Ей интересно было, как он до-шел до этих необычайных воззрений. Он рассказал ей о своем дяде, нисколько не стараясь прикрасить его. Этот опасный человек, которого так не любил отец Ланни, однажды повел мальчика в каннские трущобы. — Трущобы в Каннах? — воскликнула девушка, и Ланни ответил: — Хотите посмотреть их? — Он рассказал ей о Барбаре Пульезе и ее трагической судьбе. Рассказал о Дутыше и его деспотическом режиме в Италии. — Но говорят, что в Италии сейчас гораздо больше порядка! — воскликнула Ирма. — Поезда ходят точно по расписанию.

Ланни понял, что перевоспитать ее будет делом не легким. Он заговорил о мирной конференции и о том, чему он там научился. Упомянул и о Линкольне Стефенсе, но она, видимо, никогда не слышала даже его имени; в отношении современности она была, так сказать, девственно невежественна. Она знала, конечно, прославленных кинозвезд, знаменитых певцов, дирижеров джаз-оркестров, которых рекламировало радио, приобретавшее все большую популярность; но имена писателей, за исключением нескольких модных авторов, были ей неизвестны. Имена политических деятелей также ничего не говорили ей; она не разбиралась в том, какие партии они представляют; она знала только, что отец о некоторых из них отзывался сочувственно, других ожесточенно ругал. Но нетрудно было догадаться, что в первую категорию попадали те, с чьей помощью он делал дела.

Разговор был совсем не такой, какой Ланни собирался вести или какой могла бы одобрить Бьюти; но наследница задавала вопросы, а он отвечал и рассказывал ей то, что, по его мнению, было на уровне ее понимания. Может быть, он недостаточно считался с незрелостью ее ума; может быть, он говорил слишком долго и утомил ее, но, во всяком случае, она поняла, что он добр, абсолютно корректен и разговаривает с ней, как отец, а пожалуй даже и как дедушка. И если она искала мужчину, который бы не гонялся за ее деньгами, то имела все основания считать, что нашла его. Она сказала: — Не думаю, чтобы моя мать одобрила такие взгляды.

Он ответил:

— И я не думаю. Но вам незачем говорить с пей об этом, если вам не хочется. — Вот и все, что он сделал в смысле ее просвещения или совращения, как выразилась бы ее мать.

Они вернулись к лодке; становилось прохладно, и теплая шаль оказалась очень кстати. Бриз не утихал, и они весело полетели по волнам. Солнце уже погрузилось в море, но они успели причалить к маленькой пристани еще до наступления темноты. Когда он отвозил ее домой, его начали одолевать сомнения, и он сказал:

— Надеюсь, я не очень надоел вам своими политическими разговорами?

— Ничуть, — отвечала она. — Мне было интересно. Надеюсь, вы еще посетите нас?

— С большим удовольствием. Я знаю, что вы заняты, и не хочу быть назойливым; но это мои родные места, и я всегда рад буду вам их показать.

— Позвоните мне, — сказала сна; и на этом они расстались.

Ланни ехал домой и думал: она была бы совсем ничего, если бы только вырвать ее из этой среды. Но потом пришла другая мысль: ее среда — это деньги, иона не вырвется из нее до самой смерти.

Матери не было дома, и он направился во флигель.

— Ну, — спросил Рик лукаво, — раздобыл для меня материал?

— Кое-что раздобыл, — отвечал Ланни, — но боюсь, что этот материал я тебе не предоставлю.

Хромой англичанин выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на друга. Затем крикнул жене, в соседнюю комнату — Эй, Нина, поди-ка сюда! Ланни женится на Ирме Барнс!

Ирма Барнс выезжала к показывалась всюду с Ланни Бэддом. Вся Ривьера заметила это, и тысячи языков работали во-всю. Так вот кто оказался избранником! Его предпочли всем миллионерам, всем принцам, герцогам и маркизам. Ему всячески показывали, что он стал важной особой. Лучи прожектора отыскали Бьенвеню и на нем остановились. Наступил конец мирному уединению; приезжали репортеры, подкатывали автомобили, звонил телефон; Ланни и его красавицу-мать приглашали нарасхват. — И привезите Ирму, — добавлялось при этом как бы мимоходом.

