В такую пору к отмелям подходят стаи судаков гоняться за мальками. Ныряющая в глубине металлическая блесна привлекает внимание хищников. Крупные судаки хватают ее с ходу и резко тянут в сторону. Кажется, что крючки зацепились за камень. Боясь оборвать блесну, я всякий раз кричу:

— Стоп! Подтабанивай.

И начинаю накручивать на катушку тугой, неподдающийся шнур. Кто-нибудь из мужчин с сачком в руках спешит мне на помощь, а другой удерживает лодку, чтобы не потерять удачливого места.

Суета на корме длится минут пять. Судак сопротивляется, не идет к лодке. А когда его подтянешь ближе, вдруг устремляется на глубину, мчится под лодку. Шнур нельзя ослаблять ни на секунду, иначе упустишь добычу. Я уже теряла крупных судаков.

Но вот наконец ночной хищник в сачке, его вытаскивают в лодку, но он и здесь бьется. Круглые глаза его горят зеленоватым огнем, а зубастая пасть норовит ухватить за палец. Ударом колотушки мужчины успокаивают его, вытаскивают из пасти блесну и отдают мне».

Зосю Валину, наконец, демобилизовали. Она приехала на дачу в белом морском кителе. На ее груди сверкали два ордена Красной Звезды, один — Отечественной войны второй степени и две медали: «За оборону Заполярья», «За победу над Германией».

Игорек не сводил с матери восторженных глаз. Еще бы, столько орденов! Он ходил за нею по пятам. Мальчику хотелось скорей узнать, за какие подвиги его мама получала каждый орден. А Зося злилась.

— Отстань! — требовала она. — Ты мне надоел.

Ей не о чем было рассказывать, а мальчишка этого не понимал.

Дима в этот день одиноко бродил у обрыва и, насупясь, палкой сбивал головки отцветающей крапивы.

Увидев расстроенного сынишку, Ирина подошла к нему, погладила по голове и спросила:

— Почему такой надутый? На Игорька сердишься?

— Мы с ним больше не дружим, — ответил он. — Игорь задается.

— Что же он так?

— Говорит, что ты не умеешь воевать, а его мама самая храбрая.

— Так ты из-за меня обиделся?

— Да. Пусть не врет. Ведь ты не струсила, правда? Ты даже ночью на самолетах летала?..

И вот этот детский вздор смутил Ирину. Она вдруг остро почувствовала себя обойденной и обиженной.

— Я летала и в темноте, — ответила Ирина. — Но ордена не самое главное. Ведь ты меня любишь и без орденов?

— Люблю, — шепотом ответил Дима. — Когда я вырасту большой, я тебе еще и не такие ордена достану.

Разговор не на шутку расстроил Ирину. Ян почувствовал это и спросил:

— Что тебя огорчает? Почему такой несчастный вид?

Ирина нехотя рассказала, о чем спрашивал ее сынишка. Ян рассмеялся.

— Плюнь, — сказал он. — Разве с орденами ты была бы счастливей?

— Нет, конечно, — ответила она, — но почему-то вот здесь немножко скребет, — Ирина показала на сердце. — Зося ведь и десятой доли не испытывала того, что довелось испытать мне.

— Если бы ты знала, за какие боевые заслуги получены ею ордена, то не огорчалась бы, а скорей — посочувствовала бы Борису.

В тот же день Ян переговорил с Зосей и пристыдил ее. К ужину она вышла без орденов и старалась не разговаривать ни с Яном, ни с Ириной.

А Борис ничего этого не замечал. Он светился от счастья, потому что сидел рядом с Зосей и мог выполнить любой ее каприз.

Зосе не понравилась дачная жизнь.

— Здесь одичаешь, — сказала она. — Никаких радостей. Во время войны я гораздо культурнее жила.

Она уехала в Ленинград и больше на Карельский перешеек не вернулась.

Борис стал приезжать реже. Вид у него теперь был не такой счастливый, как в первый день приезда жены.

— Зося совсем отвыкла от семейной жизни, — пожаловался он. — Там, в Заполярье, она была на всем готовом, а тут прорва забот. Они ей в тягость. Пусть пока Игорек поживет у вас, ему без Димы будет скучно, а я, к сожалению, часто приезжать не, смогу. Зосе хочется жить в отдельной квартире. А где ее достанешь? Правда, кое-что мне обещали. Но не знаю, понравится ли ей?

