— Кажется, я начинаю понимать.

— Мы чувствовали себя двумя половинами единого, так сказать, целого, однако от этого не становились ближе друг другу. Нет, о близости не было и речи. Думаю, каждая из нас испытывала потребность победить вторую, чтобы почувствовать себя полноценным человеком. Понимаете? Способны ли вы представить ощущение, что где-то далеко живет, думает, растет твой альтернативный вариант?! Если б наши встречи и в дальнейшем были бы редки, все бы, вероятно, обошлось. Но когда мне исполнилось восемнадцать, папа женился на Памеле, а та не стала бороться с искушением перебраться в Лондон, тем более что имя Харкорт открывало для нее все двери. И мы вернулись.

— И судьба снова свела вас с Сарой. Две половинки воссоединились.

— Иногда именно так я это и чувствовала. Но мы были такими разными половинками.

— У вас была разная жизнь.

— Конечно. Она жила здесь, на острове, проникаясь традициями и культом семьи.

— Ясно.

— Ничего вам не ясно. Вы понятия не имеете о том, как здесь воспитывают Харкортов. Это почти феодальное маленькое королевство, отрезанное от мира. Общество, основанное на обязательствах, на долге, на ритуалах и… на всем том, от чего я была свободна в Америке. Вдали от всего этого я могла быть самой собой. А Саре, выросшей в этих стенах, была уготована лишь одна судьба: роль будущей хозяйки замка, его хранительницы. Каковой она и стала.

Я кивнул. Элла снова закурила и продолжила:

— Однако трагедия заключается в том, что Сара никогда не получит Сетон. В случае если Сирил умрет бездетным — а похоже, что так оно и будет, — замок перейдет к моему отцу. А потом ко мне. Видите ли, его пожаловали женщине. И соответствующим парламентским актом было закреплено право женщин его наследовать. Разумеется, существует множество условий. Замок не может достаться католику, человеку, состоящему в разводе, или тому, кто был осужден законом. Полагаю, последний пункт добавили викторианцы. Это так типично для них. Я не католичка, не разведена и не являюсь преступницей, поэтому со временем замок наверняка станет моим.

— Что объясняет Сарину…

— Ненависть. Она меня ненавидит.

— Понятно.

— Ситуация усугубляется тем, что она любит это место и понимает его, как я никогда не умела и не хотела. Я навсегда останусь здесь всего лишь туристом. Со своим акцентом, со своими взглядами — ну как я могу стать тут своей?

— Спасибо, Элла, вы многое прояснили. — Я задумался, пытаясь выстроить в голове четкую картину происходящего. — Но что вы имели в виду вчера, когда сказали, что не можете изменить свое поведение? Вы сравнили это с дурной привычкой, да?

Она кивнула.

— Что вы имели в виду?

— Я говорила о себе и о Саре, Джеймс. Трудно даже предположить, до какой степени жизнь каждой из нас продиктована тем, что происходит с другой. Я знаю, что однажды Сетон станет моим. И знаю, что я его недостойна. Вы представляете себе, каково это?

Видя, что я собираюсь ответить, Элла сделала жест, прося ее не перебивать. Она открыла окно у себя за спиной, впустила в комнату струю холодного, пронизывающего ветра.

— Ничего вы не можете себе представить, и я этому рада. Моя семья прожила здесь более трехсот лет. Вы способны вообразить, с какой ответственностью это сопряжено?

Я покачал головой.

— А знать, что ты этого не стоишь, а кто-то другой стоит, что ты не имеешь необходимой подготовки, а кто-то имеет? Иногда мне кажется, что для нас с Сарой было бы гораздо лучше просто поменяться местами. Если б только я могла избавиться от своего акцента, а она — приобрести его, если б она получила мое имя, а я — ее. Тогда я имела бы возможность думать то, что хочу, заниматься в жизни тем, что мне нравится, и добиться свободы, которой я так страстно желаю и которой обладает Сара. А Сара исполнила бы свою судьбу.

Элла рассеянно провела рукой по волосам:

— Но кто-то поменял наши роли. Судьба подшутила над нами. Сара никогда не получит того, что имею я. А мне выпало изо всех сил бороться, стремясь приобрести то, чем обладает она. Ее суровую уравновешенность, уверенность в постоянстве мира и своего места в нем. Все эти качества чужды моей натуре, но я так страстно желаю их приобрести. Я хочу доказать ей, что заслуживаю этот обожаемый ею чертов Сетон, что смогу позаботиться о нем. Видит бог, я желаю с честью выполнить свой долг. — Элла подняла на меня полные отчаяния глаза. — Разве вы не понимаете?

