— Я тоже тебя люблю, — сказал Георгий после долгого молчания. И теперь, когда и он, и Таня произнесли те единственные слова, без которых не проходит юность, ему уже хотелось говорить только об этом, о своем большом чувстве, которое росло постепенно еще когда-то прежде, а теперь, после встречи с Таней, выросло в настоящую любовь. Но он не сказал больше ничего, наверно, потому, что не нашлось более сильных и более понятных слов…
Был еще один вечер. Над Москвой догорали поздние облака. Спокойная, похожая на пролитый лак, река отражала небо и огни города. Таня стояла на набережной рядом с Георгием. От воды поднимался теплый легкий парок. Они молчали. Лицо, волосы, глаза Тани — все светилось.
«Песня без слов»! — подумал Георгий, сдерживая дыхание, и, дотрагиваясь до тонких девичьих пальцев, лежавших на парапете, повторил вслух: — Ты сама как песня без слов, Татьянка!..
Напрасно в ту ночь Ксения Сергеевна несколько раз ставила на плитку чайник для Георгия. Напрасно Авдей Петрович по обыкновению прислушивался к шагам на лестнице и в коридоре: он привык засыпать лишь после того, как услышит хлопанье двери Таниной комнаты и шаги за стеной, говорившие о том, что Таня вернулась.
Небо светлело, когда Георгий и Таня остановились возле ее дома. С неба сорвалась звезда, и Таня стиснула пальцы Георгия. Как часто бывает за порогом зрелости, короткое воспоминание детства коснулось памяти.
— Смотри скорее! Звездочка падает… совсем как тогда, на рассвете, когда я еще девчонкой о тебе думала и не знала, где ты… и встречу ли. А теперь…
— Что теперь? — улыбаясь, спросил Георгий.
— А теперь мы вместе. Как это хорошо!
Георгий притянул Таню к себе, порывисто обнял и поцеловал в полураскрытые губы. Небо над Москвой светлело. Недалеко слышались чьи-то запоздалые или ранние шаги. Таня прижалась щекой к плечу Георгия.
— Это такое счастье! Такое! — шепотом проговорила она, вздрогнув всем телом, и, еще сильнее прижимаясь к его плечу, добавила: — Невыносимое!
— Если бы не надо было тебе уезжать! — гладя ее волосы, сокрушенно проговорил Георгий. — Что я буду делать без тебя?
— Я не боюсь этого, милый! Я верю, мы все равно, мы обязательно будем вместе! Может быть, настоящее счастье такое и есть, горьковатое немножечко, когда и очень, очень светло и чуть-чуть больно от чего-то… Помнишь? «Мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою…» Да! Наверно, если счастье полное, то все останавливается и ждать нечего… А ты знаешь, в жизни постоянно надо чего-то ждать, идти к чему-то, и чтобы вокруг тебя и рядом все делалось радостнее, красивее… Мы обязательно будем вместе! — еще раз повторила Таня и положила руки на плечи Георгия. — Если бы ты знал, как я люблю тебя, родной мой!
Георгий молча обхватил ее голову ладонями и еще раз поцеловал в губы.
— Татьяночка, милая! — Больше он не сказал ничего.
7
Георгию предстояла концертная поездка в Варшаву. Ехать он должен был на другой день после отъезда Тани. Потом он собирался приехать к ней и окончательно решить вместе, как следует все устроить.
До отъезда оставалась неделя. Утром Таня встала раньше обычного, быстро оделась и заплела косы, уложив их тяжелыми жгутами на затылке. Улыбнувшись своему отражению в зеркале, она вдруг застыдилась этой неожиданной кокетливости и для чего-то подышала на стекло, как будто извинялась перед ним за то, что произошло. Прибрала в комнате, сменила воду в вазочке с цветами и уже собиралась ехать к Георгию, когда в коридоре раздался нерешительный звонок. Таня пошла отворить и… замерла от удивления. На пороге стоял военный в форме пограничника и с погонами лейтенанта. Это был Иван Савушкин.
— Ванёк! Боже мой, это ты! — вскрикнула Таня. — Ну проходи же, проходи скорее!
Савушкин перешагнул порог и долго жал Танину руку. Прошел в комнату. Лицо его выражало большую радость, светлые, еще больше поголубевшие глаза улыбались.
