Она поймала меня на лестнице, ведущей на станцию подземки. Я и сейчас вижу, как она стоит там, держась за перила: ее сотрясает дрожь, длинные волосы падают на вздрагивающие плечи, лицо белое-белое. Кажется, я ответил на ее приветствие. Может, пожал ей руку или даже поцеловал… Может быть…

Не помню. Та встреча до сих пор будто затянута туманом: она произошла на фоне безумного водоворота событий, а Сара никогда не давала мне повода предаваться воспоминаниям. Даже потом, спустя годы, мы редко разговаривали о первых днях наших отношений, и со временем я стал воспринимать ее молчание как проявление понимания и чуткости, которые я так в ней ценил.

Вот эта сдержанность, этот принцип о многом не говорить вслух и заставили меня поначалу обратить внимание на Сару. Когда-то, сходя с ума от любви к Элле, я счел такую манеру поведения проявлением скованности, неловкости, но три тяжелых года, отделившие юность от зрелости, помогли мне понять, что первое мое суждение о Саре было поверхностным. Даже в тот день я уже чувствовал, что могу без опаски положиться на ее деликатность и такт.

Вскоре мне предстояло узнать, что моя жена предпочитает замалчивать все болезненные вопросы, дабы не бередить душу, и это умение сначала даровало облегчение, а позже и вовсе пленило меня. Постепенно Сара научила меня и внутреннему молчанию, научила прилежно и осторожно хранить его и поддерживать.

Первыми всплывают в памяти странные вещи — например, запах Сариных влажных от дождя волос, когда она поцеловала меня в щеку, или лягушачьи лапки и стейк, которые мы ели за ленчем; она настояла, чтобы мы отправились на него вместе.

— Не хочу сегодня быть одна, — прошептала она, обнимая меня, и ее взгляд был так похож на взгляд Эллы, что я чуть не вскрикнул — и уже не мог сопротивляться.

Так что я позволил Саре отвести меня в маленький французский ресторанчик, где перешептывались по углам услужливые официанты. Сара рассказывала о страданиях, испытанных ею за последние два месяца, и ее большие светлые глаза искали мои и подолгу удерживали мой взгляд, руки дрожали, когда она прикуривала, и было понятно, как им хочется, чтобы я взял их в свои ладони. Я с удивлением заметил, что Сара уже не та строгая леди, встреченная мной в парке, и не холодная молодая женщина, которую я видел в день объявления помолвки Эллы. В каком-то смысле суд над Эллой освободил ее, и, наблюдая за ней, я подумал, что слезы делают ее более земной и теплой.

У этой женщины, моей жены, имелся целый арсенал уловок и ухищрений, она обладала тонким умом, просчитывала каждый шаг и умело скрывала свои действия от окружающих. Мне, мужчине, немыслимо было с ней тягаться. И конечно, я с легкостью поддался ей. Мы сидели за угловым столиком, на улице лил сплошным потоком дождь, вино согревало нас, я слушал, а она рассказывала о горе Памелы и о своем собственном, и меня убаюкивал ее ровный, бархатистый голос, мою душу трогали слезы, которые она не могла сдержать. Вероятно, я даже (странно, но раньше это не приходило мне в голову) испытывал трепет при мысли, что судьба как будто возвращала мне Эллу, — настолько они были похожи.

Привлекательность, притягательность — явление сложное, сложное и могущественное, и жизни не хватит, чтобы постичь ее законы. И сейчас, находясь в том возрасте, в каком, как принято считать, человек обретает мудрость, я начинаю открывать для себя ее капризные привычки. Перебирая события жизни, я со временем стал склоняться к мысли, что романтическая любовь тесно переплетена с ее физическим выражением, и понял, что мою любовь к Элле невозможно отделить от того чувственного опьянения, которое вызывали во мне ее тело и лицо.

