— Яснов не может остановиться, — продолжал комментатор. — Он сейчас походит на прежнего Ширвиса. С таким противником нельзя избирать подобной тактики, она приведет к поражению. Так и есть: Яснов опять нарвался на левый крюк. Он шатается… в ближнем бою «вяжется»… Плохо держит правое плечо. Ширвис его атакует ударами снизу… Что случилось?.. Яснов на полу. Судья открывает счет… восемь… девять… Нокаут!

Голос диктора утонул в гуле и грохоте.

Ирина дождалась, когда Ширвиса объявили победителем, и только после этого пошла к Бетти Ояровне и сказала:

— Теперь Ян будет летать, он добился своего.

«20 апреля.Пришло официальное извещение, что Диме до совершеннолетия назначена пенсия. Значит, установлено: Кирилл погиб.

Ян успокаивает:

— Зря слезы льешь. Ничего нового не выяснили. Я, как и другие летчики нашей эскадрильи, вынужденно подтвердил, что был свидетелем гибели Кочеванова, иначе мальчишка остался бы без пенсии. Все это лишь формальность. На самом деле я еще надеюсь увидеть Кирилла.

А по глазам я поняла: Ян не верит в то, что говорит. Кирилл не вернется.

26 апреля.Когда в райкоме мне выдавали новый партбилет, я узнала адрес Юленьки Леуковой и в тот же день написала ей письмо. Сегодня получила ответ.

Юленька несказанно обрадована, потому что давно меня числила в покойницах. В концлагере кто-то пустил слух, что мне не удалось скрыть настоящего имени и я опять была схвачена гестаповцами. Поэтому Леукова не могла понять: зачем Ленинградскому горкому партии потребовались сведения обо мне? Первого моего письма она не получила.

Сейчас Юленька учится на третьем курсе в Московском университете. Ее тоже некоторое время считали погибшей. Мать даже получила похоронную и сумела отслужить две панихиды «по усопшей рабе божьей». Теперь они вместе живут в Кунцеве. Юленька изредка встречается с девушками из Таманского гвардейского полка. Те помнят меня и хотели бы увидеться.

«В общем, на первомайские праздники приезжай обязательно, — требует Юленька. — Наши гвардейцы договорились ежегодно второго мая встречаться у Большого театра. В этот день экипаж «восьмерки» должен прибыть в полном составе и доложить, что он существует и ждет… А вот чего ждет — не напишу. Это пока секрет. Когда приедешь, сама узнаешь».

Не пойму: что они там придумали?»

Ирина выехала в Москву «Красной стрелой» в ночь на первое мая.

Леукова встречала ее на вокзале с цветами, которые тут же были измяты во время объятий.

Юленька почти не изменилась: она все еще была похожа на девочку-подростка, лишь туфли на высоких каблуках выдавали, что она не школьница.

У выхода Ирину поджидала заранее заказанная машина, на которой она прямо с вокзала, объезжая гремящие оркестры и колонны демонстрантов, поехала в Кунцево.

В Кунцеве от крыльца к зеленой калитке засеменила миниатюрная старушка — почти Юленькина копия. Всякий сразу бы догадался, что это ее мамаша.

— Добро пожаловать! Заждалась я вас, — сказала старушка и, обняв Ирину, созналась — Я-то ждала командиршу… гвардейца. А вы, как Юленька, в дочки мне годитесь.

В маленьком, но очень опрятном домике с намытыми полами, до сверкания протертыми окнами, свежими занавесями их ждал празднично накрытый стол.

Предложив гостье умыться с дороги, Пелагея Васильевна (так звали Юленькину мать) подала старомодное полотняное полотенце с вышивками на концах, потом пригласила к столу.

Юленька, взяв графин с вишневой настойкой, спросила:

— Нам ведь, как гвардейцам, в такой день полагается сто граммов?

— Полагается, — ответила Ирина.

— Какие же вы гвардейцы, милые? — улыбнулась Пелагея Васильевна. — Росточком не больно вышли.

— У вас, мама, старые представления, — сказала Юленька. — Мы гвардейцы не по росту, а по духу. Это важней!