— Я такой и ждал увидеть тебя, Таня, — сказал он после непродолжительного молчания, и было видно, что он очень рад встрече.
Таня усадила его к столу. Савушкин рассказывал, как он попал в Москву, как разыскивал ее по адресу, который ему сообщили в Новогорском детском доме, куда заехал по пути. Там же он узнал о несчастье, случившемся с Таней; наверно, Авдей Петрович писал брату об этом. Служит Савушкин на Дальнем Востоке с того дня, как окончил военную школу. Отпуск вот решил посвятить розыскам Тани; а увидеться было очень нужно, просто необходимо. Скоро отпуск кончается; через неделю нужно возвращаться в часть…
О собственной жизни Савушкин рассказывал скупо. Таня заметила шрам на его левой щеке. Он сказал: «Так, было там одно дело, вот и осталась память…» Промолчал о том, что больше месяца вылежал в госпитале тяжелораненый, что неделю находился между жизнью и смертью и выжил, может быть, потому, что думал о Тане, жил ею, видел только ее… Медсестра наклонялась к его изголовью, трогала лоб или поправляла подушку, а он чувствовал Танину руку, видел Танины глаза, волосы и, кажется, слышал даже теплое имя Ванёк…
— Почему ты мне не написал ни разу? — с обидой спросила Таня.
— Я боялся, — откровенно признался Савушкин, — боялся того, что вдруг получу ответ и узнаю… — он помедлил, достал портсигар —…и узнаю, что мне больше нельзя писать. Как бы я жил тогда? Трудно пришлось бы, вот я и боялся. — Он тихо рассмеялся. — Видишь, какой я слабенький человек, а еще солдат!
Он замолчал, и Тане все сразу стало ясно. Савушкин больше ничего не говорил и не спрашивал, но она понимала, что он уже сказал и спросил обо всем, что он ждет ответа…
— Ванёк, ты прости меня, если я в чем-то виновата перед тобой, но… я нашла свою судьбу… — Таня положила свою руку на руку Савушкина и сильно сжала ее. — Но ты всегда был для меня и всегда останешься добрым, хорошим другом… если только моя дружба нужна тебе.
Удар Савушкин принял твердо.
— Ну что ж, — Только и сказал он и попросил разрешения закурить.
Разговор они продолжали как настоящие, самые хорошие друзья.
Неожиданно приехал Георгий. Он знал, что Таня собиралась к нему пораньше: сказала, что будет не позже девяти часов. Прождав до половины десятого, Георгий, обеспокоенный (уж не заболела ли?), отправился к ней сам. Он вошел в комнату и остановился пораженный, увидев неизвестного военного. Таня познакомила его с Савушкиным, рассказала, что они давние друзья и что тот приехал повидать ее. Георгий к новости отнесся настороженно. Он испытывал чувство досады: придется теперь делить с Савушкиным и без того скудный запас времени, когда нужно столько еще сказать друг другу, столько обдумать вместе.
Георгий старался держать себя непринужденно и, чтобы не огорчить Таню, прятал новое и такое тревожное чувство первой ревности.
Понемногу чувство это росло, и, по мере того как приближался день Таниного отъезда, Георгий все больше и больше мрачнел. Его неприятно поражало изменившееся настроение Тани. Еще несколько дней назад она начала грустить и часто задумываться, что он, естественно, связывал с приближением дня отъезда. А с тех пор, как появился Савушкин, она заметно повеселела и оживилась. Он не знал, что это Таня просто боролась с собой, с наступающей печалью, чтобы и у него поддержать веселое настроение, убедить, что все будет хорошо, что разлука не окажется долгой. Не знал он и другого: почувствовав себя впервые за долгие годы счастливой по-настоящему, Таня гнала даже маленькое облачко от своего счастья, оберегая его от всякой тени, от всего, что могло омрачить его хоть самую малость.
Вместе, все трое, бродили они по московским бульварам, по улицам, по аллеям парков. Если Савушкин из такта пытался как-то отдалиться, Таня брала его под руку:
— Ванёк! Ну что это? Опять в сторону? Нет, нет, давайте последние дни в Москве проведем как полагается, — и смеялась.
Тревога Георгия усилилась, когда он узнал, что Савушкин уезжает не только в один день с Таней, но попросту вместе.