Вражеские машины мелькали со всех сторон. Трудно стало лавировать. Кочеванов ринулся вверх, надеясь укрыться в облаках.

На какое-то мгновение ему удалось оторваться от преследователей. Он стал ворочать головой, приглядываться, где же дерутся его подопечные. И вновь заметил вытянутые тела «стодесятых». Они, словно конвоиры, с трех сторон ползли вверх, обгоняя его. Круг суживался…

Кочеванов изменил направление: ринулся вниз, в сторону. А здесь к нему привязались два других «мессершмитта». Перед глазами пронеслись цепочки трассирующих пуль. Кирилл рванул ручку на себя. «Ишачок» задрожал и чуть не сорвался в штопор. И в этот миг Кирилл почувствовал, как по бронированной спинке сиденья застучали пули. Он обернулся: его нагонял «сто-десятый». Рой светляков ушел в правую плоскость. Из нее у самого фюзеляжа, словно из паяльной лампы, вдруг вырвался клок острого пламени.

«Подожгли! Немедля сбить огонь!»

Кирилл стал бросать самолет влево, вправо, но пламя не гасло. Оно вытянулось и уже развевалось, как флаг.

«Ишачок» дрогнул. В него, видно, угодил теперь снаряд, потому что он перестал слушаться.

«Прыгай, а то будет поздно!» — пронеслось в голове.

Прежде чем прыгнуть, Кочеванов по радио связался с КП:

— «Скала»… «Скала»… я «Второй». Подожгли правую плоскость. Управление не действует. Покидаю семерку. Наших меньше… помогите молодым выйти из боя.

Выбросившись из кабины, Кочеванов не раскрыл парашюта. «Не смей, расстреляют в воздухе. Не смей!» — приказывал он руке, готовой выдернуть кольцо.

Сжав кулаки, лейтенант заставил себя раскинуть руки в стороны. Летя вниз лицом в свистящем упругом воздухе, он попытался разглядеть мчавшуюся на него землю с коричневыми сопками, с голубыми лужицами озер, с мелколесьем, окутанным дымом…

Места были незнакомые. Кирилл раскрыл парашют, когда до земли осталось не более двухсот метров. Вырвавшийся из ранца шелк с треском распахнулся и так встряхнул летчика, что с обеих ног слетели унты.

Стало необыкновенно тихо. Ветер гнал шелковый купол к озеру, тусклому от ряби, как запотевшее зеркало.

«До суши не дотянуть», — понял Кирилл и торопливо начал освобождаться от парашютных лямок.

Справа послышался нараставший рев моторов. Из-за сопки появился «стодесятый». Он мчался прямо на него. Кирилл отпустил лямки и «солдатиком» полетел в воду. Он не видел, как пронесшийся над озером самолет огнем обдал шелковый купол парашюта.

Холодная вода обожгла разгоряченное тело летчика. Уши наполнились звоном, грудь сдавило… Наконец ноги коснулись мягкого грунта., Кирилл бурно заработал руками, чтобы скорей всплыть на поверхность и хоть немного глотнуть воздуху…

Ширвис со своей пятеркой летел на смену капитану Шворобею. Уже в воздухе он получил приказание: немедля повернуть и идти на выручку к Кочеванову. Ян забеспокоился: «Что там с ним? Кирилл попусту взывать о помощи не будет. Значит, беда».

Ширвис круто забрал влево и, прибавив газу, повел группу на предельной скорости к месту боя.

Советские истребители издали увидели беспорядочно падавший горящий, самолет. Но никому из них в голову не пришло, что это «ишачок» Кочеванова.

Заметив над озером раскрывшийся парашют, Ширвис стал вглядываться: кто под куполом — немец или русский? Но разве на таком расстоянии толком рассмотришь черную маленькую фигурку? Только когда появился «стодесятый» и поджег парашют, стало ясно, что там был русский.

«Ах ты гадина! — обозлился Ян. — За подлость — шкурой расплачивайся!»

Он кинулся на «мессершмитт», пытавшийся «свечой» набрать высоту, и с ходу дал залп в его ядовито-желтое брюхо…

«Стодесятый» словно замер в воздухе, затем хвостом заскользил вниз. Несколько раз перевернувшись, подбитый самолет рухнул на скалистую сопку и разлетелся на куски.

Нагнав товарищей, Ширвис устремился к кружившимся истребителям.

