— Оставьте, оставьте, — перебивает его Меланья, — знаю я мужское коварство!

— Уверяю вас…

— Поверю, но дайте мне основания, доказательства и время.

— И… значит, мне вас не беспокоить на этой неделе?

— Ах нет, нет! Завтра мы вас ждём.

— Хорошо, — говорит Пера. — Итак… целую ручки, сударыня, — и поцеловал госпоже Персе руку. — Моё почтение, господжица Меланья, — пожал ей руку и, осмелев, как осмелел бы всякий богослов в таком состоянии, испуганно и тихо добавил: — Спокойной ночи, милая…

Меланья ответила ему сердечным рукопожатием, и осчастливленный Пера вышел, провожаемый матушкой Персой и Меланьей.

— Просто не знаю, чего бы я ни дала, — сказала матушка Перса, убирая со стола чашки и стаканы после «приёма», — чтобы очутиться сейчас в доме отца Спиры и этак со стороны поглядеть и послушать, как скачет и беснуется эта мужицкая бестия!

— Боже мой! Они, бедняжки, укатились отсюда скорей, чем пришли, — говорит Меланья.

— А что же в конце концов произошло, Перса? — спрашивает, входя в комнату, отец Чира.

— Что произошло?.. Я виновата, что дочь её даже повернуться не умеет! А когда советую: «Воспитывайте ребенка, госпожа Сида, это сейчас необходимо: без немецкого воспитания сегодня ни шагу не ступишь», — она того и гляди глаза выцарапает… Вот и результат! Моё предсказание сбылось, потому что я никогда зря не болтаю… Фортепиано, вязанье, вальс и немецкий…

— Ладно, ладно, видно ещё будет, какая ты умная, — и поп Чира досадливо отмахнулся.

— Поди-ка ты отсюда со своей люлькой, — говорит матушка Перса, — мы проветрим немного комнату.

— И что тот молодой человек подумал?

— Что подумал, то и сказал, а ты марш во двор, — заявляет матушка Перса.

— Не можешь без фокусов, — бросил отец Чира, набил трубку и вышел.

— А ты, моё дитятко, теперь смотри уже сама, как тебе быть! Всё идёт как по маслу! Пленила ты его и теперь не отпускай ни на шаг.

— Не беспокойтесь, мама! Предоставьте это мне. Не напрасно я была в пансионе!.. Влюблю его в себя, как донна Игнация дона Мариана в «Любовном напитке»[57].

— Эх, обуза ты моя! — простонала матушка Сида, когда они очутились дома. — Лучше бы я пень родила, чем тебя! От пня хоть какой-то прок… сидела бы и отдыхала под старость… а от тебя никакого!

— Мама, подогревать ужин? — смиренно спросила её Юла.

— Ох, она ещё об ужине думает! — завопила матушка Сида, вытаращив глаза. — Другая на твоём месте взывала бы: «Расступись и поглоти меня, земля!» — а ты хоть бы что, словно ничего не случилось!

— Вы же знаете, как папа сердится, когда ужин не вовремя.

— Нет, почему ты не разговаривала?

— Да я же разговаривала, — ответила Юла.

— «Я же разговаривала!..» О чём ты разговаривала? Ну-ка, о чём?

— Отвечала, что спрашивал.

— Молодой человек образован и воспитан, приехал из города (из Карловцев, несчастье ты моё!), думает: «С кем же ещё здесь и поговорить, как не с поповой дочкой». А она, гляжу, уселась, как засватанная из Баната, уставилась в угол и только «да»… «нет».

— Но, мама…

— Прочь с глаз моих, смотреть на тебя тошно!

— Не ругайте меня, мама, — просит Юла, закрыв лицо передником и заливаясь слезами.

— Молодой человек её по-хорошему спрашивает, а она как истукан, как святая Бона в костёле — ни слова.

— Да если он о разной чепухе спрашивает, — упрямо твердит Юла.

— Чепуху ему и отвечай! — обрывает её матушка Сида. — «О чепухе спрашивает!..» О чепухе и я с твоим отцом когда-то разговаривала, и, слава богу, как видишь, чего нам не хватает? Не разговаривай мы о чепухе, так и не поженились бы!.. Уж конечно, не о Доситеевой философии беседовали!.. «О чепухе спрашивает!» Видали вы такую простофилю?! Наверно, уж не станет тебя спрашивать, сколько свинья поросят принесла!