— Понимаю, Элла, — промолвил я. — Отлично понимаю.

— Тогда скажите мне, почему я хотела выйти замуж за Чарли, — резко потребовала она.

— Вы обручились с ним, — проговорил я медленно, тщательно обдумывая свою речь, осторожно подбирая слова, — потому что Чарльз Стэнхоуп — именно тот человек, за которого могла бы выйти Сара. Итон, Оксфорд, а еще он весьма мил, но не слишком умен. Он был бы отличной парой для графини Сетон. Полагаю, вместе с замком вы унаследуете и титул?

Элла кивнула.

— Но в итоге вы все-таки не выйдете за него. У вас слишком сильное «я», чтобы следовать чужим путем.

— Надеюсь, Джеймс.

Я встал с дивана и пошел через всю комнату, намереваясь поцеловать ее. Она выставила вперед руку, останавливая меня:

— Нет. Сначала вам предстоит узнать еще кое-что.

— Что именно? — осведомился я.

— Чарли Стэнхоуп — не просто человек, за которого Сара могла бы выйти замуж. Она бы и вышла за него, если б я не… — Голос Эллы дрогнул.

Я отпрянул:

— Если б вы не?..

— Сара влюблена в него, Джеймс. По уши влюблена, с той страстностью, с какой обычно влюбляются люди холодные, если с ними это вообще происходит. Я увела Чарли у Сары только потому, что она его столь сильно желала. Холодно, тщательно все продумав, я приступила к осуществлению этой задачи — отбить его у нее, и у меня получилось.

Она искоса взглянула на меня:

— Вот видите, как это страшно? Я готова была сделать что угодно, пожертвовать чем угодно: своим будущим, будущим Чарли, только для того, чтобы сделать больно Саре, чтобы показать ей: все ее воспитание и идеальная родословная ничего не значат! — Последнюю фразу Элла почти выкрикнула. — Поверить не могу, что я так поступила.

Я понял: словами тут не поможешь. Шагнул к холодному подоконнику, на котором она сидела, и обнял ее дрожащие плечи.

— Успокойтесь, — произнес я мягко. — Еще не поздно. Вы же все понимаете, вы знаете, что поступили неправильно.

Тогда я искренне считал, что понимание равнозначно отпущению грехов, и бездумно упустил из виду необходимость возмещения ущерба: лишь после него прощение становится благодатным, хотя оно возможно и без него.

Сейчас я, вероятно, не позволил бы себе подобного легкомыслия. Совершая ошибку, мы расплачиваемся за нее множеством способов. Иногда осознание и признание помогают нам получить прощение, но без искупления оно недорого стоит.

Элле повезло, хотя она и не воспользовалась своей удачей. Она могла бы искупить свой грех и попросить у Сары прощения. Могла бы признаться и, быть может, обрела бы мир. Сейчас, спустя шестьдесят лет, я завидую этой ее свободе.

А мне в этом мире уже не у кого просить прощения. Поэтому никто не даст мне отпущения грехов. Моя вина останется со мной навсегда, и с этим фактом я должен смириться. Эрик — единственный, кто мог бы меня простить, но он мертв.

Обнимая Эллу, сидевшую на холодном подоконнике, скользя взглядом по глади моря и чувствуя, как шея моя становится мокрой от ее слез, я думал о том, что сумею спасти ее, что нужно лишь одно — мое душевное участие, мое понимание. Но я не предложил пойти к Саре. Не хотел, чтобы она исповедовалась перед кем-либо, кроме меня. Я уже ревниво относился к ее доверию и откровенности. Поэтому я просто обнимал Эллу, а она плакала, а потом спросила:

— Вы ненавидите меня?

И я ответил:

— Нет, — и стал шептать ей слова любви, прощения и надежды, хотя сам имел право обещать лишь первую из этих благодатей.

Моя речь возымела свое действие. Элла постепенно успокоилась, поверив мне, и в этом заключалась ее самая большая ошибка. Она не знала, быть может, не хотела знать — а я, хоть и подозревал, не открыл ей этой истины, — что единственный человек, в чьей власти даровать ей прощение, — это Сара.