Впрочем, из подобных речей матушки попадьи вовсе не следовало делать вывод, что они, упаси бог, друг друга ненавидели. Жили они очень дружно, как в конце концов и подобает поповским семьям, которые должны служить примером всему приходу.

Жили они, повторяем, очень дружно. Если у отца Спиры кололи свинью и устраивали «диснотор»[8] (так сказать, поминки по свинье), он первым долгом посылал отцу Чире и кожицы, и смальца, и кровяной колбаски, а иной раз и небольшой кружок зельцу; так же точно поступал и отец Чира. А примеру своих супругов следовали и хозяйки. Всё, что пекли у одной, посылалось в соседский дом на пробу, с оговоркой, что получилось не совсем так, как хотелось, и с просьбой беспристрастно оценить и искренне сказать, как понравился им милих-прот[9], торт, штрудель[10], куглоф[11] и тому подобные печения.

— Ах, — говорила в подобных случаях довольная и счастливая Чирина попадья, укладывая на тарелку штрудель из кислого теста, чтобы отослать Спириной попадье, — знаю, что лопнет от зависти матушка Сида, как только увидит, до чего хороша у меня опара! Как прекрасно керн-штрудель поднялся, какой он воздушный! Взгляни только: вздулся, точно пружина в диване! Красота да и только! Господи боже мой, готова сама отнести, лишь бы поглядеть, какую мину она скорчит! А её штрудель в прошлое воскресенье был плоский, как лепёшка, что на лунном жару какой-нибудь нищенкой испечена. Увидит, так во как подпрыгнет от злости толстая бестия, — говорит Чирина попадья и высоко поднимает руку, показывая, как подскочит Спирина попадья, впав в ярость, после чего протягивает тарелку дочери, чтобы та отнесла её соседке.

И тотчас после обеда бежит через дорогу, желая застать Спирину семью ещё за столом и насладиться эффектом, который произведёт её керн-штрудель.

— Хочу вас кой о чем попросить, голубушка моя Сида, хоть вы и рассердитесь на меня, — обычно говорила в подобных случаях матушка Перса, прекрасная Чирина половина, обращаясь к другой попадье, — всё собираюсь забраться как-нибудь к вам на полдня, чтобы вы мне растолковали, как делать эти ваши знаменитые пончики. Вы удивительно хорошо их печёте, об этом говорят все. А мне, чёрт побери, почему-то никогда не удаётся. Как ни стараюсь, не выходит! Не выходит, сама вижу!

— И полноте, вот ещё выдумали! — жеманится матушка Сида.

— Нет, нет, без шуток вам говорю! Сколько слёз я пролила из-за этого! Вечно меня супруг попрекает. Я даже как-то рассердилась и сказала ему, когда он стал корить, что у меня не выходит так хорошо, как у вас, — сказала ему, признаюсь вам, голубушка Сида, хоть и знаю, что вы можете обидеться… «А зачем же ты тогда, говорю ему, на мне женился? Взял бы госпожу Сиду, если у тебя так сердце к ней льнёт, вот и было бы кому тебе оладьи печь… да она и красивей меня и толще».

— Пончики — хотели вы, верно, сказать? — поправляет её матушка Сида, слегка раздосадованная упоминанием о толщине.

— Ну конечно, пончики, чёрт бы их взял, прости меня господи! Зло меня разбирает, голубушка, сама не знаю, что и говорю. Не могу же я всё знать, не умудрил меня всевышний печь пончики. Да право же, чего он ко мне в конце концов привязался? А у него тут же глаза слезами наполнились, всё только пояс да скуфейку поправляет и бормочет: «Но, но, говорит, куда опять заехала? Вовсе я так не думал, Перса, супруга моя! Люблю тебя паче всех пончиков на свете!» А мне даже жалко стало, что я его так огорчила, — и себя и оладьи проклинаю.

Матушка Сида ёрзает на стуле от удовольствия, живот её при этом так и колышется, и знай себе утешает:

— Э, матушка Перса, так уж этот свет устроен: всякого бог каким-нибудь талантом награждает; не в одних пончиках счастье. Но раз уж вам так загорелось и вы считаете, что я лучше вас их готовлю, то милости просим, когда угодно. Приходите в любое воскресенье перед обедом, захватите с собой и Меланыо: она ведь уже взрослая, не сегодня-завтра оказия может представиться, не худо и ей знать. Но, голубушка, услуга за услугу — хочу, чтобы и вам это кой-чего стоило.

— Пожалуйста, пожалуйста!