— Да, но он надо мною насмехался…

— Убирайся с глаз моих, посмешище всемирное! Другая, случись такое с ней, плакала бы, глаз не осушая.

— Я пойду к Жуже.

— Иди куда хочешь, если ты такая никчемная!

Ужинали молча. Отец Спира усталый, матушка Сида злая, а Юла словно пришибленная, — уж очень как-то всё нехорошо получилось. Господин Пера так ласково на неё посматривал, и ей было так приятно, но не нашлась, не придумала, что сказать… Поэтому все молчали. Юла с нетерпением ждала минуты, когда останется одна, чтобы досыта наплакаться, подобно всякой незадачливой девушке, которая сеет базилик, а собирает полынь. Матушка Снда, едва дождавшись, когда Юла ушла стелить постели, сказала:

— Видал, какова эта жидовская бестия?

— Какая бестия? — устало спросил отец Спира.

— Да твоя разлюбезная матушка Перса!

— Ну, что же я видал?

— Боже, Спира, значит ты уже всё забыл?

— Ах да! Э, не следует принимать так близко к сердцу!

— Значит, я принимаю близко к сердцу!.. Да ты же сам видел, как они насели на этого несчастного юношу, а нашей Юце слова не дали промолвить…

— Ну и пускай! Что за беда! Завтра, послезавтра наговорится досыта. Если дело в разговоре, то за вашим братом это никогда не пропадёт.

— Хорош отец, ничего не скажешь! Да куда уже нашей тягаться с той?! Как в тот раз на балу, так и везде и всегда… вечно наша остаётся на задворках. Видала я ту на балу! Конечно, танцуют по-всякому… но она, это её отродье… уж она… сущая дочь Иродиады, погубившая, господи прости, такого славного святого.

— Брось, не городи чепухи.

— Это ты чепуху городишь!

— Да я и не сказал ничего; видишь, дремлю, спать хочется.

— Ступай, чтоб тебе не проснуться, — рявкнула матушка Сида. — Сегодня все точно белены объелись! Ступай на улицу, что ты тут дымища своей трубкой напустил!

Так выгнали и другого попа курить во двор.

В ту минуту, когда ночной сторож Нича, проходя под окнами попа Спиры протрубил одиннадцать раз в рог, возвещая засыпавшей улице и всему селу, что пошёл двенадцатый час, матушка Сида, страдая от жары, подняла голову и спросила Спиру, лежавшего у другой стены:

— Спира! А Спира! Ты спишь?

— А?

— Спишь, спрашиваю?

— Сплю, оставь меня в покое…

— Разве господин Пера должен взять именно Чирину Меланью, получив место учителя?

— А?

— Фу ты, — вздыхает матушка Сида. — Должен ли учитель взять Меланью?

— А зачем старику две жены?

— Ух, да не старый учитель, а новый, господин Пера…

— А-а, он!.. Не должен…

— Может, значит, какую захочет?

— Может, если захочет, взять и нашу Жужу… Не мешай спать.

— Ну, её-то не возьмет! О боже, боже! — зевая, бормочет матушка Сида, потом крестится, надвигает покрепче ночной чепец (она надевала его украдкой, уже в темноте, потому что отец Спира терпеть не мог этих швабских чепцов), а с улицы доносятся неторопливые шаги ночного сторожа Ничи, который лениво бредёт и громко зевает где-то в отдалении.

Этим закончился сей воистину бурный день.

Весь следующий день отец Спира провёл на выгоне, на виноградниках и нивах, вот почему совсем позабыл о вчерашнем происшествии и после ужина, взяв трубку и кисет, сказал попадье:

— Не пройтись ли нам на ту сторону?

— Нет, только не туда! — отвечает матушка Сида. — Бег с тобою, Спира, что тебе «на той стороне» понадобилось? Разве мало тебе вчерашнего?

— Э, всё выветрилось, чуть только вышел в поле! А в конце концов… и не обязательно каждый день пить, просто повидаемся, поболтаем…