Ланни посвящал Ирме все свое время, и она принимала это как должное. Ей нравилось его общество: он знал все и всех, или так, по крайней мере, ей казалось; он делал меткие замечания, а если сама она и не отличалась остроумием, то умела ценить его в других. Они называли уже друг друга по имени, и Ланни бывал в «шато» запросто. Ирма имела по этому поводу объяснение с матерью: мать была не очень довольна, но не хотела ей делать реприманды, молодые девушки все теперь как с цепи сорвались, и надо дать им перебеситься. Мать неустанно напоминала Ирме о том, что сейчас она главный приз на Ривьере, может быть, даже во всей Европе.

Дамы в Бьенвеню и его окрестностях твердили Ланни то же самое. Они волновались точь-в-точь как во времена обеих битв на Марне; они требовали сводок каждый час! Ибо они, как говорится, «умирали от любопытства». Нина и Марджи то и дело бегали на виллу послушать, что скажет Бьюти; Эмили и Софи названивали по телефону и спрашивали — Ну, как? — не вдаваясь при этом в детали, ибо телефонные провода также имеют уши. Каждая из дам давала Ланни советы: Софи, с ее выкрашенными хной, неестественно золотыми волосами и неестественной, крашеной улыбкой давала одни советы, мягкая, сдержанная Нина — совсем другие. Но даже Нина подзадоривала его: — Знаете, Ланни, девушки ведь не делают предложения мужчинам, это бывает только в пьесах Бернарда Шоу. — А Рик добавлял: — В «Королеве сезона» Помрой-Нилсона и то этого нет.

Пьеса о Ланни и наследнице миллионов была поставлена мудрым и тактичным режиссером — Эмили Чэттерсворт. Она служила посредницей между ними, зондировала неуверенные молодые сердца и сообщала об их состоянии. Ирме казалось забавным, что седая важная дама покровительствует роману слишком самолюбивого молодого человека; и она охотно отвечала на все расспросы, хотя знала, что каждое ее слово будет передано Ланни. Да, она очень хорошо относится к нему, но она относится хорошо и к другим мужчинам: ей нравится водить их на поведу и наблюдать, как они пляшут под ее дудку — такие изящные и элегантные плясуны. В ответ на эти признания она получала последние сведения из Бьенвеню: Ланни увлечен ею, но не знает, насколько она увлечена им, и может ли он дать ей счастье, и имеет ли бедняк даже право на такую попытку. Он боялся, что ей с ним будет скучно, и боялся также, что она захочет вести слишком рассеянный образ жизни. Тактичная посланница позволила себе изложить последнее в более дипломатической форме.

Так прошел весь сезон на Ривьере. Оба с удовольствием проводили время, и никому не было обидно, кроме, может быть, Бьюти, заявлявшей, что она все время «как на иголках» — неудобное положение, даже если вас защищает солидный слой жира. К тому же она обо всем уже договорилась с богом, и он не возражал больше ни против женитьбы Ланни на Ирме, ни против просьб помочь в этом деле.

Бьюти удалось даже оказать некоторое давление на своего спиритуалиста-мужа постоянным перечислением всех тех добрых дел, которые он и она смогут совершить, — не на деньги Ирмы, конечно, но на деньги Бьюти и Ланни: ведь если Ланни женится на богатой, то его собственные средства можно будет обратить на служение божественной истине. Дьявол — это лукавый змий и, как известно, умеет принимать разные обличия, когда хочет проникнуть в сердца своих жертв.

— Ланни, ради бога, почему ты не делаешь ей предложение? — негодовала Бьюти.

— По-моему, тоже пора., — объявила миссис Эмили.

Это был военный совет, специально созванный в «Семи дубах».

— Я не могу, — заявил щепетильный поклонник. — У нее слишком много денег.

— Просто она тебе не нравится.

— Нет, нравится, и я давно бы объяснился с ней, не будь у нее миллионов.

— А разве ты не можешь сказать: «Ирма, если бы у вас не было так много денег, я просил бы вас стать моей женой»?

— Нет, не могу, потому что деньги у нее есть.?! не желаю ставить себя на одну доску с охотниками за приданым.