– Вот как. А я ведь приехал специально, чтоб одну вещь из ее тумбочки забрать. Совсем позабыл.

– Так, пожалуйста, тумбочка на месте. Мы нового сотрудника пока не взяли. Петр Светозарович сейчас очень добрый стал, после спектакля. Говорит: «Она по молодости не понимает, а ей, конечно, откажут. Это не на сцене метелкой махать. И куда она вернется? Домой, к разбитому корыту? Нет! Она вернется к нам, и мы подставим ей дружеское плечо!» Ой, кстати! Он же просил вас вызвать, а я забегалась с отчетами и забыла. Но, если он спросит, скажите, что это я вас пригласила! Он сейчас у себя и как раз свободен, я позвоню, а вы идите.

Стены директорского кабинета были украшены гирляндой, подмигивающей золотистыми огоньками. На шкафах стояли канделябры, в которых тускло мерцали электрические свечи. Горела настольная лампа.

– Это вам, – после приветствия сказал Петр Светозарович и положил на стол пухлый конверт, – не возражайте. Так надо. Потому что, если подфартило, – делись!

Владимир и не думал отказываться от дополнительных денег и спрятал конверт в карман.

– Значит, дела у вас идут на подъем, – набравшись храбрости, произнес он. – А что решили с тем… ну совладельцем, соучредителем, который половину фирмы требовал?

Этот вопрос занимал режиссера с тех самых пор, когда он проводил для Петра Светозаровича индивидуальный урок техники речи.

– Убила она его, – рубанув рукой воздух, ответил босс и помрачнел.

– Кто? Кого?

– Эта, баба его, шавка мелкая. Он пришел ко мне и говорит: я не передумал, давай мне половину. Я говорю: отдам, раз сказал, но ты для меня сейчас умер. Он пообещал сплясать на моих поминках и пошел со своей отмечать победу. Выпили, поехали куда-то в номер люкс. Она за рулем, он – рядом. По дороге столб поймал.

– В каком смысле?

– Врезались они в столб. Зима, гололед, выпивши оба. Ей – ни царапины, его – насмерть. Я денег ей на похороны дал, а больше – ни копейки. Он для меня в тот день с утра еще умер.

Владимир сам уже был не рад, что завел эту тему, и брякнул первое, что в голову пришло:

– А вашему покровителю понравился спектакль?

– Ха, – Петр Светозарович тут же вернулся в бодрое расположение духа, – с ним отдельный спектакль вышел. Прямо сериал! Мы же его без подарка решили не отпускать. Тут жена столик очень удачно похвалила, я Павлика послал. Вроде бы – дельце обтяпано? Как бы не так. После спектакля возвращают мебель на склад, под опись. Глядь – а столик, который выбрала жена, тут как тут. Посчитали, посмотрели – все столы на месте. Что же мы отвезли в подарок? Павлик клянется, что сделал, да он и не такой, чтобы врать. Еще раз пересчитали все. Вспомнили «ленинский» стол. Помолились, чтоб Сам его в подвал поставил, где у него бассейн и баня. Там чужие не ходят, никто его и не увидит. Так ведь сразу новая беда! Про наш спектакль по телевизору рассказали. То есть это хорошо, это нам в плюс. Мне весь вечер звонили.

– Мне тоже, – ввернул Владимир.

– Звонили, поздравляли, пару договоров под это дело я обстряпал. Ну и тварь эта, внучка художника, решила поздравить. Звонит такая и говорит: видела, видела ваш спектакль. И стол, придуманный моим дедом, в самом центре сцены – тоже видела.

Владимир вспомнил репортаж: действительно, Кубарев, как и велела ему Аня, несколько раз снял Стакана-Батяню крупным планом. А в сюжет попал именно тот роковой момент, когда Фамусов и Загорецкий азартно играли в карты, сидя за опасным столом!

– И как же вы? – спросил он.

