Минут через пятнадцать Юленька тронула меня за плечо.

— Подходим к цели! — прокричала она около уха. — Снижайся!

Я нажала на штурвал. Самолет словно бы нехотя клюнул носом и, пробивая туман, заскользил вниз.

Натыкаясь на встречные потоки воздуха, он покачивался, как на волнах.

Снизившись до четырехсот метров, я ничего не могла разглядеть: передо мной клубилась муть. Дальше спускаться было опасно. Я сделала один круг, другой, надеясь нащупать просвет. И вдруг тучу пронизали лучи прожекторов, внизу замелькали огни стреляющих зениток. Противник выдал себя. Сквозь просветы в рваных облаках мы разглядели тускло светившуюся реку и переправу.

Ни зенитчики, ни прожектористы в этом тумане не могли нас разглядеть, — они, видимо, стреляли наугад, по звуку. Я обошла огненный шквал и вышла на цель. Юленька сбросила бомбы… В это мгновение молния распорола небо до самой земли, и прогрохотавший гром заглушил взрывы фугасок.

Хлынувший ливень обрушился на нас, словно пулеметный огонь с неба. Самолет затрясся под струями плотного, секущего дождя. Мы летели точно сквозь водопад.

Машину кренило, она то и дело проваливалась. Вода хлестала в кабину, пробиралась за ворот, заливала глаза. Я надвинула очки, но они мгновенно запотели. Пришлось их сбросить. Мне было жарко. Капли пота, смешанные с дождем, разъедали веки, стекали в рот. Юленьке доставалось еще больше.

Гроза захватила огромное пространство. Молнии слепили. Я невольно жмурилась и некоторое время ничего не видела.

Удары грома походили на оглушительные залпы тяжелых батарей. Самолет подбрасывало так, что он готов был сорваться в штопор. Не хватало сил удерживать рули. Малая высота была опасна, любая воздушная яма над горным хребтом грозила гибелью.

Мы устремились к дому долиной реки Куры, нас встречали лобовые и боковые удары шквалистых порывов ветра. Казалось, что из тьмы протягиваются косматые лапы неведомого чудовища, поддают самолет снизу, хватают за крылья, встряхивают, тянут то в одну, то в другую сторону.

Утомясь, я больше не ощущала своих рук, они одеревенели. Еще несколько минут — и я не смогу удержать равновесия. Надо что-то придумывать.

«Вверх, — решила я. — Как можно выше!»

Откидываясь к спинке сиденья, я потянула на себя штурвал. Самолет, задрав нос, натужно гудел, пробивая серые тучи. Он долго карабкался в слоистых дебрях и не мог вырваться в чистое небо.

«Не потеряла ли я направление? Не блуждаем ли мы в этом непроглядном и цепком тумане?»

Я уже потеряла надежду увидеть когда-нибудь звезды, мною овладело чувство отрешенности. Опустить бы руки и закрыть глаза. Пусть несет, куда вынесет! Нет, нельзя отказываться от борьбы. На земле ждут Дюдя и Кирилл… В меня верит Юленька. Надо собрать все силы. Я же спортсменка, мне стыдно малодушничать!

Вот туман стал редеть, рассеиваться. В синеве блеснули звезды. Мы, вырвавшись из мути, попали в сказочно безмятежный мир. Сюда не достигала зыбь разбушевавшейся внизу бури. Над застывшими, словно сугробы, белыми облаками, светила полная луна. Ее голубоватый свет разливался по снежной пустыне.

Выровняв машину, я расслабила мышцы и вдохнула чуть сладковатый и прохладный, точно родниковая вода, воздух. Вот так бы лететь и больше не думать об опасности!

Ожила и Юленька.

— Я уже думала, нам крышка, — сказала она. — С мамой мысленно прощалась.

— Ничего, еще повоюем!

Радость была недолгой. Бензину в баке оставалось на десять — пятнадцать минут полета. Сумеем ли мы в такой срок найти аэродром и сесть?

— Определяйся по звездам! — приказала я штурману. Но разве могла Юленька после стольких маневров в сплошной мгле точно определить, где мы находимся?

— Мы где-то недалеко от «подскока», — сообщила она. — Пробивайся вниз.

Стараясь как можно экономней тратить горючее, я, планируя кругами, пошла на снижение.

