Задремал я, едва солнце показалось над верхушками деревьев, а когда оно взошло, уже спал глубоким сном без сновидений. Я отключился так основательно, что не слышал криков, и спрятался так хорошо, что Элле пришлось обыскать весь дом, чтобы обнаружить меня, когда они нашли его на следующее утро. Помню, как проснулся: все тело болело после ночи, проведенной на твердом каменном полу, Элла, выкрикивая что-то неразборчивое, неистово колотила в дверь.

…Эрик плавал лицом вниз в воде, в омуте каменоломни, покачиваясь на поверхности, словно обломок дерева. Четверо деревенских мужчин обвязались веревкой под мышками, спустились вниз, на резиновой лодке доставили тело к обрыву и, вытянув наверх, положили у скамейки, перед собравшейся там небольшой толпой.

Мы с Эллой стояли и смотрели, как они сначала привязывали веревки к тисам, потом осторожно спускались. Слышали шлепок, раздавшийся, когда их резиновая лодка коснулась мутной воды. Наблюдали, как двое из них добрались до него, различили плеск весел, увидели, как они затащили тело в шлюпку. При помощи лебедок и ремней Эрик начал свое тряское одинокое путешествие наверх, обратно к нам. Помню, как жутко выглядели глаза на восковом лице, как отвисла челюсть, каким невероятно тяжелым казалось тело, когда его укладывали на землю.

Доктор Петен засвидетельствовал смерть; его всегда цветущее, улыбающееся лицо на сей раз выглядело бледным и мрачным, волосы были растрепаны. В качестве предполагаемой причины смерти он назвал асфиксию при утоплении. Я наблюдал, как доктор молча заполняет бумаги, видел, как он опускается на колени перед моим другом, склоняется над его раздувшимся лицом, осматривает тело. И лишь заметив слезы в его глазах, осознал, что сам не плачу. Я онемел и застыл — отключился от суеты, какой обычно сопровождается смерть.

Я спокойно поздоровался с жандармом, проводил глазами тело Эрика — его уложили в «скорую помощь», чтобы отвезти куда-то для дальнейшего осмотра, выслушал соболезнования мадам Кланси и Жака, поблагодарил мужчин, вытащивших тело Эрика из каменоломни. Я стоял рядом с Эллой, словно во сне, а она объясняла жандарму, что Эрик приехал из Вожирара, чтобы вернуть мне забытую скрипку, приехал к концу ужина, мы с ней угостили его кофе и предложили ночлег, а он решил прогуляться перед сном и казался при этом совершенно спокойным — таким, как всегда.

Вскоре начали допрашивать меня. Я сообщил, что был одним из лучших друзей Эрика де Вожирара, но он никогда не упоминал о каких-либо неприятностях; что ночь была темной и он, на мой взгляд, упал в каменоломню случайно: Эрик был не из тех, кто сводит счеты с жизнью.

Лишь когда полицейский спросил, — известен ли мне адрес ближайших родственников покойного, реальность начала просачиваться сквозь обволакивавшую меня пелену тумана. Я представил Вожираров: Луиза бродит по рынку, закупает продукты к ужину; отец Эрика с серьезным видом сидит в кабинете в ожидании обеда; Сильви забирает сына из детского сада, расспрашивает малыша, чем он весь день занимался.

— Я с ними знаком, — сказал я жандарму.

— В таком случае, вероятно, будет лучше, если вы им сами сообщите, — предположил он. Это был маленький, нервный мужчина с добрыми глазами. Он признался мне, что видит смерть впервые.

Так что я сам позвонил на почту Вожирара, дождался, пока к телефону позовут Луизу, выдержал ее заботливые расспросы по поводу Леопольда и ответил, что все не так плохо, как казалось, и опасность ему уже не угрожает, мне пришлось терпеть, пока она выражала свою радость по поводу этой новости. А потом я сообщил об ужасном происшествии и услышал на том конце провода пронзительный крик матери, потерявшей сына. После чего мне пришлось отвечать на вопросы, которые она лавиной обрушила на меня, рассказывать о том, как Эрик отправился погулять ночью без фонаря и упал в каменоломню.