– Как-как? Она с угрозами! Я, говорит, уже сделала нотариально заверенные копии программы, вам, говорит, не уйти от правосудия, прошли, говорит, те времена, когда у художника можно было безнаказанно красть идеи, созданные его талантом. А у меня дел было – во сколько, – Петр Светозарович поднял руку над головой, показывая, как сильно в тот момент он был завален делами. – Я ей говорю, ну как будто нашептал кто: «Насчет стола ничем помочь не могу. Мы его привезли, чтобы передать в дар Самому, по его высочайшей просьбе. И наживаться на этом даже и не думали». Я ведь как решил: она баба хоть и бешеная – но поостережется соваться в такие верха. Нет, Владимир, она оказалась не бешеная, а просто без ума. Не побоялась. Записалась на прием. Решила, наверное, в сторонники его привлечь. Уж не знаю, что она ему несла, только он мне позвонил вечером. Сам! Сам позвонил, сам, я аж вспотел во всех местах! И говорит мне Сам: «У вас, кажется, были проблемы с каким-то художником?» «Ну началось, – думаю. – Накликал я себе на жопу муравейник!» «Были, – говорю, – с его внучкой. Незначительные». «Мы их уладили, – отвечает Сам. – Она ко мне заходила, мы побеседовали об искусстве. Больше никаких претензий к вам у нее нет.

А за стол спасибо. Хороший, удобный стол. Я его себе в кабинет велел поставить». А когда другие, которые у него в кабинете бывают, увидели этот стол – они тоже такой захотели. Потому что престижно, солидно, богато! Короче, не было несчастья – да вот счастье. Все, что на складе пылилось, постепенно распродаем. И хоть вздохнуть можно спокойно: эта кикимора нас больше преследовать не будет. Спасибо, так сказать, что вы привели Батяню на спектакль и так ловко там с этим столом все провернули. Как по нотам. За это и выражаю от имени фирмы благодарность в финансовом эквиваленте.

Они распрощались, как старые друзья. Даже договорились, что к следующему году поставят что-нибудь грандиозное, например – мюзикл, с песнями и танцами, при участии всех сотрудников фирмы. Такие обещания давать легко, и они ничего не весят: впереди еще целый год, а главное – новогодние праздники, после которых все обнуляется, и начинается новая жизнь.

Выйдя из кабинета генерального, повеселевший Владимир отправился на поиски рабочего места Ульяны. Деньги – это деньги, а коньяк – это коньяк.

Он свернул в один коридор, вышел в другой. Открыл какую-то дверь, показавшуюся смутно знакомой. Внутри, за столиками, разделенными, как перегородками, декорациями из «Горя от ума», чинно сидели сотрудники. И только один человек, Сапелкин-муж, распалившись, стучал кулаком по двери, ведущей в «чуланчик Молчалина»:

– Друзья называются! А!

– Уймись, мой муж, любимый муж, – послышался откуда-то из-за перегородок голос его супруги, – мы придумаем что-нибудь. Замолчи, всем работать мешаешь.

– Ты рот мне не затыкай! Это твои, между прочим, друзья! Мои бы в последний момент нас не бросили! О, здравствуйте, Владимир Игоревич!

Сотрудники выглянули из своих закутков, поздоровались с режиссером и разошлись по местам. Один Сапелкин продолжал неистовствовать. Схватил Владимира под руку и вытащил в коридор.

– Слова меня лишили! – пожаловался он, кивая в сторону кабинета. – Нет, ну это разве можно так? До Нового года меньше недели, мы летом еще договорились ехать в Рим, все забронировали, распланировали, деньги заплачены. Две семьи. Четверо взрослых, четыре ребенка. Все четко. И в последний момент эти дегенераты отказываются! Решили не тратить деньги зря! Сэкономить решили! На зубные протезы для всей семьи!

– Да вы не переживайте так, – похлопал его по плечу Владимир, – у вас большой офис, найдете кого-нибудь взамен.

– Да ну, Владимир, где мы найдем двух родителей с двумя детьми? Кто согласится с нашими возиться? У нас же как было условлено: один день мы гуляем, они детей пасут, другой день мы надрываемся, эти отрываются. А теперь все! На деньги попадаем, и отдыха нам наши девицы не дадут.

Владимир не нашел что ответить. Он несколько раз видел Сапелкиных-младших и сам бы по доброй воле не взялся за ними присматривать. Тем более за границей.

Раздосадованный отец семейства совсем не мог работать от расстройства и заявил, что видеть не хочет своих коллег, которым важнее дописать отчеты, чем посочувствовать хорошему человеку. И охотно проводил режиссера к рабочему месту Ульяны, которое, оказывается, вообще было в другом конце коридора.

Тайник так никто и не обнаружил, и Владимир стал счастливым обладателем бутылки коньяка и коробки конфет.