Однако голос сурово» продолжал: — Поосторожней, миссис Дингл! — Обычно голос называл ее так, когда хотел унизить. Тут на глазах ее выступили слезы, и она совершенно растерялась. Для такого светского создания, как Бьюти Бэдд, «путь к совершенству» был, конечно, гораздо труднее, чем для добродетельной простушки вроде святой Терезы в средневековой Испании.

Бьюти почувствовала необходимость с кем-нибудь посоветоваться, но решила не обращаться с этим вопросом к мужу. Или она боялась того, что он скажет? Как-никак, а в великосветских делах он все же человек неопытный, и она, пожалуй, имеет основание не доверять правильности его суждений. Бьюти знала, что, как — бы она ни поступила, он вмешиваться не будет, ибо никогда не оказывал давления на чужую волю, даже в вопросах морали; с него было достаточно жить своей внутренней жизнью и надеяться на то, что эта жизнь в свое время послужит примером для других людей. Пусть сияет ваш свет, дабы люди видели ваши добрые дела и прославляли отца нашего, иже есть на небеси!

Приехали, как обычно, Рик и Ника. Им не терпелось посмотреть, что за человек этот новый муж, которому удалось взломать врата сердца Бьюти. Ланни старался изобразить все в самом благоприятном свете, а Рик и Нина, как гости, конечно, любезно соглашались. Когда они остались одни в своей комнате, Рик сказал: — Во всяком случае, мистер Дингл никому не старается навязывать свои взгляды, чего, к сожалению, нельзя сказать о его супруге. Это довольно скучно, но надо быть вежливыми. — Надеюсь, — сказала Нина, — что никто из детей не заболеет, так как Бьюти только и ждет случая, чтобы ее мистер Дингл показал свои чудодейственные способности.

Рику шел тридцать второй год; он уже создал себе репутацию как многообещающий молодой публицист.

Он работал над новой книгой, — это была не просто компиляция из его статей, но тщательно продуманное исследование международной ситуации, сложившейся к началу 1929 года. Ее основной тезис заключался в том, что развитие средств сообщения, в частности — авиации, ка: с бы уменьшило размеры мира, и теперь на земле уже нет места для изолированных наций. Раз над столицей любой страны внезапно могут появиться самолеты, нагруженные взрывчатыми веществами, эта страна не может считать себя в безопасности; а если она будет вооружаться на случай подобного нападения, то нет безопасности и для остальных. Договоры, вроде подписанного с такой помпой пакта Келлога, не имеют ровно никакого значения; правительство — это только агентура промышленных магнатов данной страны, оспаривающих друг у друга рынки и сырье; война и мир зависят не от подписей и золотых печатей на веленевой бумаге, а от возросших аппетитов той или иной группы эксплоататоров, которые стремятся к новым и новым захватам и только ищут случая нанести удар.

Ланни решил, что Рик самый трезвый из всех известных ему мыслителей, и с нетерпением ждал, когда книга выйдет в свет, чтобы поднести экземпляры ряду лиц, с которыми он постоянно спорил. Ланни отнюдь не претендовал на роль пророка, но он твердо усвоил мысль, что на земном шаре мир невозможен до тех пор, пока источники народного благосостояния служат предметом борьбы и становятся добычей того, кто сильней. Юность Ланни прошла под знаком мировой войны, а теперь он видел, как надвигается новая, — и кто сможет ее предотвратить? Разумеется, не те беспомощные, пожилые джентльмены, вслед за которыми он некогда переезжал с одной конференции на другую. Десять лет прошло с тех пор, а страны еще не договорились даже о размерах германских репараций.

И молодежь приходила к выводу, что единственной силой современного общества, могущей предотвратить новую катастрофу, является эксплоатируемый рабочий класс, при условии, конечно, что он организуется и даст отпор алчности капиталистов. Рик призывал к образованию интернационального правительства, опирающегося на систему социалистической экономики. Это все равно неизбежно, утверждал он. Вопрос только в том, как это произойдет. Рик говорил, что имеются лишь два пути: революция по русскому образцу или добровольное соглашение о том, чтобы ликвидировать автократию в промышленности. Однако постепенные реформы все откладываются, а тем временем наступит кризис — и тогда будет поздно. В сущности, и сейчас уже поздно, говорил Рик.

