Во время войны, живя во Франции и в Новой Англии, Ланни научился искусству хранить свои мысли про себя, а на мирной конференции он еще усовершенствовал эту технику.

Ланни рассказал отцу о Бьюти и Курте, о том, как они удивительно поладили друг с другом. Бьюти его очень любит и уже перестала этим смущаться; Курт оказывает на нее хорошее влияние, благодаря ему она стала домоседкой; он не позволяет ей тратить деньги на него, так что она не тратит и на себя. По словам Ланни, Курт, как музыкант, очень вырос. Робби слушал все это вежливо, но без большого энтузиазма. Робби окончил Иэйлский университет, так что можно считать, что ему прививали культуру, но она не очень-то привилась; он знал студенческие песни, которые в его время распевали в колледже, да еще несколько популярных арий, а высокую музыку оставлял тем, кто воображал, будто ее понимает. Возможно, что Ланни как раз и понимает; во всяком случае, отец был доволен уже тем, что музыка заполняет досуг Ланни и удерживает его от всяких сумасбродств.

Один важный вопрос: есть у Курта какие-нибудь дела с немцами? Ланни ответил: —Нет. Да и какие могут быть дела? — Отец сказал, что не знает, какие, а только война между Францией и Германией будет продолжаться до тех пор, пока существуют эти две нации, и, разумеется, нельзя допускать, чтобы Бьенвеню стал тайным немецким штабом.

Вечером все уселись у пылающего камина, так как к ночи становилось прохладно. Миссис Эмили тоже была приглашена, и разговор зашел о том, что делается на свете. Некоторые из присутствующих были на этот счет особенно хорошо информированы.

Робби рассказал об Америке. Президент Вильсон вернулся домой после заключения мира, и оказалось, что сенат его родины совершенно не расположен ратифицировать обязательства, которые он на себя взял. Он потратил последние силы на поездку по стране; но тут его разбил паралич, и он превратился в беспомощного инвалида. Если верить Робби Бэдду, правительственная власть в Соединенных Штатах принадлежала теперь трем лицам: элегантной даме, владелице ювелирного магазина, которую Ланни видел в Париже в пышном пурпурном платье и пурпурной шляпе с перьями; флотскому врачу, которого президент возвел в ранг адмирала, и секретарю, которого Робби называл «ирландским католиком», что для правящего класса Новой Англии звучит весьма презрительно. Президент никого не принимал, и этот триумвират дилетантов решал, какие бумаги давать ему на прочтение и подпись. Ну, да не беда, в этом году предстоят выборы. Через три месяца республиканская партия назовет своего кандидата, не какого-нибудь ректора университета, а человека, который разбирается в американских делах и нуждах. Деньги на избирательную кампанию найдутся — Робби знал, из какого источника, — и меньше чем через год Америка предстанет миру возрожденной страной, с которой шутки будут плохи. Робби не гадал на кофейной гуще. Робби знал, что так будет, и когда он говорил, все почтительно слушали.

Потом зашел разговор о Франции, и тут слушать стали хозяйку салона, среди друзей которой было много видных деятелей. Клемансо, «Тигр», выиграл войну, но проиграл мир — по крайней мере, с точки зрения французских Робби Бэддов — и ему пришлось уйти. На смену ему пришел новый премьер, Мильеран, но, по видимому, и он слишком поддается на льстивые уговоры Ллойд Джорджа. Похоже, что скоро премьером станет Пуанкаре, а это попросту означает, что война с Германией в той или другой форме возобновится. Печальную картину нарисовала Эмили Чэттерсворт.

