— Ах, горе мне! — восклицала она. — Какое же хозяйство без селезня? Зарежем этого, придётся искать другого, всё равно без селезня не обойтись!
— Любого, только не нашего! Глаза б мои не смотрели на этого, — и отец Спира начинал от злости заикаться, — э-э-того ту-ту-турка! Этого, этого ага-га-гарянина!
— Кря-кря! Кря-кря-кря! — орёт селезень, готовый к бою: услыхав заикание хозяина, он решил, что кто-то из его пернатых собратьев намеревается вступить с ним в драку. (Отец Спира позволял себе роскошь держать не только полезную домашнюю птицу, — жил у него, например, головастый ворон Гага, великий забияка и опасный вор, который своим карканьем постоянно сердил селезня.) Это в конце концов рассмешит его преподобие, он развеселится и скажет: «Пропади ты пропадом!» А госпожа Сида счастлива, что жизнь её подзащитного любимца продлена до очередного столкновения. Она прилагала все усилия, чтоб их было поменьше, и сделала ещё одну, последнюю попытку спасти жизнь своему выгодному питомцу. Оторвав кусок кожи от кожаного кресла, в котором ещё её бабушка покоила свои старые кости, а последние пять-шесть лет перед смертью почти его не покидала, она смастерила селезню фартук и чин чином надела на него. Получился ни дать ни взять бондарский подмастерье. Теперь селезень ведёт себя безупречно, и все в доме им довольны, особенно поп Спира. Настроение у его преподобия улучшилось, и он не жаждет больше кровопролития. Мало того, он каждый день с большим удовольствием наблюдает за селезнем и смеётся, когда тот, запутавшись в длинном фартуке, заведёт своё «кря-кря».
Немало было здесь и гусят. Их-то и кормила в ту минуту молоденькая румяная девушка — фрайла Юла, попова дочка, — всецело погрузившись в это занятие. Услыхав вдруг за спиной шипение гусака, она вздрогнула и оглянулась. Старый гусак шипел на гостя, который, выслушав пространные разглагольствования отца Спиры о том, как он выплатил остаток долга, лежавшего на доме, подошёл к девушке и, сняв шляпу, поклонился:
— Здравствуйте, господжица[22]! Петар Петрович, здешний учитель… то есть новоприбывший, вновь назначенный. Ваш уважаемый батюшка был так добр, что пригласил меня к себе, и теперь, осмелюсь сказать, его вина в том, что я побеспокоил вас в ваших занятиях по виртшафту — по хозяйству, я хочу сказать.
— О, нисколько! —ответила Юла и поспешно выпрямилась; в смущении она продолжала держать в руках жёлтого гусёнка, самого робкого, которого родные его братья не подпускали к деревянной миске с кашей. — Напротив, если уж кому следует извиняться, так это нам, за то, что принимаем гостей среди такого беспорядка.
— Как раз наоборот, господжица: я всегда жаждал насладиться подобной картиной, — запротестовал немного смешавшийся гость и присел на корточки, вознамерившись погладить кривоногого гусёнка, но старый гусак напал на него и ещё больше смутил своим шипением.
Юла сконфузилась пуще прежнего и опустила своего питомца на землю. Так и стояли они оба, глядя чуть не с родительским умилением на гусят, которые толкались и припадали огузками, к земле около миски с кашей.
— А где мать? — спросил отец Спира.
— Вон там, возле коровы.
— Ступай, доченька, позови её, она и не знает, что у нас гость.
Матушка Сида наблюдала за служанкой, доившей корову. Жужа была здоровенная толстуха с такими ядрёными щеками, о каких говорят: ударишь по одной, лопнет другая! Но хоть так и говорится, никто этого не делал — наоборот, всякий предпочитал ущипнуть её за щечку или даже поцеловать, и так как она обычно не противилась, то это случалось довольно часто. Одна только матушка Сида никогда не щипала её за щёчку, напротив — нередко ругала, обзывая ленивой девкой, которая целый день дремлет, а по ночам ворует смалец и тайком, когда все уснут, жарит пирожки и угощается с себе подобными (мы употребляем собственные выражения матушки Сиды, которая уже услышала о госте и тотчас, вспомнив приснившийся ей в позапрошлую ночь сон, направилась к дому).
Подойдя ближе, она раскланялась с гостем.