Проходили дни и недели. Я сильно скучал по Элле и долго не мог с этим смириться, однако постепенно начал находить некоторую отраду в созерцании изящных форм Сары, в прикосновении ее гладкой, белой кожи, в ощущении ее губ на своих губах. Я привык наблюдать, как уже не Элла, а Сара прикуривает сигарету с изяществом, которого сама не осознает, одаривая меня при этом взглядом больших голубых глаз. Я научился находить очарование в ее ровном настроении и умении скрывать свои чувства, мне нравилось видеть, с каким спокойствием она постепенно обретает власть над моей жизнью. Я начал замечать, что в ее присутствии чувствую себя в безопасности, и был благодарен ей за желание и готовность спасти меня от себя самого. Время, что мы проводили вместе, протекало в простоте и безмятежности — именно этого так долго не хватало в моей жизни. Я окунулся в спокойствие, которое источала Сара, испытывая при этом облегчение и отрешаясь от своих мыслей, надеясь обрести мир и зная, что ее сила послужит мне надежным убежищем. Именно она осветила мне путь к забвению, она прельстила меня возвращением на безопасную отмель.

И я был благодарен ей за это.

В тот день мы говорили с ней об Элле в моей мансарде. Я и сейчас вижу Сару перед собой: она сидела, прислонившись к стене, и курила, выговаривая слова мягким ровным голосом, который мне предстояло так хорошо узнать.

— Вы, должно быть, знаете, как сильно она ненавидела меня, — начала Сара сдержанно.

— Да, — ответил я, удивляясь тому, что Сара в курсе наших с Эллой отношений. — Знаю.

— И она, несомненно, говорила вам, что и я ее тоже ненавижу.

Я смотрел на нее, завороженный ложбинкой меж ее грудей, нежными косточками запястья державшей сигарету руки, и не отвечал. Очевидно, я все еще колебался, не решаясь окончательно предать доверие Эллы, оказанное мне в стародавние времена.

— Не надо, — сказала Сара, почувствовав, что я не расположен к откровенности, — не нужно ничего говорить.

Я взглянул на нее — на изящную линию носа, красиво вылепленные ноздри, полукружья бровей… Кожа ее казалась бледной даже на фоне белой стены.

— Бедная Элла.

— Что правда, то правда, — задумчиво откликнулся я.

Меня трясет от ярости, когда я вспоминаю, как вела себя в тот вечер Сара. Я снова вижу перед собой ее лицо: она печально, сочувственно смотрит мне в глаза. И все мои сомнения рассеиваются в одночасье: я вдруг обретаю твердую уверенность в том, что она заслужила смерть. Убив ее, я поступил правильно. Этим я добился подлинной, глубинной справедливости, которую не могли бы обеспечить жалкие бюрократические процедуры земных судей и тюрем. Ее будет судить Бог, только Он может это сделать. И мне, одинокому старику, сидящему здесь и не имеющему возможности вернуться в прошлое, тоже остается лишь дожидаться Его суда.

Странно, всего за сутки моя жизнь рассыпалась в прах, фундамент пятидесятисемилетнего брака рухнул в мгновение ока. Я узнал правду — и она все разрушила. Вспомнив прошлое, я свел на нет Сарины труды, вытащил краеугольные камни из возведенного ею здания. И хотя едва ли я смогу построить взамен что-то новое — уже никого и ничего не осталось вокруг для осуществления этой работы, — по крайней мере, я наконец-то понял, какой силой обладала Сара.

Моя жена никогда не забывала оскорблений и редко прощала врагу, но за верность и преданность она вознаграждала великодушием, которое никогда не иссякало. Таковы были принципы и методы Сары. А в ту ночь я слушал ее слова и даже не догадывался — клянусь, это правда, — что она ведет сознательную работу, постепенно, аккуратно, едва заметно добиваясь того, чтобы я попал под ее влияние.

— Я так старалась помочь Элле, — говорила Сара скромно и искренне. — Я понимала, что ей нужна помощь. Вы и представить не можете, как мне хотелось предотвратить… то, что случилось в Сетоне. Какой виноватой я себя чувствую!.. — Ее глаза даже наполнились слезами.

Я помню, как Сара плакала, как красиво у нее это получалось. В ту ночь я осторожно отер слезы с ее лица.

— Спасибо, — поблагодарила она и погладила меня по голове. — Я пыталась предупредить… — продолжала она, — но меня никто не слушал. Только дядя Алекс. Кроме меня, он единственный понимая, в каком состоянии находится Элла: он и прежде наблюдал похожие симптомы у своей матери и сестры.