Я догадывался о том, какие беседы происходили у Эллы с матерью: та неоднократно спрашивала дочку, кто из знакомых молодых людей ей больше всех нравится. Вероятно, ее семья благоволила столь любезному и хорошо воспитанному поклоннику, как Чарли Стэнхоуп. Чтобы доставить им удовольствие, Элла начала видеться с ним чаще, быть может, позволила ему надеяться на то, что она испытывает к нему нечто большее, чем испытывала на самом деле.

А потом события, по ее собственному выражению, опередили ее, и, прежде чем она успела понять, что происходит, друзья, к вящей радости семьи, начали наперебой ее поздравлять. Это была драма романтического свойства, и себя в ней я видел в романтической же роли спасителя Эллы. Я примерял эту роль на себя на протяжении нескольких недель, последовавших за вечеринкой Камиллы, лелея планы похищения Эллы, как школяр, каковым я, собственно, и являлся.

Имей я хотя бы малейшее представление о том, насколько далек был в своих выводах от действительности, я бы, конечно же, испытывал совсем иные чувства. Но тогда я погрузился в мечтания, причем с такой страстью, что это наложило, к удивлению родителей, отпечаток и на остальную мою жизнь: я перестал быть тем угрюмым вьюношей, которого они привыкли созерцать за семейным столом. Оставив попытки воевать со своей семьей, я полностью сосредоточился на более конкретной цели — на освобождении Эллы из тисков условностей.

Если б у меня была реальная возможность осуществить свой замысел, вероятно, я бы пришел в замешательство. Даже сейчас, вспоминая о том времени, я испытываю неловкость. Еще я смеюсь собственной наивности. Мне не удается заставить себя всерьез пожалеть того серьезного молодого человека, каким я был, с шаркающей походкой и нахмуренным челом. Я завидую страстности этого навсегда ушедшего в прошлое персонажа, ведь он был влюблен, притом безнадежно. А это вовсе не неприятное ощущение.

Да и владело это ощущение мной недолго. На протяжении полутора месяцев в голове моей зрели дерзкие планы, но действия — действия было мало. Единственный практический успех сводился к тому, что я раздобыл номер телефона Эллы. Выпросил у Камиллы Бодмен под тем предлогом, что не имел возможности поздравить ее подругу по случаю помолвки. Но всякий раз, как я набирался храбрости позвонить в дом Харкортов на Честер-сквер, хриплый голос отвечал: к сожалению, Эллы нет дома. Потерпев неудачу, я вознамерился было написать ей, но отказался от этого замысла, решил ждать ее у подъезда, но тоже передумал — начинать с этого явно не стоило. Рассматривал я и другие варианты: послать ей цветы или эффектную телеграмму, подарок на помолвку с многозначительной открыткой, а после все их отверг. Целыми днями я пребывал в самом что ни на есть сладостном черном отчаянии, сознавая, что день свадьбы Эллы приближается, а я бессилен предотвратить это событие.

Однажды днем я спустился с небес на землю, увидев перед собой предмет своих мечтаний: Элла сидела передо мной в шезлонге, уткнувшись носом в книгу, в соломенной шляпе с широкими полями, сидела на другом берегу — нас разделяла вода.

Я снова оказался в Гайд-парке. Прошел пешком от самого дома, по дороге свернув на Честер-сквер в надежде увидеть ее, а в конце пути примостился у пруда Серпентайн, нежась на солнышке и предаваясь праздным фантазиям о том, как все могло бы быть.

Столь неожиданно обнаружив перед собой в реальности ту, о которой грезил, я поначалу глазам своим не поверил: наверное, я ошибся! Взглянул еще раз — и сердце заколотилось как бешеное. По ту сторону пруда сидела девушка, занимавшая все мои мысли на протяжении месяца с лишним — а в том возрасте это целая вечность. Никакой ошибки: я узнал нежный овал лица, чуть вздернутый маленький носик. Для трагической героини она выглядела слишком здоровой, и это меня раздражало.

Я медленно поднялся и двинулся вокруг пруда, сквозь толпу, на мостик, представляя, что она скажет, увидев меня перед собой. Подходя ближе, я заметил, как она опустила руку в большую корзину, стоявшую у ее ног, и достала оттуда портсигар и маленькую серебряную зажигалку. Я остановился и стал наблюдать за ее пальцами, пока она прикуривала длинную тонкую сигарету.

