«Пакет для чайки» – записал он в распорядок дня, убрал картину обратно за шкаф, заглянул в ванную, кинул носок в корзину для белья, протер зеркало, вспомнил про календарь, вернулся в спальню, взял стремянку и забрался на антресоли.

Над головой гремело «Полюшко-поле» – и обрывалось, и начиналось сначала. Видно, какому-то ученику никак не давался сложный проигрыш.

«Полюшко-поле…» Владимир поднялся на две ступеньки и замер: вот оно в чем дело! Вот где разгадка-то! Каждое утро над головой звучат гаммы – «до-ре-мифа» – ну и так далее. Гаммы и упражнения. Одни и те же.

И хоть играют их разные дети, но выходит у них одинаково: старательно и неумело. «Бум-бум-бум» – по клавишам. И Владимир в это время совершает одни и те же действия: зарядку делает, жарит яичницу, варит кофе, завтракает, моет посуду. Это ведь тоже не требует особой сноровки. И пока не закончатся гаммы – вплоть до без четверти двенадцать – он и сам играет гамму, разминается. Но стоит только там, в квартире на третьем этаже, более взрослому ученику сесть за инструмент и заиграть что-нибудь пусть простое, но осмысленное, как и сам Владимир меняется. Например, садится за стол писать пьесу. И пишет ее как тот, кто сейчас наверху пытается одолеть «Полюшко-поле»: три строки удачно – и тупик. «Так вот в чем дело!» – снова осенило Владимира. Писать надо вечером, когда над головой играет профессиональный музыкант, то есть сама преподавательница! Тогда и пьеса польется, как песня. Надо попробовать. Нет, в самом деле.

Обрадованный, он взлетел на верхнюю ступеньку стремянки, распахнул дверцы антресолей. Календари лежали в картонной коробке из-под мандаринов, в самом низу, под чистыми тетрадками и конвертами с фотографиями, которые не поместились в альбом. Владимир спустил коробку вниз, стал перебирать свое добро. Тетради – это хорошо. Это всегда кстати. Вот как закончится это «Горе от ума» с мебельщиками, как вернется он к своей пьесе, так тетради и понадобятся. Будет он по вечерам слушать джазовые импровизации – и тоже импровизировать. Не удержался, достал из конверта фотокарточки. Это еще Рита фотографировала. Ранняя осень, на земле лежат черно-белые листья. Владимир, Стакан и Леха идут по бульварам. Вот они окружили скамейку и изображают пародию на акробатическую композицию. Вот – подпрыгнули по команде. Рита долго мучилась с этим кадром: половину пленки извела, пока не удалось поймать всех троих, не смазав изображение. Хорошо получилось. Леха парит над землей выше всех, Стакан смешно барахтается в воздухе, да еще и рожу скорчил такую, будто его с третьего этажа сбросили, а Владимиру надоели бесконечные дубли, он не очень высоко подпрыгнул и почти опустился на землю. Вот еще смешной кадр: Рита засыпала их листьями и велела лежать неподвижно. Они лежали – но гримасничать-то им никто не запрещал! А это они уже серьезные, около служебного входа в театр. Кадр называется «фото для истории». «Потом, через тридцать лет, я вас точно так же здесь сфотографирую. Вы уже будете все великими артистами, но уж, пожалуйста, не зазнавайтесь», – со смехом сказала Рита.

– Нет, – сказал вслух Владимир, – не сфотографируешь. И служебного входа того уже нет, там теперь парковка банковская. И великими артистами стали не все.

Если совсем честно, великим стал только Леха. Видимо, потому, что он единственный из троих не был женат на Рите.

А вот известный кадр: Леха сидит на крыльце, подперев кулаком щеку. Где только не перепечатывали эту фотографию! Даже плакат с нее в девяностых сделали и продавали в подземных переходах. Рита, конечно, ни копейки с этого не получила, даже вмешательство Мирры Яковлевны не принесло результатов. И до сих пор всем нравится это фото. А ведь Рита просто так тогда щелкнула, чтобы последний кадр добить и поскорее сдать пленку в проявку. Вернее, на самом последнем кадре, наполовину засвеченном, были Стакан и Владимир… Впрочем, это неважно. Надо обязательно позвонить Лехе. Вот только не сейчас, сейчас надо искать календарь, потом ехать к мебельщикам. Назначить день, собраться – и позвонить.