— Все покажу вам, только если научите меня делать мельшпайз[12], который называется «Осиные соты на дрожжах», потому что здесь, должна признать, вы настоящий мастер. А мой супруг любит его, как дитя швабское, прости господи.

— Хе, голубушка моя, — гордо отвечает госпожа Перса, — не всякому это дано! Тут нужен хороший учитель, а у меня он был! Нет на свете такого теста или мельшпайза, которого моя покойница мама, царство ей небесное, не умела приготовить. Сделает «Осиные соты на дрожжах», так уж, как говорится, хоть самого царя угощай! Господин Еротей Драганович хотел ей посвятить свою поваренную книгу. Вот как!

— Верю, голубушка.

— И как меня мама учила, так и я сейчас учу мою Меланью.

— Голубушка! И моя Юца такая: всё умеет. И знаете, моя милая, разок увидит, как делается, сейчас же, душенька моя, бежит домой и начинает готовить. Есть у неё книга, целиком исписанная, красивый такой переплёт, и написано на нём «Poésie», — подарил ей на память господин Шандор, юрист из Кикинды. И ничего в ней не было напечатано, все листы чистые. А она, дитятко мое родное, как-то села и записала все соусы, цушпайзы[13] и мельшпайзы, как их готовить. Всю разлиновала и исписала, дитятко моё ненаглядное. Пишет что твой канцелярист! Вылитый отец! Кто её возьмет, голубушка, тот по крайней мере будет знать, что берёт хорошую хозяйку.

— Так, так, душенька, моя. И я её, поверьте, голубушку, никогда не отличаю от Меланьи и постоянно твержу своей дочке, чтобы только с ней дружила и с неё пример брала.

Вот так беседуют две попадьи.

Попы жили так же дружно, как и попадьи. Редко выпадал вечер, чтобы поп Спира не проведал попа Чиру либо поп Чира — попа Спиру. И попадьям и попам казалось, что весь день пойдёт насмарку, если они не свидятся хоть вечером. Так оно бывало и зимой и летом.

Итак, как раз в ту пятницу, когда именно и начинается наша повесть, едва только отужинали, поп Спира поднялся, накинул большую зимнюю шаль попадьи, которой обычно пользовался весь дом, а в последнее время ею покрывали также кислое тесто для штруделя или пончиков, и направился к дому попа Чиры, стоявшему напротив, вернее — наискосок, а за ним попадья и дочка Юца: «Пошли посидим немного; рано ещё на боковую!»

— О-о-о! — разнеслось по дому попа Чиры, лишь только гости переступили порог. — Какая радость, какая радость! — воскликнул поп Чира, поднимаясь из-за стола, смахнул с бороды крошки и направился к ним навстречу. — Вот хорошо, что надумали и собрались, а то мы, ей-богу, чуть было не уснули.

«Этакая бестия, — думает матушка Перса, — всюду свой нос суёт. И зачем пришла? Ясно — поглядеть, что у нас к ужину. В самый раз угодила!» — терзается матушка Перса, но улыбается и говорит:

— Ах, ах, ну прямо как по заказу, до чего же приятно!

— А мы ждали, ждали, — говорит отец Спира, — не пожалуете ли вы к нам. А ежели вы не у нас, то мы у вас, — уж как вам будет угодно!

— Ах, отец Спира, что это вы в самом деле! Мы как раз с батюшкой беседовали, и я только успела сказать: «О господи, может вспомнят, на наше счастье, да заглянут к нам. Как-то пусто, сиротливо без них!» Да садитесь же! Располагайтесь, пожалуйста, как у себя дома. Юца, душенька, присаживайся сюда, к Меланье, — знаю, вам всегда есть о чем поговорить.

Уселись.

Попы неторопливо потягивают винцо и играют по старинке в фирциг[14], а попадьи вяжут или надвязывают синие чулки, из паголенок которых впоследствии делают весьма удобные и широко известные кисеты для табака, их даже в Сербию заносят какие-нибудь пильщики. А молодёжь — фрайла[15] Юца и фрайла Меланья — всё только чмокаются да смешат друг дружку. А о чём они разговаривают, один бог ведает, — пошепчутся и прыснут, обнимутся, да так и покатятся со смеху и хохочут до тех пор, пока мамочки не напомнят им, что это некрасиво! Так, под болтовню дочек, под сплетни мамочек и под чоканье стаканов папочек незаметно надвигается полночь. И вдруг слышится какое-то шипенье, покашливапье, хрипенье и затем раздаются удары. Это бьют стенные часы. Считают все, а отец Спира громко: