Владимир ничего не успел вставить – только поздоровался и попрощался.

Вот это новости. Какая-то Евлампия Феликсовна, какой-то отдел кадров. А что, если он ей не понравится? Тогда получается – прощай, Вова? Ведь с ним никакого контракта не подписали, все на честном слове. А он уже швыряется деньгами: туда десятку тысяч, сюда пятисотку, пива на днях выпил совершенно безрассудно! А долг чести висит над головой и каждое утро долбит в темечко гаммами и пьесами!

Снова в душе проснулись самые черные подозрения. Эти бизнесмены, видимо, решили воспользоваться им на начальном этапе. А теперь, когда он нашел подходящую пьесу, сократил ее, отобрал артистов – сынок директора, Эдик, сам все будет ставить.

– Кинули! Как лоха кинули! – закричал Владимир и легонечко ударился лбом о стену. Невинные вопросы директорского сына, заданные по ходу читок, сразу стали уликами в его адрес. Теперь, значит, наступает последний акт трагедии. Некая Евлампия Феликсовна, которая, может быть, вовсе и не начальник отдела кадров, а просто чья-то родственница, например первая жена директора, или сестрица ее, супруга Бориса Станиславовича Компетентного, поговорит с режиссером, найдет его недостаточно известным или еще какой повод выдумает – и конец. Естественно. До этого момента все было слишком гладко.

Владимир приехал на Верхнюю и нахально припарковался на офисной стоянке, на единственном свободном месте. Терять нечего. На входе показал охраннику пропуск, выписанный на полгода. Пропуск, конечно, отберут. Зачем было только его делать?

Нина уже ждала возле лифта.

– Скорее, скорее, скорее, – торопила она, – Евлампия Феликсовна два раза спрашивала о вас. Сейчас у нее Павел Петрович, потом – ваша очередь.

Нина провела Владимира через оранжевый коридор, который сменился серым. Потом, открыв скрипучую дверь с треснувшим в двух местах мутным стек лом, они вышли на узкую (очень подозрительную!) лестницу, поднялись этажом выше. И оказались в крашенном охрой предбаннике, в который выходило три двери. На первой было написано «Архив», на второй «Не входить», на третьей «Заведующая». Пахнуло канцелярией начала 80-х.

«Налево пойдешь – в архив попадешь. Направо пойдешь – совсем не войдешь. Прямо пойдешь – пропадешь», – тоскливо подумал Владимир. Распахнулась дверь с надписью «Заведующая». В предбанник вышел хмурый Павел Петрович. Пот лил с него ручьем, он утирался бумажной салфеткой с монограммой сети японских закусочных.

– Заходите, – подтолкнула Владимира Нина, – и ничего не бойтесь.

Владимир храбро открыл дверь, за которой пропадешь, и шагнул внутрь.

Евлампия Феликсовна Железных, миниатюрная ухоженная дама лет шестидесяти с небольшим, сидела за массивным письменным столом. Его широкая столешница покоилась на двух внушительных тумбах, украшенных резной дубовой листвой. На стене висел портрет незнакомого хмурого мужчины в черном костюме. В остальном же обстановка была более чем аскетическая: никаких кожаных диванов, этажерок, музыкальных центров, украшений или других излишеств. На столе – компьютер. Над компьютером – длинная узкая лампа на шарнире. Наверное, этой лампой светят в глаза допрашиваемым.

– Здравствуйте. Я – Виленин.

– Здравствуйте. Вы садитесь, садитесь. Разговор предстоит долгий.

Напротив стола появился (а может, Владимир его со страху просто не сразу заметил) тяжелый деревянный табурет. Режиссер присел.

В это время раздался звонок стационарного телефона, висящего на стене, за спиной у заведующей. Та привычным жестом сняла трубку, поднесла к уху, сказала, что слушает.

Трубка пробулькала что-то гневное.

– Позовите его, – приказала Евлампия Феликсовна. Владимир вцепился в табурет: сейчас кого-то позовут, и крышка ему. Ну, если удастся выбраться…

– Так, ты почему грубишь Марье Петровне? – тем временем грозно вопрошала заведующая. – Что значит – тупая? Не смей так отзываться о старших. Она – неэрудированная. Значит, расскажи ей про фараонов, а не груби. А вот так. Извинись и расскажи. Ты завтрак весь съел? А если подумать? А если еще подумать? А почему? Ты хочешь летом в турпоход? А ты хочешь, чтоб тебя со скалы ветром сдуло? Тогда – ешь. Через «не хочу». Компьютер выключи и уберись в своей комнате. Я так сказала. Все, позови Марью Петровну. Да, Марья Петровна. Он сейчас все сделает. Конечно. Звоните мне в любое время.

Она повесила трубку и пояснила:

– Внук, понимаете. Пока я была в отпуске, от рук отбился. Няню не слушается. Но вернемся к вам. Расскажите-ка мне про этот спектакль поподробнее. Все произошло у меня за спиной. Я приезжаю, и выясняется, что тут готовится какое-то выступление. Когда я уезжала, был разговор о тим-билдинге.

– Тут я вам мало помогу, – сыграл смущение Владимир, – это все в компетенции начальства. Могу рассказать то, что знаю я.

– Да-да, это я и хочу услышать.

Владимир положил руки на колени, как пай-мальчик, и, ничего не утаив, рассказал о пьесе, о кастинге, об артистах. Евлампия Феликсовна внимательно слушала и делала пометки в конторской книге. Казалось, что мужчина на портрете тоже слушает. И тут раздался новый звонок.

Заведующая прервала Владимира и сняла трубку.

– Слушаю тебя. Да. Ты позавтракал? А если по думать? Опять вывалил кашу в миску Франц-Фердинанду? А ты хочешь летом отправиться в морское путешествие? Хочешь? А если тебя ветром сдует с палубы? Тогда ешь! С собакой погулял? Выключи телевизор и пропылесось палас в гостиной. И перед Василисой извинись. Она не обязана интересоваться политикой. Я все сказала. Целую.

– Еще один внук, да? – заискивающе улыбнулся Владимир.

– Муж, – коротко ответила Евлампия Феликсовна и кивнула на портрет строгого мужчины. – Пока я была в отпуске, отбился от рук. Требует, чтобы медсестра, которая делает ему уколы, разговаривала с ним о международной обстановке. Ну, продолжайте.

Владимир продолжал.

– Значит, спектакль, – подытожила заведующая, когда он закончил. – Мне, по правде, эта идея нравится больше, чем какой-то сомнительный билдинг. Я навела справки об этих тренингах… И о вас тоже. Как я понимаю, ваши заслуги перед отечественным кинематографом изрядно преувеличены? Не тушуйтесь, это останется между нами. Я все понимаю, без саморекламы сейчас никуда. Объясните лучше, что вы сами хотите для себя извлечь из этой истории – кроме денег, конечно?

Владимир задумался. Что он хочет получить от спектакля? Опыт? Впечатления? Надо еще умудриться ответить так, чтобы понравиться этой женщине. И вдруг его понесло:

– Сначала я ничего не ожидал. Думал, вообще не получится. Потом посмотрел на людей, и мне показалось… что мне есть чему их научить, но им тоже есть чему меня научить. И через это взаимодействие мы все вместе… мы создадим… – Он растерялся.

Евлампия Феликсовна сидела напротив, и на лице ее не отражалось никаких эмоций.

– Ладно, создавайте, – вдруг разрешила она. – Да, в этом есть какая-то идея. Я, знаете, очень не люблю имитацию деятельности. Но тут чувствуется здравое зерно. Я распоряжусь, чтобы с вами заключили договор на эти три месяца. Вы приняты.

Она сняла трубку, не оборачиваясь, нажала несколько кнопок и коротко сказала: «Договор с Вилениным надо подготовить. До конца недели».

– Так, – вернувшись к Владимиру, продолжала она, – завтра принесите все необходимые для оформления документы. Я вам сейчас напишу перечень.

– А вы, кстати, не хотите поучаствовать в нашей самодеятельности? – решил схулиганить Владимир, – есть отличная роль. Такая, как бы вам сказать… Словом, Хлестова, свояченица Фамусова.

– Та, что ехала с Покровки и вся растряслась? С арапкой и собачонкой? – уточнила заведующая, не отвлекаясь от списка документов.

– Та самая, – кивнул приятно пораженный Владимир.

– Почему бы и нет? Что ж, могу сыграть. А то у меня за спиной спектакль затеяли, а со мной не посоветовались. Даже не спросили, хочу ли я в нем участвовать!

– Вы украсите! Вы его украсите! – прижимая к груди перечень необходимых документов, кланялся Владимир, отступая к двери.