Оба друга обсуждали эту проблему отвлеченно и теоретически, а затем Ланни шел в рабочую школу и там сталкивался с той же проблемой, но уже в совершенно конкретной и практической форме: социалисты против коммунистов. Любой вопрос стратегии или тактики рабочего движения упирался именно в нее. Если требуешь повиновения закону, коммунисты указывают на беззаконные действия капиталистов. Если говоришь об овладении средствами производства при помощи «демократических методов», коммунисты насмешливо отвечают: «То есть голосуя за политиканов?» И они начинают разбирать карьеру одного государственного деятеля за другим: Бриан, например, был избран как социалист, но когда он оказался у власти и началась забастовка железнодорожников, он использовал войска и заставил солдат работать на всех дорогах. А теперь он был «радикалом» во французском смысле этого слова, то есть подписывал мирные договоры, ко не хотел и пальцем шевельнуть, чтобы ослабить тиски, в которые крупные банковские и промышленные воротилы зажали экономику страны.

Эмили Чэттерсворт приехала и открыла двери «Семи дубов». Но первым делом ей хотелось съездить к Бьюти Бэдд И взглянуть на ее новое приобретение. Бьюти, конечно, ее приятельница, но, кроме того, Бьюти — это некая игра природы, и ее увлечение религией — такая же забавная неожиданность, как и ее сидение в гостинице с германским тайным агентом. Эмили прочла не мало книг за свою жизнь и знала, что идея имманентности бога изобретена не в штате Айова; но для Бьюти это и впрямь была «новая мысль», и интересно узнать, как эта мысль повлияла на Бьюти. Ланни, привыкший говорить со старым другом их дома откровенно, уверял, что Эмили будет разочарована: Бьюти стала респектабельной, а респектабельность в любой форме — довольно скучная штука.

Во время этого разговора Эмили вдруг ни с того, ни с сего заявила: — На той неделе приезжает Ирма Барнс.

— Знаю, наши дамы уже наседают на меня, даже Нина.

— Не говорите глупостей, Ланни. Я имею все основания быть о ней наилучшего мнения. Я видела ее только девочкой, но и тогда уже она была очень умна и способна. Ее мать из Вандрингэмов — превосходная семья. Старые коренные нью-йоркцы. Не какие-нибудь выскочки.

— Теперь зато далеко выскочили..

— Нельзя же порицать девушку только потому, что ее отец разбогател. Вряд ли она толкала его на это.

— Я понимаю, миссис Эмили, но факт остается фактом; когда у людей много денег, это накладывает на них отпечаток; видимо, это сильнее их.

— Верно; я по себе знаю, хотя, конечно, у меня никогда не было столько денег, как у Барнсов. Но, вместе с тем, ведь она такая же девушка, как и все. И ей хочется, чтобы мужчина полюбил ее ради ее самой.

— Ну, ей придется долго ждать, прежде чем она найдет такого мужчину!

— Что ж, ее можно только пожалеть.

— О, я готов ее пожалеть! — засмеялся Ланни. — Но сомневаюсь, чтобы она меня за это поблагодарила.

— Я хочу сказать одно: вы сначала узнайте ее, как постарались бы узнать всякую другую. Посмотрите, что она собой представляет, не подходите к ней с предвзятым мнением.

Ланни процитировал две строчки из теннисоновского «Фермера», которыми он дразнил свою мать:

— Вот приезжайте завтракать, познакомьтесь с Ирмой и ее матерью, а я доведу до их сведения, что вы единственный гость, который не интересуется их капиталами.

— Ну, как сказать! — ответил молодой человек. — Я даже долго раздумывал, что бы я стал делать, будь у меня такое состояние. И я решил, что основал бы институт для изучения влияния биржевых спекуляций на заработную плату и на дороговизну жизни.