«Полюшко-поле» над головой наконец-то сменилось другой пьеской. А вот и реквизит для Петрушки. Владимир достал из коробки прозрачный полиэтиленовый пакет с отрывными календарями. Такие календари дарила всей труппе заведующая литературной частью Светлана. Первого января Владимир торжественно объявлял сам себе, что с сегодняшнего дня он начинает новую жизнь, вешал подарок на стену, отрывал первый листок, второй, третий… Потом забывал. Потом отрывал срезу несколько листков… Потом обнаруживал, что на улице – август, а на календаре – март. Убирал календарь на антресоли, ждал следующего года, и все повторялось.

Владимир выбрал два календаря – за 1985 и за 1988 год. Пусть Петрушка рвет их, дождались они своего часа.

Он бережно убрал оставшееся в коробку, поставил коробку обратно на антресоли, отнес стремянку в спальню, вспомнил о пакете для картины, отправился на поиски – и тут зазвонил мобильный телефон. Нина очень, очень, очень извинялась, но просила режиссера сегодня подъехать чуточку пораньше, для конфиденциального разговора с Петром Светозаровичем.

Владимир собирался перед выходом кофе попить, сосредоточиться: сегодня будет первый общий сбор гостей Фамусова, каждому надо указать его место – но какой уж тут кофе. Оделся, спустился вниз, сел за руль. Дорогой слушал какое-то радио, ничего не услышал, не запомнил.

Всю дорогу убеждал себя: «Я просто напутал с документами для кадровички, перепишу анкету – и никаких проблем». Но уже паркуясь на офисной стоянке, где ему выделили отдельное место, подумал: «А вдруг спектакль – это прикрытие? А на самом деле затевается что-то противозаконное, и я уже тем, что сдал все свои документы, подписал себе приговор? Сейчас сядем за стол, и Светозарович скажет – ну вот, Володя, теперь ты фиктивный директор фирмы, на которую мы спишем все свои долги и налоговые прегрешения. Тебя, конечно, посадят. А ты не будь лопухом!»

Ведь сплошь и рядом происходит такое! Берут чужой паспорт и регистрируют на него что-нибудь незаконное. Хорошо, что квартира принадлежит бриллиантовой теще – не отнимут…

– Здравствуйте, Владимир Игоревич! – поприветствовала его Нина и достала из какого-то неприметного ящика бутафорский лорнет с большим сизым носом, – а я уже подготовилась к репетиции. «Ах, гран маман! Ну кто так рано приезжает?»

– Привет. Молодец, – улыбнулся в ответ Владимир и положил на стол свой сверток. – Я тоже подготовился. Вот календари для Петрушки.

– Так, записываю в реквизит, – сказала Нина, убрала сверток и что-то чиркнула на отдельном листке. – А Петр Светозарович как раз у себя, один. Сейчас я спрошу, может ли он вас принять.

Позвонила, спросила. Убедилась, что может.

На негнущихся ногах Владимир вошел к директору.

Кабинет встретил его тишиной и полной иллюминацией: горели и лампы дневного света под потолком, и торшер в углу, и настольная лампа, и даже светильники, встроенные в сервант с дорогими безделушками, подарками от партнеров по бизнесу.

– Ну, здравствуй, великий режиссер! – весело воскликнул Петр Светозарович.

Владимир вежливо кивнул и подумал о том, что Евлампия Феликсовна обнародовала результаты своих изысканий, и вся фирма теперь знает, что никакой он не советник Михалкова по самым важным вопросам киноискусства. Самозванца, скорее всего, решили выгнать или уменьшить сумму его гонорара. По сравнению с теми ужасами, которые он придумал и пережил по дороге, это было сущей ерундой. А свет везде горит, потому что директор будет проводить допрос с пристрастием.

– Что же ты, режиссер, не следишь за своими артистами? – продолжал веселиться мебельный босс. Он предложил Владимиру присесть, сам же вышел из-за стола и, прохаживаясь туда-сюда по кабинету, сообщил причину поспешного вызова.

Оказалось, что княгиня из бухгалтерии не оправдала оказанного ей доверия и преждевременно ушла в декретный отпуск. Вроде бы опытная мать двоих детей, все рассчитала, но что-то пошло не так, и со вчерашнего дня она дома, соблюдает режим и наслаждается покоем и тишиной. Настолько, насколько можно наслаждаться ими в обществе двух здоровых активных дошколят. Тут же выяснилось, что все дамы в офисе чуть не с первого дня догадались об интересном положении коллеги и одобрительно перешептывались по этому поводу. Женщины такое сразу замечают. Но ни Петр Светозарович, ни Владимир даже и не подумали о подобном варианте развития событий. Княгиня была особой дородной, носила свободную одежду так, что у мужчин не возникло никаких подозрений.