— Моя супруга… Господин Петар Петрович, наш новый учитель, — познакомил их отец Спира.
— Очень приятно! — протянула госпожа Сида. И в самом деле ей было приятно! Учитель сразу ей понравился, особенно же приятно было то, что он и её дочь застал за работой, и, конечно, ему, как учёному человеку, известна пословица: «Гляди на мать, и узнаешь, чего стоит дочь». Очень ей понравился учитель, с первого же взгляда — вежлив, скромен и пробор посредине: точь-в-точь такой, как у её попа во время оно, когда, изучив богословие в Карловцах, он влюбился в неё и всё распевал: «Ах, Венера, страшная богиня. Над смертными свирепая княгиня!» Ну и славная же пара получилась бы, если бы они поженились! Он красивый, высокого роста, и она красивая, только чуть пониже; но жене и полагается быть немного ниже, это гораздо лучше, чем если муж и жена высокие или, упаси боже, если муж маленький, а жена долговязая! Вот, к примеру, как неприятно смотреть, когда Арса-грек шагает рядом с женой: она длинная как каланча, а он маленький и приземистый, вроде утки. А ещё как возьмутся под руку, то издалека кажется, будто какая-то женщина возвращается с базара с битком набитой кошёлкой. Вот о чём думала про себя матушка Сида, прежде чем вступить в разговор.
— А мы только вчера рассуждали, я и мой супруг, насчёт того, когда же вы приедете. Решили, что уж совсем не приедете. Может, передумали, говорим, — он себе не враг, чтобы заживо похоронить себя в нашем деревенском болоте, когда есть столько красивых городов и столько городских барышень. Молодой образованный человек любит развлечения, рояль, светские разговоры, и всё по-немецки, — так он и явится сюда, держи карман, чтобы омужичиться с нами! Да и мы разве жили бы здесь, будь наша воля!
— О милостивица, — прервал её гость, — вы мало цените красоты сельской жизни, раз так говорите. Поверьте, и в селе можно прекрасно жить.
— Так-то так, сударь, — поправляется матушка Сида, — и всё же я повторяю: одно дело город, другое дело село. Всё здесь по-иному. Взять, к примеру, хоть девушек. Деревенские девушки неуклюжие, конфузливые, слова из них клещами не вытащишь. Чуть что скажут ей — покраснеет до ушей и готова сквозь землю провалиться, а уж об унтергальтунге[23] и помину нет! Или стесняются, или попросту не знают. А в городе они такие деликатные, какие манеры, играют на рояле, распевают немецкие арии, хе, а это каждому молодому человеку всегда больше нравится. Признайтесь, разве не правду я говорю?
— Кря-кря! — вмешался в разговор селезень, воспользовавшись короткой паузой, возникшей после вопроса матушки Сиды. Гость взглянул на селезня в фартуке и улыбнулся.
— Но, Сида… — заметил отец Спира, — что ты докучаешь гостю?
— О, напротив! — возразил тот. — Кому как, а мне, смею вас уверить, всегда больше нравился простой удобный домик со скромной, трудолюбивой хозяйкой, которая образцово ведёт хозяйство, подавая этим пример, скажем, своей дочери, чтобы и та со временем стала хорошей домоправительницей и помогала матери на кухне, чтобы, чтобы… и тому подобное, — закончил гость, слегка зарапортовавшись.
— Ах, вот как? — удивляется матушка Сида. — Кто бы мог подумать, что вам это нравится?!
— Да уж поверьте, милостивица. Это мой идеал. Маленький домик с огородом. Простая кухня, скромная, самая обыкновенная, но вкусная пища: допустим, куриный суп, паприкаш[24] с ушками и сербская гужвара[25], — на большее я не претендую, лишь бы хозяйка сумела сготовить мужу обед.
— Да что вы говорите?! — снова удивляется матушка Сида. — Кому бы в голову пришло?.. Кстати, раз уж вспомнили про обед… — И, обращаясь к попу, спрашивает: — Спира, ты пригласил гостя на завтра обедать? Зачем ему скитаться бог знает где? Чего доброго, к этому швабу пойдёт, у которого кухарка, говорят, еврейка. Стоит ли, да ещё в воскресенье, там обедать, есть хлеб с тмином и прочие еврейские блюда?