Бой шел на небольшой высоте. Четыре «ишачка» носились по малому кругу и, прикрывая хвосты друг другу, старались подальше уйти на свою территорию, а одиннадцать «мессершмиттов» не пропускали их, пытались прижать к земле. Немцы, видимо, выжидали, когда у советских истребителей иссякнет горючее и они волей-неволей вынуждены будут поодиночке вырываться из круга. Тогда их не трудно будет настигнуть и уничтожить.

Не видя в малом круге знакомой машины Кочеванова, Ян вдруг почувствовал, как губы у него пересохли, горло стянуло, будто от ожога, и откуда-то изнутри поднялось удушье. Он как бы вновь увидел белую вспышку раскрывшегося над озером парашюта и понял: такой затяжной прыжок мог совершить только Кирилл. Это его самолет сгорел в воздухе. А эти гады еще кружат. Их никто не наказал!

Злоба охватила Яна. В глазах потемнело. И в этой тревожной мгле он вдруг увидел бледное, но спокойное лицо друга. Оно словно вопрошало: «Что ты намерен предпринять? Соберись. Не теряй головы». Да, Кирилл прав, злость плохой помощник. Спокойней, Ян!

Группа Ширвиса находилась гораздо выше гитлеровцев. Выгодным положением следовало воспользоваться. Ян просигналил своим ведомым, чтобы они, как при атаке на бомбардировщиков, выбрали себе противников и напали сверху.

Поймав в прицел одного из «мессершмиттов», Ян ринулся в стремительное пике и, нажав на обе гашетки, обрушил на двухмоторный истребитель всю мощь огня.

Сбив одного, Ширвис снизу обстрелял другого и погнался за третьим. Он неистовствовал, бросаясь в самые опасные места.

Думая только о мести, Ян утерял власть над собой, он готов был винтом собственного самолета рубить и крушить вражеские машины.

Кто-то из немцев по радио оповестил:

— Осторожней! Один из русских взбесился, он ищет столкновений.

И вдруг гитлеровские самолеты исчезли, словно растаяли в воздухе. Ширвис хотел кинуться в преследование, но одумался: «Перестань. Ты же командир, черт подери! Думай о других. Кирилла уже не вернешь».

Сердце у него колотилось, дышать было трудно. Пот заливал глаза. Ян сделал два круга над озерами, надеясь увидеть живого, машущего руками Кирилла, но глаза натыкались на обломки сбитых либо догоравших на земле самолетов. В буро-коричневом мелколесье, тронутом осенью, тягучей кисеей стлался чад войны.

Вернувшись на аэродром, Ян ничего не сказал подлежавшему к самолету Сереже Большому. Хмурый, он выбрался из кабины, прошел к дальней кромке летного поля и там стал ходить вперед и назад. Ходил он долго. Батальонный комиссар забеспокоился.

— Может, подослать к нему кого? — спросил он у Чубанова. — Сколько можно так ходить?

Майор тоже был сумрачен. Он любил лейтенанта Кочеванова и понимал Ширвиса.

— Не надо его трогать, — сказал Чубанов. — Иногда все сочувствующие и уговаривающие только раздражают. Ему лучше побыть одному.

Вынырнув, Кочеванов отдышался и поплыл к близкому берегу, поросшему камышами и кустарниками.

Намокшая одежда мешала, тянула вниз… Выбиваясь из сил, погружая лицо в воду, Кирилл медленно продвигался вперед.

Когда до камышей осталось не более десяти метров, Кочеванов вдруг увидел в кустах гитлеровца. Тот, размахивая пистолетом, что-то кричал ему. Поворачивать назад было поздно, да и не хватило бы сил переплыть на другой берег. Кирилл сделал вид, что не слышит и не замечает стоявшего на берегу, несколько изменил направление и достиг камышей. Там, коснувшись грунта руками, он поднялся, тяжело волоча ноги, выбрался на пологий берег и свалился у большого валуна.

Наступило какое-то странное забытье: Кирилл слышал, как, грохоча и завывая, носились вверху самолеты, и в то же время не мог распоряжаться собой. У него не было сил поднять голову, пошевелить рукой.

Сознание, кроме шума воздушного боя, воспринимало еще какой-то ноющий звук, вызывавший щемящее чувство наступившей беды.

«В плен живым не дамся, — думал Кирилл. — Но как дотянусь до пистолета? Пальцы совсем не слушаются».

Немец, словно проникнув в его мысли, грузно сел на ноги Кириллу, двумя рывками загнул его отяжелевшие руки за спину и начал связывать чем-то жестким.