— Кто же хлеб и продукты будет нам привозить? — спросила обеспокоенная Бетти Ояровна.

— Я уже позаботился, — ответил Борис. — Получил разрешение. Ваши карточки отоварят в поселке. Это недалеко, три километра, не больше: у вокзала зеленый ларек. Я с продавщицей говорил. Она не возражает, можете хоть завтра получать.

Борис даже с Игорьком не поиграл в этот вечер, а быстро собрался и уехал.

— Была дружная, веселая семья, а вот приехала какая-то цаца, и все расстроилось, — огорченно сказала Бетти Ояровна. — Один человек может испортить настроение многим. Не нравится мне Зося Антоновна, только для себя живет. Не будет Борису радости. Зря он цепляется за нее. Кто хочет удержать — тот всегда теряет.

Взяв корзинку и «авоську», Ирина рано утром отправилась с Игорьком и Димой в поселок за хлебом.

Шли они по заросшей травой и вереском лесной дороге. По пути собирали сыроежки, подберезовики и лисички.

Так они дошли до полотна железной дороги. Невдалеке от станции на запасном пути стоял странный эшелон желто-коричневых вагонов, охраняемых часовыми. В окна и в едва приоткрытые двери теплушек выглядывали небритые мужчины в заношенных нижних рубашках.

— Фрицы, — сказал Игорек. — Смотри, какие страшные.

— Нет, финские фашисты, — стал уверять его Дима.

Но в вагонах оказались русские. Один из них негромко окликнул Ирину:

— Гражданочка, какая это станция?

Ирина объяснила.

— Значит, скоро Ленинград! — обрадовался мужчина. — Наконец-то!

— Откуда вас везут? — поинтересовалась Ирина.

— Из плена. В Норвегии были.

Услышав это, Ирина чуть не уронила корзинку с грибами. В волнении подошла она к вагонам и принялась расспрашивать: нет ли среди возвращающихся из плена летчика Кочеванова?

Ей посоветовали пойти к пятому вагону:

— Там едут летчики, может, они знают.

Ирина бросилась искать пятый вагон, но в это время автоматчик, шагавший вдоль эшелона, замахал ей рукой.

— А ну, гражданочка, в сторону! Нечего тут, — крикнул он, — запрещается!

— Почему? — недоумевая спросила Ирина. — Разве они арестованы?

— Это вас не касается. Прошу отойти.

Ирина отошла на край насыпи, отдала ребятам корзинку. Она решила выждать, когда часовой пройдет в другой конец состава. Как только он удалился, она, определив, какой вагон пятый, и увидев выглянувшего из окна мужчину с повязкой на глазу, спросила:

— Нет ли в вашем вагоне Кочеванова?

— Кого? Кого? — не расслышав, переспросил мужчина.

— Летчика Кочеванова.

Одноглазый о чем-то посоветовался с товарищами и, вновь выглянув, посмотрел, далеко ли часовой. Лишь после этого негромко произнес:

— Кочеванова знал в Заполярье Иванов, но в плену он ничего о нем не слышал.

Рядом с ним в окне появилась усатая физиономия.

— Значит, в Норвегии Кочеванова не было? — продолжала допытываться Ирина.

— Этого я сказать не могу, — ответил усатый. — Лагерь с лагерем связи не имели.

Одноглазый еще раз поглядел в сторону часового и вдруг обратился с просьбой:

— Сестренка, а ты бы не могла потратиться… купить почтовых марок? Дома не знают, что мы живы, надо сообщить.

— Марок я куплю. Но как вам передать?

— Передавать не надо. Подожди немного… Мы напишем письма и бросим тебе.

Ирина с мальчишками спустилась под откос и там, сев на травянистый бугорок, стала ждать.

Минут через десять на платформе показался дежурный по станции в красной фуражке. Он просигналил машинисту отправление. Эшелон тронулся с места и медленно поплыл мимо Ирины…

Спохватившись, она взбежала по откосу на полотно и здесь заметила, что из пятого вагона вылетел небольшой пакетик. Ирина подобрала его и развернула. В пакетике оказалось восемь писем-треугольничков, написанных плохим карандашом.

Забыв про хлебный ларек, она потащила ребят на почту, купила пачку конвертов с марками. Переписав чернилами адреса, Ирина вложила в конверты смятые письма и, заклеив, опустила в почтовый ящик.