Я по-прежнему не плакал: не мог. Все еще пребывая в состоянии оцепенения, спокойный как мертвец, я занял свое место за обеденным столом вместе с Эллой, жандармом и доктором Петеном, ожидая прибытия Луизы и Эрика-отца, ни о чем не думая, ощущая лишь тупую головную боль и ритмичный прибой крови в висках. Временами останавливал взгляд на Элле, но не видел ее. Она, застыв в одной позе, курила одну сигарету за другой, но я не чувствовал запаха дыма.

Я знал, что никогда никому не открою причину смерти Эрика — и она тоже. Мне показалось, будет лучше, если его родители станут проклинать судьбу и трагическую случайность, чем всю жизнь гадать, из-за чего их сын покончил с собой.

Вожирары приехали к вечеру и со слезами на глазах кинулись меня обнимать. Мадам Кланси выскользнула из столовой и отправилась готовить две спальни: одну им, другую мне — на новом месте: я не мог заставить себя вновь войти в комнату, которую прежде делил с Эриком. Дожидаясь ее возвращения, я сидел с родителями друга и рассказывал, как их сын поехал за мной, чтобы привезти забытую скрипку, как он в приподнятом настроении отправился на прогулку, не взяв с собой фонаря, как мы с Эллой отправились спать, не подозревая, что он уже не вернется, о том, как его нашли утром…

Луиза выглядела спокойной, как и я. Она сидела рядом со мной, напряженно выпрямившись на стуле с высокой спинкой, положив руку на руку мужа. Эрик-отец плакал, совсем как Эрик-сын накануне ночью: громкие, страшные рыдания мужчины, непривычного к слезам. Его плач — единственное, что проникало сквозь окружавшую меня пелену. Мне казалось, что я слышу плач Эрика, чувствую теплые слезы на своем плече… И тут в моей памяти раздался его смех. Поначалу далекий и тихий, он постепенно становился все громче и звучал все ближе. И я увидел его лучившиеся радостью глаза, блеск белоснежных зубов, широкую улыбку. «Ну сейчас-то я заплачу», — подумалось мне, однако этого не произошло.

Заплакал я позже, когда пошел в спальню, которую прежде делил с Эриком, чтобы вернуть белье и одеяла, позаимствованные оттуда прошлой ночью. Хотя мысли и действия давались мне с трудом, я все же сообразил, что будет нехорошо, если их обнаружат в той темной комнатке рядом с кладовой, а посему, предоставив Луизе и Эрику-старшему беседовать с доктором Петеном, крадучись двинулся по сводчатому коридору, которым еще совсем недавно Элла вела нас с Эриком по дому.

В спальне все выглядело в точности так, как я помнил. Знакомый аромат лаванды, горящих дров и еще — поначалу я не мог определить, что это, — едва уловимый запах пота и лосьона после бритья. А потом запах проник мне в ноздри, и я упал на колени, закрыв лицо руками.

Пока я корчился на полу, послышался звук открывающейся двери, и я почувствовал, как Луиза опускается на колени рядом и обнимает меня длинными изящными руками с тонкими пальцами, которые унаследовал от нее Эрик. Мы начали молча покачиваться вместе, и я с ужасом ощутил на своем плече ее слезы, — возможно, в тот момент они смешивались с соляными разводами, оставшимися от слез ее сына.

— Вы не должны винить себя за то, что отпустили Эрика ночью одного, — сказала Луиза. — Он был отважным до глупости. Именно это мы в нем и любили. Да и вы, наверное, тоже.

Слушая слова матери моего друга, я чувствовал, что задыхаюсь: сейчас я предпочел бы, чтобы кто-нибудь вонзил мне нож в сердце.

Следствие пришло к выводу, что смерть наступила в результате несчастного случая, и Эрика похоронили на освященной земле — на маленьком кладбище у стен замка в Вожираре. Я в числе прочих нес гроб, и мои глаза были единственными, что оставались сухими в переполненной часовне с грубыми скамьями и норманнскими арками, а плечо мое было самым твердым из шести, на которые давил тяжелый гроб, когда его несли по проходу.

В тот день душа моя наполнилась мрачной решимостью человека, начавшего отбывать пожизненное заключение. Я наблюдал за своими действиями с отстраненным интересом, из какого-то дальнего уголка сознания — это было единственное убежище, какое мне удалось найти. На протяжении семи последующих ночей я почти не спал. Лицо осунулось, под глазами залегли тени. Усталость успокоила меня, благодаря ей я словно бы сумел позабыть о роли, доставшейся мне в последнем акте трагедии Эрика.