Мы вновь попали в сырую муть, но самолет уже не болтало из стороны в сторону и меньше раскачивало. Гроза уходила, с юга лишь доносился слабый рокот грома. И молнии больше не сверкали. А нам бы пригодился их резкий, всюду проникающий свет.

Спустившись до шестисот метров, я включила мотор и стала ходить по кругу, надеясь, что нас услышат на аэродроме, дадут ракету или зажгут посадочные прожекторы.

Мы обе до рези в глазах всматривались в темную бездну и… ничего не могли разглядеть. Казалось, что тучи легли на землю.

Как быть? Бензину оставалось минуты на четыре. Я вытаскиваю ракетницу и в отчаянии стреляю вверх. Красноватый шарик чертит тонкую дугу и, словно увязнув в грязной вате, гаснет.

Мы еще немного снижаемся и вглядываемся: ответят ли нам на ракету?

Но вокруг равнодушная и непроглядная темень.

Манипулируя сектором газа, я заставила мотор то рычать, то требовательно выть. Неужели девушки не услышат наших призывов и не зажгут все огни, какие у них есть? Они же должны волноваться. По времени видно, что у нас кончается горючее!

— Как ты там, Юленька?

— Очень озябла… холодно, — ответила она.

— Попробую набрать высоту, прыгай с парашютом.

— А ты?

— Постараюсь спланировать и сесть куда придется.

— Тогда и я останусь.

— Двум рисковать нельзя. Я не прошу одолжения, а приказываю, — начальническим тоном требую я. — Понятно?

Юленька ничего не отвечает, — она обиделась. Мое сердце не должно смягчаться: незачем гибнуть обеим. Да я и за себя еще поборюсь.

Я поднялась до восьмисот метров, и здесь мотор стал давать перебои.

— Прыгай! — командую я.

Юленька копошится с парашютным ранцем. Я чувствую, что ей страшно прыгать, и подбадриваю:

— Я прыгну сразу же за тобой!

Она медленно выкарабкивается из кабины на крыло и вдруг радостно кричит:

— Вижу огонь… прямо под нами!

Я тоже замечаю два тонких лучика. И вдруг разом вспыхивает множество тусклых огней. Это аэродром, посадочная площадка!

— В кабину! — приказываю я Юленьке.

Она торопится вернуться на место, вваливается в кабину как-то боком, головой вниз.

Планируя и чуть подрабатывая чихающим мотором, я делаю заход и в последнее мгновение по знакам замечаю, что иду на посадку неправильно — с противоположной стороны. Но изменить направления уже не могу. Только бы не промазать, сесть на освещенную полосу.

Колеса коснулись земли, по фюзеляжу застучали камешки… толчок! Правое шасси обо что-то ударилось. Зазвенело стекло… «Только бы не скапотировать!» Самолет подпрыгнул козлом и, развернувшись, остановился.

Я видела, что разбит прожектор, но соскочила на землю радостной: «Жива, Дюдя не остался сиротой!»

Прибежавшие девушки принялись нас тискать и целовать, словно мы вернулись с того света.

27 августа.Неужели наступят такие времена, что мы опять будем беззаботно смеяться и веселиться? Впрочем, мы и сейчас делаем это. Стоит выдаться свободной минуте, девочки готовы пойти в пляс и запеть: они научились дорожить каждым мгновением отдыха и стремятся веселей провести его.

Как все здоровые люди, мои однополчанки хотят естественных радостей и больше всего — солнца, добрых слов, нежности и любви. Но они могут довольствоваться и малым, тем, что дает походная жизнь, и привыкли не требовать большего от нее.

Меня в последние дни почему-то одолевает беспричинная грусть. Чем больше я стараюсь развеселиться, тем грустней делается. Наверное, тоска по Дюде и Кириллу? Но отчего под сердцем тревога? Неужели я потеряю их? Одна мысль об этом становится источником страдания.

Надо запастись терпением, война ведь кончится еще не скоро. Видимо, у меня сдают нервы. Недавно я внимательно разглядывала свое лицо в зеркале. Оно побледнело, как у всех ночников, стало менее выразительным и казалось каким-то слишком обыденным.

Впрочем, чего я на себя наговариваю. Я такая, как все наши девчата. А мы способны на многое. Таких друзей вновь не заведешь. Ведь надо было вместе пережить переход из гражданского состояния в военное, вместе втихую поплакать, поскитаться в слепящем свете прожекторов под зенитным огнем, ощутить себя на грани жизни и смерти.