на ломаном латышском языке:
— Черт подрал щенячий пород! Сказал — вон! Вам дробь в штаны пускать, да? Брат перепугался:
— Пропали! Убьет! Август успокаивал:
— Не бойся. Не имеет он права стрелять в детей.
— Права-то у него нет, а вот возьмет без всякого права и пальнет, — не согласился с ним Сипол. — Это же пруссак! Прятаться надо, и поскорее.
А мне и страшно и смешно — очень потешно выглядел франтоватый надменный лесничий, весь измазанный с ног до головы.
Мы быстренько утопили удочки, придавили сверху камнями и полезли глубже в камыш. Лучше бы убежать, да никак нельзя: единственная тропка пролегала слишком близко от того места, где бушевал лесничий.
Он нас теперь не видит, а мы тайком наблюдаем за ним сквозь просветы в зарослях. Вот уложил ружье в траву. Вот нарвал ивовых листьев и чистит костюм. Вот стряхнул несколько раз мокрую шляпу, сунул ее под мышку. Взял ружье и пошел в нашу сторону.
— Полезет! Полезет в болото! — Брат дрожал от страха. — Что ему терять? Брюки все равно уже мокрые.
— Пусть себе лезет! — Август не сводил глаз с лесничего. — Провалится в трясину. Еще и вытаскивать придется.
Август, конечно, храбрился. Ему было так же страшно, как и нам. Ведь податься некуда, разве только в озеро.
Лесничий прошел по мокрой лужайке и полез в болото. Зубы оскалил, глазами так и шарит по зарослям.
Мы еще плотнее припали к болотистой почве, следили за каждым его движением. Одежда у нас намокла. По спине пробегала дрожь. Хоть бы появился кто-нибудь из местечковых на берегу! Мы бы крикнули, позвали на помощь.
Эх, не надо было лезть сюда! Вот возьмет и пристрелит… Нет, не посмеет! Ведь мы не косули, не зайцы — мы люди…
А впрочем, кто знает: если барон и его слуги могут стрелять зайцев, косуль, рыбачить, когда другим это запрещено, то, может быть, у них есть право стрелять и в людей?..
Вода уже заливала лесничему сапоги, а он, как страстный охотник, лез и лез вперед. Хоть бы ухнул в трясину! Тогда мы по камышам, по камышам — и прочь!
Болотистая земля пружинисто покачивалась под тяжестью лесничего. Когда он ставил ногу на кочки, те утопали. Но он вырывал из ила чавкающие сапоги и упорно шел дальше. Все ближе к нам, все ближе…
Наконец остановился: впереди был илистый омут. Поднял ружье, приложил к щеке…
У меня по лбу катились капли — то ли пот, то ли вода. Кто-то из нас не выдержал напряжения и вскрикнул. Лесничий вздрогнул и, не опуская ружья, обернулся назад. На лугу никого не было. Тогда он прицелился и заорал яростно:
— Выходить, собачий сын!
Мы приникли к самой воде. Хотелось залезть в ил, зарыться. Частые и сильные удары сердца сотрясали тело.
Раздался выстрел. Рассекая листья камыша, дробь хлестнула по воде. И сразу же прозвучал отчаянный крик…