Раз упомянули о Ллойд Джордже — в разговор вмешался Рик. Отец Рика был близко знаком с заправилами своей страны и рассказывал о том, что они говорят в клубах. Из тех, кто стоял у власти во время войны, один лишь Ллойд Джордж еще сохранял эту власть; он сохранил ее потому, что был человеком совершенно беспринципным и способен был с величайшим жаром сегодня утверждать как раз обратное тому, что было им сказано вчера. Этот «захудалый адвокатишка из Уэльса», получив власть, немедленно предал свою партию и теперь был пленником консерваторов; он был им полезен, так как умел произносить либеральные речи, а это было необходимо для успокоения озлобленных и недовольных избирателей. Ланни припомнил, что ему рассказывал его английский друг Фессенден, один из секретарей английской делегации на мирной конференции. Фессенден как-то заметил, что Ллойд Джордж во время нескончаемой и скучной дискуссии черкал что-то на листке бумаги, а затем смял его и бросил на пол. Фессенден на всякий случай подобрал бумажку, — ведь, может быть, на ней написано что-нибудь такое, чем могут воспользоваться недоброжелатели Англии. Он увидел, что английский премьер-министр исписал весь лист — а писал он одно единственное слово: «Голоса. Голоса. Голоса».

Семеро друзей сидели в мягких креслах при свете затененных ламп и багрово-золотых отблесков от горящих кипарисовых поленьев. На маленьких удобных столиках стояли пепельницы и стаканы с напитками, на стенах были развешаны прекрасные картины, и полки были уставлены книгами на любой вкус. В углу комнаты стоял рояль, и Курт, когда его попросили, сыграл что-то мягкое и нежное, что преображало жизнь в красоту и прославляло борение человеческого духа.

Казалось, все, что есть лучшего в мире, принадлежит им, и, однако, беседа их была полна тревоги; как будто они только что обнаружили, что этот уютный дом построен на песке и вот-вот сползет в море. На большом столе лежали газеты, и крупные заголовки возвещали о том, что французские и английские армии заняли Константинополь, в котором назревала революция, а это грозило ввергнуть мир в новую войну. Говоря о «новой войне», не принимали в расчет десятка маленьких войн, которые шли без перерыва: к ним все уже привыкли, как к чему-то неизбежному. Новая война — это такая война, которая грозит собственной твоей стране. Это такая война, в которой — о, ужас из ужасов! — недавние союзники, того и гляди, станут драться друг против друга!

Робби Бэдд, новоиспеченный нефтяник, разъяснил им смысл последних событий. Старая Оттоманская империя рухнула, рождается новая Турция, которой необходимы все дары современной цивилизации, вроде нефтяных вышек, нефтехранилищ и нефтепроводов, не говоря уже о медных рудниках в Армении и разработках поташа на Мертвом море. Весь вопрос в том, какая благодетельная держава будет иметь удовольствие излить все эти блага на турок? (Робби выразился иначе, это была перефразировка Рика.) Англичане завладели всей нефтью, но французы держали в руках Сирию и пытались контролировать те территории, по которым должны пройти нефтепроводы; за кулисами шел яростный спор, слышались визг и брань на французском языке, с носовым прононсом.

И тут-то происходит coup d'état[3] в Константинополе. Бедные дурачки-турки, не понимавшие своей выгоды, не желали принимать благодеяний «ни от Англии, ни от Франции. Они желали сами бурить нефть и употреблять ее для собственных надобностей. Ничего не поделаешь, пришлось союзникам прекратить ссоры, объединиться и действовать сообща. Ллойд Джордж заговорил о священной войне против язычников-турок. Но как к этому отнесутся сотни миллионов мусульман, живущих под британским флагом или по соседству с ним?

Робби подчеркнул, что некий греческий торговец, по имени Базиль Захаров, недавно сделан был в Англии кавалером ордена Бани — высокая честь, редко распространяемая на иностранцев. Захаров контролировал компанию Виккерс, крупное английское военное предприятие; во время войны он спас империю, кстати на-жив на этом четверть миллиарда долларов, — впрочем, Робби Бэдд считал эту цифру преувеличенной. Захаров был другом Ллойд Джорджа и, говорят, оказывал ему финансовую поддержку, что было лишь естественно, если принять во внимание, как нуждается в деньгах политический деятель и как нуждается в поддержке правительства международный финансист. Ненависть Захарова к туркам была его единственной страстью, которую ему не приходилось скрывать.