Настойка оказалась вкусной, но очень крепкой. Бывшие летчицы от двух рюмок охмелели и стали вспоминать всё, что было с ними на земле и в воздухе. Пелагея Васильевна, слушая их, только головой качала да вздыхала:

— Ох, и натерпелись же вы, девоньки!

О сердечных делах неловко было говорить при матери. Подруги вышли прогуляться на праздничные улицы городка. Здесь они могли откровенничать без стеснения.

У Юленьки, оказывается, в университете было два поклонника: один ровесник, другой моложе ее на два года. Ни с одним из них она не решалась связывать свою судьбу, так как ей нравился третий: моряк, демобилизованный с Черноморского флота. Но тот не обращал на нее внимания, он ухаживал за светловолосыми студентками.

— Может, и мне покрасить волосы? — спросила Юленька.

— Вряд ли это поможет, — сомневалась Ирина. — Цвет волос не имеет значения. Он должен узнать твою чудесную душу. Хочешь, я с ним поговорю?

— Ой, нет, нет! — раскрасневшись, запротестовала Юленька. — Я лучше попробую сама. Ведь может же первой подойти девушка?

— Ну, конечно. Я например, Кириллу прямо покоя не давала. Он сперва отшучивался, а потом что-то такое во мне открыл, что даже во время войны из Заполярья написал: «Теперь, стоит только вспомнить тебя, начинает терзать чувство вины и сожаления: все кажется, что я недостаточно тебя ценил и любил». И тебе, Юленька, надо бороться за свое счастье. Само оно редко приходит.

На другой день сразу же после завтрака они поехали в переполненном автобусе в Москву.

У Большого театра действительно собирались пилоты, штурманы и техники Таманского гвардейского полка. Их нетрудно было различить издалека: у всех женщин, на груди сверкали начищенные до блеска ордена, медали и гвардейские значки.

Ирина и Юленька остановились на углу невдалеке от киоска с газированной водой. Они присматривались — в какой группе гвардейцев больше знакомых.

— А то еще опозоримся, — сказала Ирина. — Не признают, спросят: кто такие?

Группы у театра и в скверике всё увеличивались. Стали подходить женщины с детьми, с мужьями, а некоторые даже прикатили в колясках грудных младенцев.

Счастливых мамаш окружили восторженные подруги.

— Вон в той крайней группе… видишь, Евдоша в шляпе высится?.. Кажется, там больше всего наших, — определила Юленька. — Пошли.

Они зря боялись, что их не узнают. Стоило им появиться на центральной дорожке скверика, как послышался чей-то громкий голос:

— Смотрите, экипаж «восьмерки» в полном составе с того света явился!

Подруги из первой эскадрильи бегом кинулись им навстречу. Ирина и Юленька попали в жаркие объятья…

В веселой толчее их тискали, целовали и передавали из рук в руки. Когда Леукова и Большинцова очутились перед командиром полка — высокой, по-военному подтянутой женщиной в новой весенней шляпке, то были изрядно перепачканы губной помадой и растрепаны. Евдоша обняла сразу обеих и поинтересовалась:

— Как устроены? Где живете?

Выслушав Большинцову, а потом Леукову, она спросила:

— Что же вы в такой день без орденов?

— У нас их нет, — ответила Ирина.

— Как нет? Я сама наградные подписывала. Где начштаба?

Женщина в светлом костюме и белом берете, проколотом золотистой стрелой, выступила вперед и, забыв что она не в военной форме, сдвинула каблуки лодочек и козырнула:

— Здесь начштаба! Разрешите доложить.

— Докладывайте.

— Летчик старший лейтенант Большинцова и штурман младший лейтенант Леукова награждены посмертно. Это вызвало осложнения. Но сейчас всё в порядке. Сегодня в семнадцать ноль-ноль в Кремле им будут вручены ордена Ленина. Гвардейские значки можно выдать сейчас.

Открыв белую кожаную сумочку, она вытащила из нее две картонные коробочки и отдала их командиру полка. Та с торжественным видом один гвардейский значок приколола на грудь Ирине, другой — Юленьке.

А после этого опять начались объятия, поцелуи и расспросы.

«10 мая. Вместо трех дней я пробыла в Москве больше недели. Все гостила у однополчан и праздновала с ними День Победы. В Ленинград вернулась на самолете.