Подойдя к девушке сзади, со спины, и оставаясь вне поля ее зрения, я неловко кашлянул и произнес ее имя. Она обернулась, и светлые голубые глаза, глянувшие в мои глаза, показали мне мою ошибку, хотя остальные черты не давали повода ее заподозрить. Эти глаза были мне незнакомы, хотя позже я узнал их очень хорошо.

— Боюсь, я не Элла, а Сара Харкорт, — сказала девушка, поворачиваясь ко мне. Она сняла шляпу и встряхнула копной темно-каштановых волос. — Не нужно смущаться. — И она улыбнулась, чувствуя, что мне неловко. — Детьми нас часто путали. Мы обе похожи на нашу бабушку-американку.

Акцент Сары, чисто английский, ничем не напоминал заокеанское произношение Эллы.

Пока она говорила, я рассмотрел ее поближе и увидел, что она не так уж похожа на Эллу, как мне показалось сначала. Главное отличие, конечно, волосы, ровной блестящей волной спускавшиеся до середины спины. Но и в лице Сары я нашел немало отличий: само лицо было уже, чем у Эллы, губы тоньше и менее выразительны, а переносица — тяжелее. Мне подумалось, что Сара как будто из другого поколения, и, хотя она была примерно моего возраста, почему-то испытал к ней странную почтительность. Да, Сара Харкорт — явно не тот человек, с которым можно позволить себе лишние вольности, подумал я и оказался прав.

— Могу я быть вам чем-либо полезной или вам нужна только Элла?

Я колебался.

— Я скажу вам, где ее найти, но только если вы купите мне мороженое. У меня совершенно нет мелочи, — продолжала она, по-прежнему возлежа на полосатом парусиновом шезлонге и рассматривая меня.

В голосе Сары слышались отчетливые командные нотки. И я повиновался. Чтобы поддержать беседу, пока мы шли к киоску на мостике, я спросил Сару, откуда у них бабушка-американка.

— Это долгая история, но, если хотите, я расскажу.

— Очень хочу.

Сара поглядела испытующе, оценивая мою искренность. Вероятно, я прошел проверку, поскольку, когда мы снова уселись на берегу Серпентайна с мороженым, она начала свой рассказ.

Пока она говорила, я окончательно убедился в том, что Элла Харкорт не похожа ни на одного человека на свете, — вероятно, никто не сумел бы убедить меня лучше Сары. Я не раз ловил себя на подозрении: а не преувеличиваю ли я в своих мечтах красоту Эллы? Теперь же, видя перед собой почти точную ее копию, понимал, что подозрение это совершенно ошибочно. Да, Сара действительно была похожа на Эллу, однако очарование Эллы было гораздо глубже. Сходство между кузинами в движениях и манерах лишь подчеркивало Эллино превосходство. В чем же оно заключается, что за тончайшие черты его определяют? — раздумывал я, слушая речь ее сестры. Величественные и слегка напряженные угловатые плечи Сары напомнили мне о естественном изяществе Эллы, ледяная отстраненность голубых Сариных глаз воскрешала в моей душе глаза ее кузины — зеленые и сверкающие. Впрочем, и Сара не лишена была привлекательности, хотя в повадках ее прослеживалась некая властность, совершенно отсутствовавшая у Эллы.

— Мой дедушка, — начала она, — был человеком очень бедным, но с очень громким именем. А бабушка была богачкой, но, так сказать, совершенно без имени. А еще она была американкой.

— Не вижу связи.

— О, на самом деле все очень просто. Отец моей бабушки считал, что титул — это как раз то, что нужно его дочери, ибо он придаст его деньгам респектабельность, а будущему зятю необходимо было как-то поддерживать древнее, постепенно приходившее в упадок родовое гнездо. Так что они заключили сделку. Каждая сторона получила то, к чему стремилась: мой прадед — титулованных внуков, а дед — новую крышу над головой. Единственным человеком, мнение которого забыли спросить, была моя бабушка Бланш; она приехала в Англию в возрасте восемнадцати лет, вышла замуж в девятнадцать, а к двадцати стала питать абсолютное и совершенно иррациональное отвращение к своему супругу.